После бала - Геннадий Прашкевич

а) жизнь не прошла мимо;

б) ваша работа замечена всеми;

в) о вас знают все, кто раньше о вас и слышать не хотел!

Клёво, подумал я. А папа твердил что-то про цветы и бульдозеры.

Вообще-то я насчет цветов не понял, но хорошо представил себе огромный выставочный зал, стеклянный, с колоннами. Кругом чудесные скульптуры, горшки с чудесными цветами, а по навощенному паркету движутся тяжелые бульдозеры. “Поехали на кантри!”

Когда митингующие наконец разошлись, я заглянул в папин кабинет.

Обычно ящики стола заперты на замки, а сегодня один чуть не на треть выдвинут. Мне это фиолетово, но все-таки заглянул в ящик. Бумажки евро, заграничный паспорт, целая россыпь цветных кругляшек. Я подумал, что это монетки, но никаких изображений на аверсе не было, а на реверсе вместо цифр красовались английские буквы OBE с завитками. Пусть эта сторона и будет орлом, решил я. Подбросил, и мне выпал орел. Счастливую кругляшку я сунул в карман, а из стопки школьных тетрадей, лежавших на столе, прихватил одну из середины. Если мама ищет в компьютерном поисковике незнакомые ей слова, то о чем пишет в школьных тетрадках папа?

А он скоро сам появился.

Мы с ним, в общем, без нежностей.

“У вас в школе милицейские проверки бывают?”

Я пожал плечами. У нас школа на особом счету, как не бывать?

“И какой улов?”

“Считай, никакого”.

“Это как понимать?”

“Ну, отберут немодный браслет”.

“А кому они мешают, эти браслеты?”

“Ну, мешают, – объяснил я. – Трещат, блестят, преподам не нравятся”.

“И где эти игрушки ребята приобретают? Недешевые ведь игрушки”.

“Да где угодно! На Морском возле „Пиццы“. В торгушке, в китайском кафе. И на конечной остановке есть маленькая мастерская”.

“Какая тоска… – папа подошел к окну. – Одно и то же…”

Tic-tac, one-two. “Чего это пьяные дружки тебе звонят?”

“Не знаю. Это Люся говорит, что пьяные”.

Папа потер затылок ладонью. Ему признаки раннего поседения давно не грозят, он седой. Когда твои мама и папа целуются, однажды призналась Анька, мне аж противно, такие они красивые.

“А с кем ты водишься?”

Терпеть не могу душевных разговоров.

Вся эта мамина-папина терка о счастье и мечтах, меня сейчас вырвет.

Я с разными пацанами вожусь, некоторых Люся даже в дом не пускает. Говорит, народ такой, что не убережешься. Зато Аньку она принимает за ангела. Анька, когда удивляется, у нее ресницы хлоп-хлоп, а из глаз – звездочки. Водится, правда, с то с эмо, то с паркурщиками, глаза бы мои на них не смотрели: башмаки до жопы и смех по любому поводу. Еще Ламба.

Лучше не затовариваться такими мыслями.

“Да ни с кем я не вожусь”.

“Есть же у тебя приятели!”

“Да ну! Они все зафакованые. Их только от налички таращит”.

“А Женька? Ну, который Ламба? Он к нам когда-то в дом ходил, я помню”.

Я пожал плечами. Да ну, бабенькин сынок. Паркур меня не заводит. Ламба придурок, он думает, что всегда будет так, как сегодня. И завтра так будет, и послезавтра, и через год. Днем словчил, удивил Аньку, мамочка денег скопила еще больше, папочка еще больше пропил, вечером залез на многоэтажку, ну да, все так, но вот однажды проснется: а Аньки нет, а мышцы расслаблены, а мамочка далеко, а папочка все пропил. И Анька туда же, не думает ни о чем. С другой стороны, зачем писать сочинение, зачем задачку решать, если из Интернета можно скачать? Препод придираться не будет: он знает, что Анькин папа работает на доктора Холина, то есть на моего папу. А кто работает на моего папу, тот живет, как в другой стране. Им зарплату выдают по полной, вовремя и всегда. Так даже афроамериканцы в округе Монтгомери (штат Мэриленд) считают. Сын нашей школьной буфетчицы работает у моего папы, поэтому сорока-воровка никогда меня не отравит и не обжулит, лучше сама надкусит подозрительный пирожок. От школьного охранника тянуло дешевым табаком, мне это фиолетово, но Анька пожаловалась. Я только сказал охраннику: “Курить вредно”, так он даже усы сбрил. “Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, – хорошие опойковые сапоги, но немодные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков, Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником”.

У нас школа особенная.

У нас там одно говно, если говорить по-французски.

