Кризис добровольчества - Борис Штейфон

В вошедшем унтер-офицере я немедленно признал бывшего генерал-лейтенанта Л. М. Болховитинова. Он был во время Великой войны начальником штаба Кавказского фронта и для меня, тогда капитана генерального штаба, являлся чрезвычайно высоким начальством. Он знал меня прекрасно, так как я служил в штабе армии. Направляясь ко мне, «унтер-офицер Болховитинов», конечно, был осведомлен, кого он встретит, но для меня его появление было жутким.

· Узнаете?

·

· Еще бы не узнать! Здравствуйте, Леонид Митрофанович.

·

Мы сели и на некоторое время забыли о телефонном имуществе. Оказалось, генерал Болховитинов одно время служил у большевиков, а затем перешел в Добровольческую армию. Согласно тогдашним правилам, он был судим, разжалован и послан рядовым на фронт. Как «хорошо грамотного» его назначили в команду телефонистов.

Мы душевно поговорили около двух часов. Л.М. заходил ко мне еще несколько раз. Впоследствии он был прощен, и затем в Крыму я встретил его прежним энергичным генералом.

Генерал Болховитинов уже умер — и пусть Господь судит его за вольные и невольные прегрешения. Во всяком случае, у меня сохранилось о нем воспоминание как о крупном, незаурядном человеке. Свое разжалование он переносил с большим достоинством.

Теперь, когда многие былые страсти перегорели, ясно, что система подобных судов была по идее ошибочна, ибо удерживала от перехода к нам тех, кто подневольно служил у красных. Фронт, всегда более чуткий в подобных вопросах, чем тыл, очень скоро признал несправедливость и вредность указанных судов и личной инициативой, молчаливо, но убежденно воспринял иной порядок: коммунистов уничтожал, а всех остальных принимал в свои ряды.

Во всяком случае, в 1918 году примеры генералов Болховитинова, Сытина и других давали несомненное удовлетворение широким офицерским кругам. Жестокие времена порождали и жестокую психологию.

Несмотря на величайшую доблесть войск и на энергию и искусство начальников, большевики медленно, но неуклонно вытесняли нас из Донецкого бассейна. Создавалось то большое неравенство сил, уравновесить которое не в силах даже легендарный героизм.

Остатки добровольческих частей полукольцом прикрывали станцию Иловайскую, последний наш оплот в Каменноугольном районе.

Там размещался весь тыл корпуса: лазареты, базы бронепоездов, скудные интендантские запасы и еще более скудные склады снарядов и патронов.

Банды Махно уже стали появляться в ближайшем тылу…

Все, кто ослабели или поколебались духом, те покинули наши ряды под тем или иным предлогом. Оставались только сильные, действительно только цвет Добровольческой армии. Мы — начальники — знали, что оставшиеся не сдадутся. Они могут погибнуть, но не приспустят своего белого знамени.

На маленькой, забитой составами станции впереди Иловайской, в вагоне генерала Май-Маевского был собран военный совет. В состав его вошли: генерал Май-Ма-евский, начальник 1-й дивизии генерал Колосовский, начальник 3-й дивизии генерал Витковский и их начальники штабов.

Под аккомпанемент близких выстрелов генерал Май-Маевский предложил на обсуждение два вопроса:

1. Можно ли рассчитывать при создавшейся обстановке удержать Донецкий бассейн?

2.

3. Если задача эта неосуществима, то следует ли удерживаться до конца или эвакуировать Каменноугольный район теперь же?*

4.

Разногласия не было. Совет единогласно признал, что при существующем соотношении сил удержать бассейн невозможно.

По второму пункту было решено: так как фактически почти весь Угольный район находится в руках большевиков, а удержание Иловайской до конца приведет к несомненному истреблению наших частей, являющихся, по существу, уже не частями, а последними кадрами, то ради сохранения армии не доводить обороны до конца, а отойти в сторону Ростова, оставив в районе Иловайской арьергарды, коими упорно и задерживать продвижение красных.

Решение это считалось секретным и войскам не объявлялось. С тяжелым чувством принимали мы это решение. Слишком много крови, усилий и воли потребовала пятимесячная оборона Донецкого бассейна. Десятки раз переходили из рук в руки одни и те же места. И признавать себя побежденным было слишком больно.

Радиус обороны становился все меньше и меньше. Красные бронепоезда со стороны станции Еленовки (с запада) били уже по западной окраине Иловайской. Еще один серьезный нажим — и войска западного участка были бы отброшены к Иловайской.

И тут произошло чудо. То чудо, которое не раз спасало нас в периоды, казалось, полной безвыходности.

Через несколько дней после военного совета, когда под давлением противника штабы корпуса и дивизии отошли на станцию Иловайскую, около полудня я был спешно вызван к генералу Май-Маевскому.

· К нам сейчас подошла пластунская Кубанская бригада. Бригада слабого состава, но все же это кое-что. Начальник бригады заболел, и пластунами временно командует начальник штаба. Он только что был у меня. Ввиду тяжелого положения западного участка я приказал пластунам отправиться туда и восстановить положение. Отправляйтесь с ними и помогите им разобраться в обстановке.

·

· Понимаю, ваше превосходительство. А кто начальник штаба?

·

— Генерального штаба полковник N.N. Вы его знаете?

· Никак нет, не знаю и поэтому опасаюсь, не буду ли я стеснять своим присутствием полковника N.N.

·

· Не думаю. Во всяком случае, разрешаю вам действовать моим именем. Общая обстановка вам известна. Поспешите. Эшелон сейчас уходит.

·

Взяв карту, бинокль, револьвер и доложив кратко генералу Витковскому о полученном мною приказании, я через две минуты был уже в эшелоне пластунов.

Временно командующий бригадой, узнав, что я отправляюсь с ними, был, по-видимому, очень доволен. И он, и командиры отдельных батальонов только что прибыли на новый для них фронт и задавали мне ряд вопросов. Ни подозрительности, ни тем более обиды я ни у кого не замечал. Наоборот, они с кубанским радушием угостили меня обедом и всячески выказывали свое внимание.

Подъезжая к месту назначения, мы встретили отходящие двуколки, зарядные ящики, какие-то повозки. Эта картина не предвещала ничего хорошего.

И действительно, когда мы приблизились к нашим частям, я узнал от командира фланговой роты, что красные в значительных силах обходят наш левый фланг. Взобравшись на крышу вагона, я увидел, как сильные цепи противника, прикрываясь буграми, все глубже и глубже заходят не только во фланг, но и в тыл западного участка.

Они двигались вдоль железной дороги в 500–600 шагах от нее. Случайно наш поезд оказался в ложбине. Большевики могли видеть лишь дым паровоза, но, по-видимому, не знали, кого привез паровоз.