Чуть свет, с собакою вдвоем - Кейт Аткинсон

Может, он останется, если попросить отремонтировать ванную? Янек рвался домой. Сейчас все поляки разъезжались по домам. Кому охота жить в обанкротившейся стране? До падения Берлинской стены их было жалко, теперь завидки берут.

Все коллеги Трейси, мужчины и женщины, считали, что она лесба. Сейчас ей за пятьдесят, а в те времена, когда она, салага, поступила в полицию Западного Йоркшира, там выживали только парни. К несчастью, если убедить всех, что ты здравомыслящая сука, трудно потом показать, до чего мягкая и пушистая женщина прячется у тебя внутри. Да и зачем показывать-то?

К пенсии Трейси нарастила такой панцирь, что внутри почти не осталось места. Проституция, преступления на сексуальной почве, торговля людьми — жестокая правда отдела по наркотикам и тяжким преступлениям; она видела все это и многое другое. Если изо дня в день наблюдать человечество с его чернейшей стороны, всему пушистому и мягкому неизбежно настанет капут.

Трейси так давно работала, что во времена, когда Питер Сатклифф еще шастал по улицам Западного Йоркшира, уже была скромным патрульным. Она помнила страх — сама боялась. Компьютеров не было — расследования тонули в бумажных морях.

— Не было компьютеров? — спросил один молодой и нахальный коллега. — Ух ты, юрский период.

И он прав — она из другой эпохи. Надо было уйти раньше, но она держалась, не зная, чем заполнять долгие пустые дни. Поспать, поесть, защитить, повторить — такую жизнь она понимала. Все только и долдонили о тридцати годах — уходи, смени работу, наслаждайся пенсией. Работаешь дольше — слывешь болваном.

Трейси предпочла бы умереть на посту, но понимала, что пора уходить. Была детективом-суперинтендентом, стала «полицейским-пенсионером». Чистый Диккенс — ей бы теперь в работный дом, сидеть в углу, кутаясь в замурзанную шаль. Думала было пойти доброволицей в какую-нибудь организацию, что наводит порядок после катастроф и войн. В конце концов, она ведь только этим всю жизнь и занималась. В итоге пошла в «Меррион-центр».

На отходной попойке ей подарили ноутбук и купонов в салон красоты на две сотни фунтов — в спа «Водопад» в Бруэри-Уорф. Приятный сюрприз — ей даже польстило, что они считают, будто она ходит по салонам красоты. Ноутбук у нее уже был, и она знала, что подарок — один из бесплатных ноутов, которые раздавали в «Карфоун Уэрхаус», но ведь важно внимание.

«Новое начало», — сказала себе Трейси, возглавив охрану «Меррион-центра», пора меняться; она не просто сменила дом, но воском удалила усы, отрастила плавную прическу, накупила блузок с бантиками и перламутровыми пуговицами и туфель на низкой шпильке к неизменному черному костюму. Толку чуть, разумеется. Тут никакие купоны в салон красоты не помогут — люди по-прежнему считали ее старой лесбой и бой-бабой.

Трейси любила быть поближе к покупателям. Она шагала мимо «Моррисонза», мимо пустоты, где раньше был «Вулвортс», мимо «Паундстретчера» — таковы розничные предпочтения люмпен-пролетариата. Есть в этом бездушном месте хоть один счастливый человек? Может, Лесли, хотя она карт не раскрывает. У нее, как и у Янека, жизнь протекает не здесь. Хорошо, наверное, в Канаде. Или в Польше. Может, эмигрировать?

Тепло сегодня. Хорошо бы погода продержалась до конца отпуска. Неделя в коттедже, прелестные пейзажи. Трейси — член Национального треста. Вот что бывает, когда стареешь, а в жизни ничего путного, — вступаешь в Национальный трест или в «Английское наследие», в выходные бродишь по чужим садам и домам, скучаешь, глазея на руины, пытаешься вообразить, каковы они были прежде, — как в этих холодных каменных стенах стряпали, мочились, молились давно умершие монахи. И все время одна — ну еще бы. Пару лет назад Трейси вступила в «социальный клуб одиноких». Люди среднего возраста и класса, у которых нет друзей. Прогулки, уроки живописи, экскурсии в музеи — все очень степенно. Она надеялась, что, может, приятно будет по выходным выезжать куда-нибудь с другими людьми, но не сложилось. Все время только и думала, как бы от них сбежать.

Мир катится в тартарары, подпрыгивая на ухабах. «Часовая клиника», «Коста-кофе», «Хозтовары Уилкинсона», «Уомслиз», «Герберт Браун» («Одолжи и растранжирь», самое то для ростовщика, извечного друга низших слоев). Вот она, человеческая жизнь, — как на ладони. Великобритания — столица европейских магазинных воров, каждый год два миллиарда фунтов с лишним улетает на «естественную убыль» — нелепый термин, обозначающий натуральное воровство. И цифра удваивается, если прибавить стоимость всего, что тибрят сотрудники. Уму непостижимо.

