Феникс. Сгореть дотла (СИ) - Чейз Бекки

— Кто… там?

— Иви? — на пороге стоит испуганная Глория.

— Ты меня чуть до инфаркта не довела! — я обнимаю ее чуть ли не до хруста позвонков. — Я уже думала звонить в консульство!

— Послушай, это важно, — она хватает меня за руку. — Пообещай, что всегда будешь осторожна за рулем!

Ее голос дрожит.

— Не езди одна!

Я ответно сжимаю ледяную ладонь, но паника передается и мне.

— Глория, ради Бога, не трясись! Почему я не должна…

Меня прерывает звонок телефона, и я машинально тянусь к трубке.

— Мисс Райли, с вами хотели бы поговорить полицейские, — вежливо сообщает портье. — Они могут подняться прямо сейчас?

— Да, конечно, — бормочу я, а когда оборачиваюсь, чтобы приободрить подругу, обнаруживаю, что номер пуст.

Куда она делась? Что за чертовщина? Впопыхах накинув халат, я выскакиваю в коридор.

— Глория!

Подруги не видно, но я продолжаю отчаянно выкрикивать ее имя.

— Вернись, Гло!

Что происходит? Мне же не приснился разговор с ней?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍  У лифта я сталкиваюсь с полицейскими.

— Мисс Эвелин Райли? — с заметным акцентом уточняет один из них.

— Что происходит? — как заведенная повторяю я.

Я все еще обращаюсь к пропавшей Глории, но они думают, что вопрос адресован им.

— Сожалею о том, что приходится это сообщать. Сегодня ночью в районе Андерлехт произошла крупная авария. Глория Робертсон находилась на одном из перевернувшихся мотоциклов — в кармане куртки было найдено водительское удостоверение на ее имя. Не могли бы вы проехать с нами и пройти процедуру опознания?

— Это невозможно… — охнув, я оседаю вдоль стенки.

Мы же только что разговаривали, и она держала мою руку! 

Оставшаяся часть дня проходит словно в полусне. Меня отвозят в участок, проводят в морг, показывают тело. Господи, я не хочу верить, но это действительно Глория. Неужели я сошла с ума, и в отеле мне все привиделось? Как в тумане я подписываю какие-то бумаги, потом еду в консульство, выслушиваю соболезнования и получаю очередной бланк. Миссис Робертсон звонит каждый час, надеясь услышать, что произошла ошибка. Но нет, все реально. И эта реальность страшнее ада… Ну конечно же… «Ад»!

Меня встряхивает как от удара током, когда я вспоминаю название бара. Загуглив адрес, я долго кружу по узким улочкам в старой части города, пока не натыкаюсь на знакомую вывеску с полуголой дьяволицей в языках пламени. Точно. Мы были здесь вчера.

Внутри нет света, а дверь заперта, но теперь меня ничто не остановит.

— Откройте! — барабаню я по ссохшейся деревянной раме.

Проходит почти пять минут, прежде чем щелкает задвижка. Я дергаю ручку, но дверь едва приоткрывается. В образовавшуюся щель высовывается заспанный рабочий в спецовке, вымазанной краской, и что-то бурчит на немецком.

— Извините… мне нужно зайти, — я непонимающе развожу руками.

— Ремонт. Два месяц, — на ломаном английском поясняет он.

Это подозрительно. Не просто так они закрылись — им есть, что скрывать. Наверняка внутри остались улики, которые привлекут внимание полиции.

— А вчера? Вы знаете, кто здесь работал?

— Вчера тоже ремонт, — упрямится рабочий. 

Дальнейшие уговоры бесполезны. Он запирает дверь, и я готова расплакаться от бессилия. Я никому не сказала, что видела Глорию после ее смерти. Не хватало, чтобы мне приписали психические отклонения. Себе этот феномен я объясняла так — в выпивку что-то подмешали. Поэтому бар был моей последней зацепкой. Возможностью доказать хотя бы самой себе, что я не умалишенная. И теперь надежда найти ответы исчезла в запертом подвале.