Я на 99, 9 % уверен, что все люди в мире – идиоты, а наши преподы в особенности. До них это даже не допирает. Кроме себя, они никого не слушают, а жалуются только на то, как мир к ним несправедлив! “Чем быстрее уберете класс, тем быстрее пойдете мыть коридор”. И тут же: “А вы, Холин Саша, пойдите в физический кабинет, там привезли новые приборы”. Совсем затрахали. А завуч неизлечимая. А биологию читает фрик из новеньких. Весной рассказывал про муравьев, которые способны поднимать тяжести в десятки раз больше собственного веса.

“Чего он так пучит глаза?” – не поняла Анька.

Я объяснил: “Это он своим словам удивляется”.

А фрик свое: “Если бы муравьи вырастали до размеров слона, они бы запросто груженые железнодорожные составы разворовывали!”

Я руку поднял.

“Да, Саша Холин. Пожалуйста”.

“Если муравья увеличить в тысячу раз, – трезво говорю, – вес муравья увеличится тоже в тысячу раз. Пропорционально объему, ведь так? Теперь прикиньте, как такой муравей будет таскать груженые железнодорожные вагоны, у него от собственного веса лапки-ножки сломаются”.

Анька в этом месте поаплодировала.

Нравятся мне черты Анькиного лица, но про ее нос и глаза я как-нибудь расскажу отдельно. “В рыжих молния не бьет”, – хвастается. “Зато, – говорю, – если пароход терпит крушение, тонут одни рыжие”. – “Они что, тяжелее воды?”

Прикольно, но с девчонками все-таки главная проблема не в этом. Когда говоришь: “Девочки, пойдемте ко мне аниме смотреть”, одни думают, что ты их трахать собираешься, и боятся – не идут, а другие думают, что ты их трахать собираешься, и радостно бегут – и обламываются.

А с Анькой не так.

У нее черты лица особенные.

Только так подумал, а Анька тут как тут – позвонила.

Папа отошел к окну, демонстрируя высокую воспитанность старшего поколения, которому во всем следует подражать, ну, и я поиграл в воспитанность: переключился на громкую связь, чтобы папа ничего лишнего не подумал.

“Сашка, идешь вечером?”

“В этот ваш крейзи хаус! Там куча фриков”.

“Да ну, самые обыкновенные люди угорают под электроклэш”.

Я Аньке не верю, на папу не смотрю, хочу выглядеть бережливым, скромным.

“Да и зачем тратиться на браслеты? Все равно там прыгают одни голые обезьяны!”

Анька не дура. Она тут выкатила скачанную из Интернета цитату: “Объект истинной любви всегда защищен воспитанностью”. Краем глаза вижу: даже папу от таких слов крючит. Он развернулся и вышел из комнаты.

Помните, в начале я написал: “Я Саша Холин. Мне почти шестнадцать лет. Я читаю Митио Каку и не верю в Бога. Еще я схожу с ума от разных людей, даже от тех, которые способны на подлость. Я от них тащусь. И они меня пугают. Еще я не ношу браслет, считаю это унизительным. Не играю в лотерею, не интересуюсь распродажами. Вообще у меня гора принципов, и я много накручиваю”.

Ну, так это я врал.

13 августа

А тетрадка, которую я взял со стола, оказалась папиным дневником.

“…Гены отвечают за 50 % всего разнообразия людей по уровню интеллекта и за 28-49 % по степени выраженности пяти „универсальных“ свойств личности: уверенности в себе, тревожности, дружелюбия, сознательности, интеллектуальной гибкости. Вопреки широко распространенному мнению, что прежде всего среда определяет поведение человека и животных, последние исследования показали, что наследственность диктует специфические черты человеческой личности, в то время как окружение мало влияет на интеллект и некоторые аспекты личности. Это объясняется уникальностью восприятия одних и тех же событий в семье каждым ее членом. Например, братья и сестры имеют только половину общих генов, и их генотипы по-разному могут проявляться в ответ на одни и те же действия родителей. То есть одинаковые наказания будут формировать у братьев и сестер разные черты и привычки…”

Я хотел отнести тетрадку в кабинет, сунуть в стопку таких же, но слова про одинаковые наказания звучали прикольно. Некоторые фразы папа заносил на страницы задним числом, вписывал между строчками. Может, книгу собирался писать. Для дураков. А я так понял, что люди разумные вообще-то отличаются от высших обезьян только строением особого гена, влияющего на эмоции. Возможно, считал папа, это оказалось самым главным при нашем окончательном становлении. И еще я понял, что у папы и у его современников, ну, в их каменном веке до перестройки, тоже кипели немыслимые страсти. Какой-то Виталик из лаборатории академика Сланского в мае 1987 года, например, то есть задолго до отъезда папы в штат Мэриленд, почти два месяца по делам провел в Москве. Папа прозвал его Летающим Ихтиандром. Такая была у человека ритмодинамика. В Москве он встречался с генералами и с академиками, мне это все равно, но папа иногда называл его еще профессор толерантности. А из Москвы этот Ихтиандр отправился в Душанбе.