Ад в небесах - Дойл Артур Конан

Я-то надеялся, что на этих высотах царит вечный штиль, но с каждой тысячей футов шторм разыгрывался все необузданней. Все заклепки моей машины, все соединения стонали и ходили ходуном, и когда машина накренялась во время поворота, ветер подхватывал ее, точно листок бумаги, и уносил с такой скоростью, какая и не снилась простому смертному. Но я каждый раз упорно разворачивал моноплан и ставил против ветра, потому что цель моя была куда важнее, чем просто поставить рекорд высоты. По моим расчетам, эти небесные джунгли находятся на небольшом пространстве над графством Уилтшир, и если я ввыйду в верхние слои атмосферы чуть дальше, весь мой труд пропадет даром.

Когда я около полудня поднялся до девятнадцати тысяч футов, ветер совсем рассвирепел, и я с тревогой поглядывал на оттяжки крыльев, ожидая, что они вот-вот лопнут или ослабнут. Я даже расчехлил лежащий сзади парашют и пристегнул его замок к кольцу на моем кожаном ремне - мало ли что, вдруг произойдет худшее. Я попал сейчас в такую переделку, когда за малейший недосмотр механика авиатор расплачивается жизнью. Но мой "Поль Вероне" мужественно противостоял натиску бури. Стойки и стропы дрожали и гудели, как струны арфы, но какое же это было великолепное зрелище - разбушевавшаяся стихия кидала и швыряла мой моноплан, как щепку, и все-таки он торжествовал над ней, властелином неба был он. Несомненно, и сам человек несет в себе частицу божественных сил, иначе ему бы не подняться столь высоко, над пределом, который определил для нас Творец, а он поднялся, благодаря бескорыстной преданности и отваге, которые он проявил, покоряя воздух. А еще твердят, что люди измельчали! Разве история человечества знает подвиг, сравнимый с этим?

Вот о чем я думал, поднимаясь по своей исполинской спирали в небо, и ветер то бил мне в лицо, то со свистом налетал из-за спины, а страна облаков внизу была так далеко, что я уже не различал больше серебряных долин и гор они слились в плоскую сияющую поверхность. И вдруг случилось нечто чудовищное, такого я еще не испытывал. Мне и раньше доводилось попадать в воздушные вихри, которые наши соседи французы называют tourbillon {Водоворот (фр.)}, но никогда они не были такими бешеными. В этой гигантской бушующей реке ветра, о которой я говорил, есть, оказывается, свои водовороты, столь же беспощадные, как она сама. Миг - и меня втянуло в сердцевину одного из них. Минуты две "Поль Вероне" крутило с такой скоростью, что я чуть не потерял сознание, потом вдруг машина канула вниз, в пустоту, образовавшуюся в жерле воронки. Я падал, как камень, левым крылом к земле, и потерял почти тысячу футов. Удержал меня в сиденье только ремень, я повис на нем, свесившись через борт, растерзанный, задохнувшийся, в мороке. Но я в любых обстоятельствах могу усилием воли взять себя в руки, чего бы мне это ни стоило - для авиатора это очень важное качество. Я почувствовал, что падаю медленнее. Этот tourbillon оказался, скорее, перевернутым конусом, чем воронкой, и теперь я был в самой ее вершине. Собрав все свои силы, я перевалился на другой борт, поставил машину в горизонтальное положение, потом повернул нос чуть в сторону. И тотчас же меня вынесло вон из вихря, я снова поплыл по гигантской реке ветра. Потрясенный, но торжествующий, я продолжал свой упорный подъем. Описывая спираль, я сделал большой крюк, чтобы снова не попасть в этот чудовищный смерч, и скоро оказался над ним уф, слава Богу. В час дня альтиметр показывал двадцать одну тысячу футов над уровнем моря. К моей великой радости я поднялся над бурей, мало того, теперь ветер стихал, каждая сотня футов это подтверждала. Зато было очень холодно, и начала подступать та особая тошнота, которую вызывает недостаток кислорода. Я в первый раз отвинтил пробку кислородного мешка и стал время от времени вдыхать глоток этого животворного газа. В мою кровь словно влилось шампанское, я ликовал, опьяненный радостью. Я кричал, пел, взмывая в ледяной безветренный мир высот.

