Дьенбьенфу. Сражение, завершившее колониальную войну - Гарри Тюрк

Китаянка еще раз покачала своим маленьким кулачком, садясь, к облегчению лейтенанта, в машину своего любовника, которая тут же уехала. И тут Гастон Жанвилль удивленно вдруг спросил лейтенанта: — Из‑за меня были неприятности? Я этого не хотел! Как это произошло? Я ничего не помню…

— Видишь всех этих ухмыляющихся людей?

— Ты хочешь сказать, что они все насмехаются надо мной? — Жанвилль казался уже совсем трезвомыслящим.

Начальнику караула показалось, что в этот момент у Гастона — шута снова началась фаза ясного рассудка. Потому он прошептал: — Да, они ухмыляются из‑за тебя, потому что ты только что хотел увидеть задницу подстилки Линаре! Дружище, прошу тебя, исчезни!

— О Боже, — пробормотал Жанвилль. — он же посадит меня под арест.

— Нет. Ты герой, к тому же юродивый. Вот приехала машина, она отвезет тебя в лазарет. Сделай мне одолжение — отправляйся туда и оставайся там!

Это был санитарный автомобиль, который вызвал портье “Метрополя”. Его бригада знала Гастона. Без проволочек они взяли его и погрузили в машину. Тут водитель сказал Гастону, что в лазарете его ждет его старый товарищ комендант Прюнелль, на партию в ежедневную игру в “очко”, и карты для игры уже перетасованы.

Это помогло. Гастон поторопился, когда услышал о коменданте. На самом деле, голова его казалась достаточно ясной, и он в присутствии санитаров не вспоминал ни о Дунг, ни о маленькой китаянке, только о Прюнелле, старом и одновременно очень умном и очень фаталистичном коменданте с ампутированной ногой.

Внутри губернаторского дворца, который вовсе не заслуживал этого высокопарного названия, потому что дом этот был обычным административным зданием в колониальном стиле, построенном с минимумом усилий, гости с бокалами шампанского болтали между собой, собравшись маленькими группками. На встречах подобного рода всегда происходило одно и то же: те, кто видели друг друга, говорили с только что увиденным партнером о тех, кого в данный момент не было видно.

Генералу Наварру, будущему главнокомандующему, Салан, которого он сменял, представил тех высших офицеров, каких Наварр еще не знал. Почти все они без исключения в ближайшие недели тоже будут паковать свои чемоданы. Наварр знал это и приветствовал их с тем сдержанно — вежливым дружелюбием, которым пользуются во всем мире, чтобы скрыть отсутствие интереса. Команда Салана, прибывшая во Вьетнам еще при его предшественнике генерале де Латтр де Тассиньи, которому тоже ничего не удалось сделать, отработала тридцать месяцев своего срока колониальной службы, и тем самым выполнила условие необходимое либо для продвижения по службе, либо для ухода на пенсию. Кроме того, Салан умело успел предупредить своих сослуживцев о том, что Наварр никогда не служил на заморских территориях. Каких же успехов смог бы достичь опытный колониальный офицер под управлением такого неопытного в местных условиях начальника?

Коньи, бригадный генерал с фигурой Геркулеса, был единственным из высокопоставленных офицеров, который хотел бы остаться. Он делал это не ради Наварра — его он почти не знал. Но ему нравилось служить здесь. Это была война, приносившая мало толку, но она поднимала офицера до положения восточного паши, власть которого в месте дислокации была почти неограниченной. Все было в его распоряжении — от опробованного в Корее американского оружия до вполне достаточного жалованья, удобных условий жизни и до баб, которых тут можно было буквально купить. За деньги, которых в Париже хватило бы лишь для того, чтобы заплатить чистильщику ботинок, тут можно было содержать любовницу целый месяц.

Коньи не знал, что Наварр еще в Сайгоне через своих доверенных лиц вес узнал о кадровых изменениях в своем командовании, запланированных на ближайшее время. Он подготовил уже замену не только для Линаре, но и кандидатов на посты начальника штаба в Сайгоне и командующего авиацией.

Для Коньи Наварр предусмотрел должность командующего войсками в Тонкине. Он считал его опытным офицером, с которым вполне можно работать при условии, что его приободрить. Наварр был умен, чтобы понять, что нельзя отказываться от такого опытного человека, как Коньи. Он знал, что его знания этого театра войны, состоящего из джунглей, непроходимых гор, болот и топких рисовых полей с немногочисленными городами и бесчисленными маленькими и всегда враждебными деревнями, с невыносимой жарой и напоминающими всемирный потоп муссонными дождями, с москитами и змеями, с крестьянками, бросающими гранаты, и метко стреляющими детьми, слишком ограничены.

