Последыш. Книги I и II - Макс Мах

возвращались к нему постепенно. Не быстро. Плавно и без драмы, но неуклонно, так что через пару недель он уже стал самим собой с поправкой на молодое крепкое тело, которое попросту не могло на него не влиять. «Психология не отменяет физиологию», как говорили во времена его студенческой молодости. Ну, где-то так и есть. Когда тебе под двадцать — это ведь не только образ мыслей. Личность старика не умещается, как ни старайся, в этих узких рамках. Попросту говоря, у старых старичков много мыслей в голове, опыта и прочей интеллектуальной хрени, но мало сил, чтобы их реализовать, а у молодых все с точностью до наоборот. Сил полно, — хоть отбавляй, — опыта мало и способность к самоанализу и критическому мышлению не внушает даже осторожного оптимизма. Тем более, когда весь жизненный опыт островного сидельца сводится к простым повседневным императивам выживания, — дров наколоть, воды принести, да оленя освежевать, — и к кое-какому книжному знанию. Дурак-то он, может быть, и дурак, но отрок Ингвар на поверку оказался весьма начитанным и по-своему даже образованным молодым человеком.

Книг в Барентсбурге было немного, но они кое у кого все-таки водились. Не в их доме, — отец говорил, что ему это запрещено самим Великим князем, — но у некоторых соседей, сидевших по политической статье, у фактора, содержавшего также единственный в поселении шинок, у господ офицеров и у коменданта крепости Васнецова, можно было, если никто не бдел, кое-что взять на «почитать». Русской грамоте Игоря обучил отец, а затем уже Иван Никанорович вдолбил долгими зимними вечерами фряжскую[5] и аллеманскую[6] премудрость, латинское и греческое письмо. Впрочем, говорил и писал Игорь на этих языках так себе, — практики не было, — но устную речь понимал хорошо и читал сносно, быстро и с пониманием. Из этих книг, да из рассказов взрослых, — иногда и простых солдат из крепости, не говоря уже об офицерах, — парень нахватался понемногу того и сего из истории, географии и философии и из житейской мудрости, основанной на богатом и неоднозначном житейском же опыте. Знал, к примеру, как сварить хороших чернил и как правильно завалить бабу — в смысле «куда ее и как», — но был также знаком с анатомией человека и богословием, латинскими ересями, геометрией и многими другими мудреными вещами. Однако образование это было, разумеется, отнюдь не систематическое и по большей части умозрительное. Не полное, не завершенное, а по временам и бессмысленное, а то и дурное. Но зато Игорь умел охотиться с дубиной-колотушкой на тюленей, бить из самодельного лука песцов и птицу и мог подстрелить из винтовки северного оленя. Во всяком случае, пару раз это у него получилось, а больше ему и оружия-то в руки никто не давал. Но в остальном, как видел это теперь Бармин, Игорь был обыкновенным недорослем-тугодумом в прямом и переносном смысле слова. Молодой и глупый. Оттого, наверное, и свихнулся. Иначе как объяснить, что сознание Бармина вытеснило личность парня практически без остатка?

Впрочем, спасибо господу за заботу. Фора в две недели оказалась более чем уместна. Игорю Викентиевичу как раз хватило времени, чтобы встроиться в себя нового, примириться с неизбежностью расставания с собой прежним, — а значит, и с тем миром, которому он принадлежал совсем недавно, — и начать жить там и тогда, где и когда он теперь оказался. А выживание, — даже такое комфортное, какое случилось у Игоря Викентиевича, — прежде всего требовало упорного труда и огромного терпения. Простые заботы в непростых обстоятельствах — это составляло теперь смысл его жизни с сегодня на завтра, потому что, будучи урожденным ссыльнопоселенцем без права на помилование, без родового имени и каких-либо жизненных перспектив, и сидя при этом в полярную ночь на острове посреди Ледовитого океана, строить планы на будущее попросту невозможно. Недостаток информации не позволяет даже придумать какой-нибудь хитрый план побега. Куда и как, да и зачем? Что он будет делать без денег и документов, без друзей и поддержки родных один в большом совершенно незнакомом ему мире? Да и не убежишь ведь отсюда, как ни изгаляйся, вот в чем дело.

«Куда ты денешься с подводной лодки?»

Ответ очевиден: никак не сбежишь и никуда не денешься. А посему приходилось занимать свою голову чем-нибудь попроще. Реальными задачами, доступными к исполнению. Наносить воды, например, или наколоть дров. Провести инвентаризацию продовольствия и огневого припаса, — за которые с него, наверное, еще спросят когда-нибудь в будущем хозяева товара, — утеплить дом, вернее, единственную жилую комнату в нем, приготовить еду. Дел — мелких, но необходимых, — набиралось много, но зато вечерами Бармин мог читать при свете керосиновой лампы. Невероятная роскошь, какую они с дядькой никогда себе не позволяли. Однако сейчас в его распоряжении был весь керосин острова и все имеющиеся на нем лампы. А то, что это все чужое, так на это плевать. С нищего, — а он как есть нищий, — нечего взять, и в этом вся прелесть ситуации, сложившейся из-за полярной зимы и эпидемии.

Так вот, чтение. Теперь, когда знания и умения несчастного отрока худо-бедно укоренились в собственной памяти Игоря Викентиевича, он для начала попытался выяснить хоть что-нибудь про себя нынешнего. Но в деле этом не преуспел. Ни у них дома, ни у коменданта крепости никаких особых документов, проливающих свет на тайну его происхождения, Бармин не нашел. Даже на поминальных столбцах отца и матери были начертаны одни лишь личные имена и даты рождения и смерти. Очевидным было, однако, что Игорь не простолюдин, остальное — туман. А раз так, то занялся Игорь Викентиевич другим делом: попытался понять, куда его занесло. Знания отрока по этому вопросу были обрывочными, а Бармин привык жить в мире, устройство которого ему понятно, хотя бы в самом общем виде. И теперь ему предстояло вычитать из доступных на данный момент книг все то, что помогло бы построить, — пусть и в первом приближении, — непротиворечивую модель данной ему в ощущениях реальности. Этим он, собственно, и занимался, тренируясь заодно в чтении вслух.

Оставшись единственным хозяином городка и крепости, Бармин среди прочего получил эксклюзивный допуск к тем книгам, до которых прежнему Игорю было никак не дотянуться. У покойного коменданта крепости нашелся в рабочей горнице заветный сундучок с порнографическими альбомами и книгами по военной истории, алхимии и магии. О магии Бармин что-то такое вроде бы вспомнил, но смутно и мало, поскольку почивший в бозе отрок