Вы представьте, сколько голодных детей можно накормить и обучить на эти пропавшие деньги. Но это ведь не деньги, да? Не настоящие деньги. Нет больше настоящих денег — это продукт коллективной фантазии. А теперь давайте все похлопаем в ладоши и поверим… Разумеется, с пяти тысяч фунтов, что лежат у нее в сумке, налоговикам тоже ничего не перепадет, но скромное уклонение от налогов — право всякого гражданина, а вовсе не преступление. Преступления бывают разного сорта. Преступлений иного сорта Трейси навидалась, и все на «п» — педофилия, проституция, порнография. Торговля людьми. Купля-продажа — больше люди ничем и не занимаются. Можно купить женщин, детей — что угодно. Западная цивилизация неплохо тикала, а теперь выкупила себя подчистую до полного несуществования. Любая культура устарела от рождения, так? Ничто не вечно. Кроме, наверное, бриллиантов, если песня не врет.[21] И вероятно, тараканов. У Трейси никогда не было бриллиантов и, скорее всего, не будет. На материном обручальном кольце сапфиры, мать с ним не расставалась — кольцо ей надел отец Трейси, когда делал предложение, а снял гробовщик. Трейси отдала кольцо ювелиру на оценку — две тысячи фунтов, меньше, чем она надеялась. Попыталась натянуть кольцо на мизинец — не налезло. Валяется где-то в трюмо. Она купила в «Эйнслиз» пончик, запихала в сумку на потом.

Она засекла женщину в дверях «Рейнера» — вроде знакомое лицо. Похожа на ту мадам, у которой был домашний бордель в Кукридже. Трейси проводила там облаву, когда еще носила форму, задолго до того, как познала все ужасы полиции нравов. Очень по-домашнему — своих «джентльменов» мадам угощала бокалом хереса и орешками на блюдечках, а затем «джентльмены» отправлялись наверх — унижать и оскорблять за кружевными занавесочками. В бывшем угольном подвале у мадам было подземелье. Там такое обнаружилось — Трейси аж замутило. Девочки глядели равнодушно — уже ничему не удивлялись. Лучше в доме, за кружевными занавесочками, чем на улице. Прежде к проституции женщин толкала нищета, теперь наркотики. На улицах не сыщешь девчонку, которая не ширяется. «Купимобильность», «Аксессуары Клэр». В «Греггсе» она добыла себе на обед сосиску в тесте.

Мадам давным-давно померла — с ней приключился инсульт в «Городском варьете Лидса», на съемках «Старых добрых времен».[22] Вся такая разодетая по-эдвардиански, сидит в кресле мертвая. До самого конца никто не заметил. Может, и засняли. Тогда показывать по телевизору трупы не полагалось — сейчас, наверное, показали бы.

Нет, не призрак мертвой мадам — это та актриса из «Балкера». Вот почему лицо знакомое. Играет мать Винса Балкера. Трейси «Балкера» не любила — ерунда на ерунде. Она предпочитала «Закон и порядок: Специальный корпус».[23] Актриса, похожая на кукриджскую мадам, была старше, чем на экране. Не макияж, а месиво, будто красилась без зеркала. На вид — чистая сумасбродка. Явно в парике. Может, у нее рак. Дороти Уотерхаус, мать Трейси, умерла от рака. Отмечаешь девяностолетний юбилей, — казалось бы, можно и от старости помереть. Врачи заговаривали о химиотерапии, но Трейси сочла, что нечего тратить ресурсы на дряхлую старуху. Размышляла, удастся ли незаметно нацепить матери браслет «не реанимировать», но тут мать всех удивила, взаправду скончавшись. Трейси так ждала этой минуты, что даже не обрадовалась.

Дороти Уотерхаус хвасталась, что отец Трейси никогда не видел ее без макияжа, — это с чего бы? Трейси казалось, матери отец никогда не нравился. Та была слишком занята — изображала Дороти Уотерхаус. Гробовщику Трейси велела оставить мать аи naturel.[24]

— Что, даже помады ни капельки? — спросил он.

Повсюду электричество. Все блестит и сверкает. Много лет миновало с тех пор, когда все делалось из дерева, а освещалось камином и звездами. Трейси увидела свое отражение в витрине «Римана» — распахнутые глаза женщины, падающей в пропасть. Женщины, которая тщательно собрала себя с утра, а к вечеру постепенно распадается. Юбка измялась на бедрах, мелированные пряди — будто латунные, пивной живот выпирает пародией на беременность. Выживание жирнейшего.

Руки опускаются. Трейси сняла пушинку с пиджака. Дальше будет только хуже. «Сфоткай меня», «Бесценно», «Сэндвичи Шейлы». Где-то плакал ребенок — типичная композиция в музыкальном сопровождении всех торговых центров мира. Вот детский плач до сих пор умел раскаленной иглой пронзить ее панцирь. Апатичные подростки в толстовках ошивались у входа в «Кибергород», толкали и пихали друг друга — это им заменяло остроумие. Один в хеллоуинской маске — пластмассовый череп вместо лица. На миг Трейси сделалось не по себе.