Приключения 1990 - Виктор Топоров

И, напротив, западному шпионскому роману у нас явно не везло и не везет до сих пор. Противостояние разведок и контрразведок Востока и Запада нам предлагается рассматривать исключительно с восточной стороны — и через довольно мутное стекло тенденциозною и невнятного повествования. Но насколько это правомерно? Насколько эффективно? И, наконец, насколько честно?

«Рассуждая о морали, мы склонны прибегать к некорректным сравнениям, — утверждает один из героев лучшего, на взгляд Грэма Грина, шпионского романа XX века. — В конце концов, нельзя же сравнивать идеалы одной стороны с методами другой... Надо сравнивать методы с методами, а идеалы с идеалами». И справедливость этих слов вроде бы не должна вызывать никаких сомнений. Почему, например, деятельность героя «Мертвого сезона», заканчивающаяся его провалом, хотя и после успешного выполнения задания, волнует и убеждает нас, а стерильная победоносность многих других литературных и киногероев оставляет совершенно равнодушными? Ведь даже Штирлиц, по остроумному наблюдению одного киноведа, был для нас в годы застоя не столько победоносным разведчиком, сколько идеальным и героическим воплощением нашей собственной душевной раздвоенности, нашего двоемыслия!

Правда, изменения в политическом климате влекут за собой и определенные метаморфозы шпионского романа. Все чаще «врагом» предстает здесь не противоположная политическая система, а какая-нибудь зловещая международная организация самого неопределенного свойства и цвета. Примечательна в этом смысле творческая эволюция Джона Ле Карре — признанного лидера литературы такого рода, автора, кстати говоря, и романа «Шпион, который пришел с холода», откуда взято вышеприведенное высказывание загадочного и мудрого, хотя и весьма подлого Контролера.

Начав с произведений антифашистского толка («В маленьком городке на Рейне»), Ле Карре в дальнейшем сосредоточился на противостоянии секретных служб Востока и Запада и создал ряд романов, как совершенно резонно сказали бы у нас в не столь далекое время, резко антисоветской направленности. Нет, английский писатель менее всего был склонен в те годы воспевать империализм и милитаризм, он оставался объективным и взыскательным мастером, проповедующим верность общечеловеческим идеалам. Но Советский Союз он рассматривал, как сказал бы Рональд Рейган, в качестве империи зла, истязающей и истребляющей собственных подданных и грозящей войной остальному миру, и писал о нем и о его союзниках в соответствующем ключе. В последние годы Джон Ле Карре не раз выражал бурные симпатии перестройке, начал наведываться в СССР, который он до того знал лишь понаслышке, что приводило порой к потешнейшей «развесистой клюкве» в его сочинениях, — новые акценты стали появляться и в его творчестве. И как следствие всего этого — у нас взялись переводить и печатать его произведения.

Взялись сейчас, когда пала Берлинская стена, у которой и на которой гибли — в прямом и в переносном смысле — наиболее привлекательные его герои, а переводить и печатать их следовало гораздо раньше. Переводить, споря с британским автором, если б нашлись у нас серьезные контраргументы, но непременно выслушивая и его доводы. Именно тогда, когда он был откровенным и отъявленным нашим врагом!

В романе Ле Карре «Почетный школьник» действие начинается с того, что британская секретная служба полностью разгромлена: один из самых главных ее руководителей оказался агентом Москвы, и как следствие этого — вся ее прошлая деятельность поставлена под нешуточное сомнение.

Картина в известном смысле символическая.

С чего начинают работу новые руководители ведомства? В первую очередь они поднимают из архива дела, которые разоблаченный ныне шпион закрыл в свое время как бесперспективные. Бесперспективные для него — значит, перспективные для тех, кто сумел его разоблачить. Именно этими делами имеет смысл заняться теперь.

На протяжении многих лет наши горе-идеологи боялись западного шпионского романа как черт ладана. Боялись, разумеется, не только его, но и его тоже. И не только его мы сейчас извлекаем из-под трусливого спуда. Но, может быть, все-таки и его тоже?

Что такое детектив? Игра или литература? Или игра плюс литература? Но в любом случае это не назидательно-унылые «рассказы о чекистах», для того чтобы разоблачить полнейшую фальшь, вовсе необязательно было сначала публиковать «Архипелаг ГУЛАГ»; это не бесконечные кошки-мышки, в которые величавые и всевидящие стражи правопорядка играют с жалкими преступниками-одиночками; это не поединки «хороших чудаков» с «плохими чудаками» и тому подобное. Если отвлечься от нескольких удач, относящихся, главным образом, к области ретродетектива (то есть к детективам из времен нэпа, послевоенной разрухи и т. п.), ряда занимательных приключенческих романов на экзотическом материале, а также пары-тройки (не более) сравнительно сносных головоломок в духе Агаты Кристи, то под названием детектива у нас существует убогий и предельно недостоверный производственный роман на милицейскую тему, глотать который читателя заставляет разве что жалчайшее отсутствие чего бы то ни было более съедобного.

Почему так получилось, понятно всем. Создание детективов находилось под жесточайшим ведомственным контролем, их полагалось визировать, а какое ведомство склонно выслушивать что-нибудь, кроме самой грубой лести. Отсутствие организованной преступности, наркомании, проституции декларировалось самым решительным образом. О коррупции в самих правоохранительных органах нельзя было и заикнуться. Преступников с партбилетом не было вообще. Со всеми правонарушителями, которых изображали наши мастера детективного жанра, запросто могли справиться — а порой и справлялись — члены комсомольского патруля в народной дружины, переживавших, если верить тем же авторам, перманентный и небывалый расцвет.

Но ведь не только это. Сама жизнь изображалась в детективной литературе с предельной недостоверностью, а в недостоверной жизни происходили недостоверные преступления, и раскрывали их недостоверные сыщики. Причем — и об этом мне уже доводилось писать раньше — согласно имманентным законам литературы в недостоверной жизни только недостоверные преступления и выглядели достоверными.

Сейчас советский детектив, как и вся литература, на распутье. Пойдет ли он, как детектив в развивающихся странах, по пути освоения классических образцов и копирования их? Ударится ли в предельную публицистичность? Начнет ли с жадностью неофита смаковать прежде запретные плоды? Останется ли ведомственным льстецом и угодником?