Почувствовав пристальный взгляд, я оборачиваюсь… и замираю. Знакомая фигура, ехидная улыбка, татуировка на шее — это он! Бармен из сна! Стоит через дорогу от бара. И снова за его спиной вьется странный сгусток. Господи, какой же наркотик действует так долго? Почему я это вижу?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Зачем ты за мной следишь? — словно в трансе я двигаюсь к нему.

Он не уходит и не отворачивает лица, а удивление в голосе кажется искренним:

— Ты меня помнишь?

— А ты сделал что-то, чтобы я забыла? — я сую руку в карман и незаметно включаю запись на смартфоне. Пусть сознается, чем нас напоил, и я с радостью сдам его полиции. — В коктейле был наркотик?

Бармен молчит.

— Тебе за это заплатили? — делаю еще один шаг, и перед глазами возникает образ Глории. Она поднимает горящий шот, задорно смеется и салютует мне. Воспоминание отрезвляет, и я накидываюсь на бармена с кулаками: — Это твоя вина!

Не дожидаясь удара, он сдавливает мои запястья.

— Думаешь, ты особенная? — красные глаза полны ярости. — И имеешь право мне дерзить?

Его хватка сильна, но я слишком зла, чтобы осознать исходящую от него опасность:

— Мне плевать, кто ты!

— Неужели? — развернувшись, он выбивает плечом дверцу неприметного антикварного магазинчика и тащит меня за собой.

Я зову на помощь, пытаясь вырваться, но внутри никого нет.

— Доигралась? — он впечатывает меня спиной в стену и удерживает за горло. Не душит, но сжимает весьма ощутимо — не вырваться. — Я могу свернуть твою хилую шею одним движением.

— Почему же раньше не свернул? — хриплю я.

Во вчерашней выпивке явно было что-то, влияющее на инстинкт самосохранения. Иначе я не могу объяснить собственную браваду. Зачем я нарываюсь? Чтобы присоединиться к Глории?

Бармен хищно прищуривается. Его глаза не просто красные, а багровые, с поволокой. И вблизи… они не похожи на линзы.

— Как ты меня узнала? — он сильнее сдавливает шею. — Не вздумай солгать, я это почувствую.

Мне тяжело дышать, не то, что ответить. Бармен ослабляет хватку. Судорожным глотком я наполняю легкие воздухом, и, наконец, разбираю, узор на его ключицах — шипящую змею во всполохах пламени. От малейшего сокращения мышц ее извивающееся тело приходит в движение, а крошечная капля пота, стекающая по одному из клыков, кажется настоящим ядом. На курсе живописи нас всегда учили обращать внимание на детали, и если бы я рисовала портрет с такого необычного натурщика, именно распахнутая пасть стала бы главным акцентом.

— Как? — повторяет бармен, пока я откровенно пялюсь в вырез его рубашки.

— По татуировке. Она… — запинаюсь, подбирая слова. Завораживающая? Гипнотизирующая? — Приметная.

— Ты и ее видишь?

Он недоверчиво кривится, но руку с горла все-таки убирает.

— Она же… на открытом месте, — я пожимаю плечами. — И у меня есть глаза.

— Очень красивые.

От его шепота меня кидает в жар. Комплимент? Сейчас? Секунду назад он грозился свернуть мне шею.

— И губы, — бармен проводит по ним кончиками пальцев.

А я… не делаю ни малейшей попытки его оттолкнуть! Как? Как он это делает? Почему я не сопротивляюсь? Я как во сне. Или в дурмане.

Меня знобит. Я понимаю, что надо бежать, но ноги словно пригвоздили к полу. Страшно до мурашек. До подгибающихся колен. До холодка внизу живота. А я не двигаюсь с места — бармен пугает и одновременно притягивает меня. И это… неправильно. Он виноват в смерти Глории! Я чувствую исходящую от него опасность, но все равно отчаянно жду поцелуя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я знаю, чего ты хочешь, — насмешливо улыбается он, так и не касаясь моих губ своими.

Самолет легонько подкидывает на полосе. Вывалившись из сна, я щурюсь от света из иллюминатора — родная Атланта встречает ярким солнцем. Девять часов в воздухе, наконец, позади. Мы приземлились, и теперь придется встретиться с родителями Глории. Объяснить, утешить, помочь с организацией похорон. Я не готова, но от этого никуда не деться.