В Париже его отозвал с поста начальника штаба сухопутных войск НАТО в Западной Европе сам премьер — министр Рене Майер. Гражданское лицо, Майер, казался генералу совершенно беспомощным, когда описывал положение в Индокитае: красные, контролируемые войсками Вьетминя области, занимали все большую часть Вьетнама, беспорядки в Камбодже и опасность для всего северного Лаоса, исходящая от войск Патет — Лао, союзных вождю вьетнамских коммунистов Хо Ши Мину и координирующих с ним усилия, направленные на полное освобождение стран Индокитая от французского господства. Уже почти десятилетие идет там война, и лишь самые закоренелые оптимисты все еще считали победу Франции возможной.

— Это трудная задача, мой генерал, — сказал Майер. — Война без линии фронта, как учат в Сен — Сире или любом другом военном училище. Каждый кустарник — это фронт, каждая улица, терраса каждой гостиницы. И каждый оборванный кули — потенциальный враг. Пот и кровь — вот все, что я могу вам предложить. Мы не сможем искоренить этих парней. Уже никогда не будет так, как было раньше. Но нам нужен успех. Он должен выглядеть так, что Хо Ши Мин будет вынужден принять наши требования о сохранении связи Вьетнама с Францией. Это сделает возможным включение Вьетнама во Французский Союз, и мы выиграем хоть что‑нибудь, пусть и немного. Но большее уже невозможно, мой генерал, потому вы должны достичь немногого. И это не должно длиться долго. Наши средства уже истощились. Сегодня нас поддерживают США в такой мере, какая вызывает серьезные опасения не только лично у меня…

Насколько серьезно и верно все это было, генерал Наварр понял быстро, стоил ему лишь научиться в общих чертах осознать обстановку в Сайгоне: два миллиарда старых франков стоила в день эта военная авантюра, которую большинство французов уже гневно окрестило “грязной войной”. Войну вели 125 тысяч человек в регулярных французских войсках, не считая подразделений Иностранного легиона, вместе с 300 тысячами местных наемников и насильно мобилизованных вьетнамцев. С 1945 года в Индокитае погибло 25 тысяч французов и солдат Иностранного легиона, еще 20 тысяч пропали без вести. Цифры потерь местных вспомогательных войск почти достигли такого же уровня. Дома не прекращались массовые протесты против переброски войск в Индокитай; улицы городов регулярно заполнялись демонстрантами, требовавшими окончания войны. Надежда, так, по крайней мере, казалось, была лишь на США. Американцы с 1950 года влезали в эту войну все сильнее, чтобы, как они это представляли, помочь Франции выиграть свой антикоммунистический поход в Индокитай.

Генерал Наварр знал, что его шансы в огромной степени зависят от американской помощи. Но, как и многие другие французы, он давно понял, что США на самом деле пытаются своей “помощью” более или менее мягкими методами отстранить Францию и взять Индокитай в свои руки. Это и было подоплекой “Договора о взаимной обороне Индокитая”, подписанного американцами с обедневшей Францией в 1950 году.

С тех пор в Сайгоне разместилась так называемая Комиссия американских советников, с энтузиазмом проводившая свою собственную политику с местными коллаборационистами. Но все‑таки во Вьетнам ежемесячно прибывало не менее 6000 тонн американских военных грузов; уже было поставлено более трехсот самолетов, свыше тысячи танков, броневиков и других машин, а также постоянно недостающие боеприпасы и стрелковое оружие. Точные цифры были неизвестны, но вполголоса поговаривали, что США уже инвестировали около двух миллиардов долларов и несут две трети всех расходов на эту войну. Но вот счет за все это, опасался Наварр, Франции они предъявят уже очень скоро.

“Защита свободного мира” — таков был лозунг американцев. Широкомасштабная спекуляция, скрывающаяся за этими словами, никогда открыто не упоминалась, но не было ни одного французского командира в Индокитае, который бы о ней не знал.

Наварр привнес на свой новый пост изрядную долю честолюбия. В конце концов, именно здесь он мог доказать, что сможет превзойти своих предшественников — не последних людей в военной иерархии Франции.

Он поднял глаза, когда Верховный комиссар Летурно передал ему только что поступившую из Парижа телеграмму. Ее содержание не ошеломило генерала. То, что там было подтверждено, он сам устроил из Сайгона, где был всего несколько дней назад.