Я очень хорошо понимаю, почему Глейшер полностью потерял сознание, а Коксуэлл был на грани бесчувствия, когда они в 1862 году поднялись в кабине воздушного шара на высоту тридцати тысяч футов: они неслись вертикально вверх с огромной скоростью. Нужно подниматься по плавной кривой под очень небольшим углом и щадить свой организм, постепенно привыкая к медленно падающему атмосферному давлению, тогда авиатору не угрожают столь катастрофические последствия. И еще я обнаружил на этой огромной высоте, что даже без кислородной маски можно дышать, не испытывая неприятных ощущений. Однако было очень холодно, мой термометр показывал ноль градусов по Фаренгейту. В половине второго высота была уже почти семь миль над уровнем моря, и я продолжал неуклонно подниматься. И тут оказалось, что разреженный воздух все хуже и хуже держит крылья моего "Поля Вероне", и потому пришлось значительно уменьшить угол подъема. Мне уже стало ясно, что, несмотря на легкий вес машины и мощный мотор, я скоро достигну потолка. А тут еще одна из свеч зажигания снова начала барахлить, в моторе появились перебои. На сердце было тяжело. Вдруг неудача?

И тут произошло удивительное явление. Что-то просвистело мимо меня, оставив длинный хвост дыма, взорвалось с громким шипением и окуталось облаком пара. Я оторопел - что бы это могло быть? Потом вспомнил, что ведь на землю постоянно сыплется град метеоритов, и если бы они почти все не сгорали в верхних слоях атмосферы, на ней было бы невозможно жить. Еще одна опасность для авиатора на больших высотах; две другие мне предстояло встретить, когда я приближался к сорока тысячам футов. Не сомневаюсь, что около внешней оболочки атмосферы риск поистине огромен.

Когда стрелка барографа остановилась на сорока одной тысяче трехстах футах, я понял: все, это предел. И причина не во мне. Физическое напряжение хоть и велико, но вполне переносимо, просто моя машина исчерпала все свои возможности. Разреженный воздух был плохой опорой для крыльев, при малейшем крене "Поль Вероне" срывался в скольжение на крыло, я с трудом заставлял его подчиняться рычагам управления. Будь мотор в идеальном состоянии, мы, может быть, и одолели бы еще тысячу футов, но он работал с перебоями, и теперь отказали уже два цилиндра из десяти. Хорошо, что я достиг зоны, к которой стремился, иначе не бывать бы мне сегодня здесь. А впрочем, действительно ли я ее достиг? Паря, точно гигантский ястреб, на высоте сорока тысяч футов, я отпустил штурвал, взял мой "Маннхейм" и стал внимательно смотреть вокруг. Небо было совершенно ясное, ни малейшего намека на присутствие тех грозных существ, которых я себе представлял.

Я уже сказал, что парил кругами. Вдруг мне пришло в голову, что стоит увеличить диаметр этих кругов и изменить свой путь в воздухе. Ведь если охотник идет в обычные земные джунгли за каким-то зверем, он исходит джунгли в поисках зверя вдоль и поперек. Мои рассуждения привели меня к выводу, что воздушные джунгли, которые я так часто рисовал в своем воображении, находятся где-то над графством Уилтшир. Это на юго-западе от моего имения. И сейчас я определил свое местонахождение по солнцу, потому что с компасом творилось Бог весть что, а земли не было видно - глубоко внизу простирался безбрежный океан серебряных облаков. Однако я со всей доступной мне точностью вычислил направление и повел моноплан прямо туда. Бензина мне хватит на час-полтора, не больше, но я могу позволить себе израсходовать его весь, до последней капли и потом медленно опуститься на землю в виртуозно пологом vol-plane. {Планирование (фр.)}

Вдруг я почувствовал какую-то перемену. Воздух впереди меня утратил свою хрустальную прозрачность. Он наполнился длинными косматыми лентами как бы очень легкого сигаретного дыма. Эти ленты медленно скручивались, свивались в кольца, они змеились, колыхались на солнце. Когда я пролетел сквозь этот дым, то почувствовал слабый вкус жира на губах, и все деревянные конструкции машины покрылись чем-то жирным и скользким. Видимо, в воздухе плыли мельчайшие частицы органического вещества. Но это не были живые организмы. Примитивная рассеянная взвесь раскинулась на много квадратных акров и обрывалась где-то у края бездны. Нет, конечно, это была не жизнь. Но, может быть, останки жизни? Или пища живых существ, пища гигантских чудовищ, ведь питаются же огромные киты крошечным планктоном, стаи которого плавают в океанах? С этой мыслью я поднял голову и увидел удивительнейшее из зрелищ, которое когда-либо представало глазам человека. Как передать словами то, что я видел в прошлый четверг?