Сказка о Гоше - Александр Муниров

В следующий раз братья и в самом деле соорудили более удачную ловушку, но в нее угодил уже не Гоша а Старшая По Дому. Уж ей-то досталось в полной мере, а потом и Химикам, когда Механик пришел домой с работы.

– Ты не знаешь где живет Кристина?

– Кристиииина? – протянул гоблин в ответ, – а зачем она тебе?

Гоша молча раскрыл ладонь, в которой были зажаты часы.

– Хм… любопытно, – Карл, прищурившись, внимательно их осмотрел, не касаясь пальцами, – Я не уверен, что она примет их. Не так все просто, знаешь ли.

Гоша продолжал ждать ответа.

– Кристины сейчас нет и вернется она сюда в начале осени. Тогда и отдашь ей. Но я бы, на твоем месте, на многое не рассчитывал.

Они переехали в августе. То время, когда по ночам уже холодно, днем – солнечно и тепло, а в сумерках граница между летом и приближающейся осенью ощущается особенно отчетливо. В свои двенадцать лет Гоша не задумывался о подобных вещах, хотя и чувствовал, что вот она – осень уже на дворе и уж тогда точно что-то случится. Всегда что-то случается, даже если он сам при этом не присутствует.

Но пока он просто наслаждался каникулами и дом, после знакомства с Карлом, перестал казаться ему чужим и неприветливым.

Когда у мамы закончился отпуск, Гоша, днем занимался исследованием дома, а вечером, когда мама возвращалась, помогал ей делать ремонт. Таскали из магазинов до автобусной остановки и с автобусной остановки, через сквер, до дома, банки с краской и рулоны обоев, клей и вязанки пластиковых плинтусов. Потом, когда уставшая после работы и ремонта мама уходила отдыхать, Гоша вновь выходил из квартиры и гулял по дому и его окрестностям, узнавая подробности жизни его обитателей.

Дворник, например, в отличие от Старшей По Дому Уборщицы, хранил свой инвентарь в подвале – стратегический запас метел и лопат, а также раскладушку, маленькую табуретку и несколько пакетов с пустыми бутылками. Рядом, буквально за колонной, у ржавого теплообменника, жил мусорный гоблин.

Познакомился Гоша и с Ученым. Они встретились на лестничной площадке, когда Ученый, живший на первом этаже, собирал у двери своей квартиры журналы, выпавшие из разорванного пакета. Для Гоши он выглядел пыхтящим громоздким взрослым человеком, чересчур мягким на вид, чтобы воспринимать его всерьез, с трудом нагнувшимся и собирающим комиксы с яркими картинками, изображавшими супергероев в обтягивающих трико и в масках. Одной рукой Ученый прижимал к груди уже собранное, другой поднимал, наклонившись так, что казалось, будто бы он сейчас потеряет равновесие и покатится по площадке.

Увидев, что Гоша за ним наблюдает, Ученый побагровел и крикнул:

– Ну что ты смотришь?! Делать тебе, что ли, больше нечего?!

Гоше-то как раз было что делать – он шел домой с мешком обойного клея, но малиновое лицо Ученого скорчилось в такой гримасе, что Гоша бросил мешок и выбежал из подъезда, припустив по двору до самого сквера и остановившись лишь у ограды. Дальше жили собаки, а Гоша где-то прочитал, что они охотно носятся за бегающими людьми.

– Лучше уж собаки, чем бомжи, – два дня спустя говорила Старшая По Дому Жене Механика на лестничной клетке. Гоша сидел в соседней квартире и слушал.

Он обнаружил, что одна из дверей, ведущих в заброшенные жилища, была заперта лишь на цепочку, которую можно было легко открыть снаружи. Внутри оказалось тихо и пусто, стены были обклеены старыми газетами, а на полу у одной из стен чернело большое прямоугольное пятно, будто бы от дивана. Смотреть было не на что, одно разочарование.

Первая осень

С началом осени опять все изменилось. Гоша пошел в новую школу, прослыл дурачком и отныне был вынужден шесть дней в неделю вставать рано утром и тащиться через сквер и несколько кварталов за ним туда, где к нему относились с презрением. Других детей в доме, кроме Химиков, не было, а братья не хотели ходить с ним и, в целом не особо стремились к дружбе. К тому же, в первых числах сентября, они где-то раздобыли петард и думали теперь, как бы их применить с пользой. А Гоша не очень хотел в это время быть рядом с ними.

В первое воскресенье сентября, когда мама уже ушла на работу, а Гоша едва успел проснуться, в дверь постучали, выбив какой-то затейливый ритм.

– Ну что, – сказал Карл, стоявший на пороге, – пойдем к Кристине? Ты только надень что-нибудь поверх трусов и майки, а то выглядит несколько скабрезно.

Гоша не знал, что значит «скабрезно», но умылся, причесался, надел джинсы и свитер и, после одобрения Карлом, они пошли наверх, выше пятого этажа, по узкой, выкрашенной серебрянкой, железной лестнице на чердак. Гоша, еще летом, предпринял одну попытку пролезть туда, но тогда чердак был заперт на массивный висячий замок. Теперь же люк был открыт навзничь и никакого замка нигде не было видно.

Гоблин несколько раз стукнул по лестничным перилам и крикнул:

– Эй! Ты уже там?

С видом, какой бывает только у тех, кто обладает особым правом обращаться подобным образом к привилегированным особам, Карл глянул на Гошу и шагнул на первую ступеньку.

С чердака раздался женский голос:

– Залезай, чай остывает.

На чердаке оказалось уютнее, чем можно было бы подумать. Здесь пахло не сыростью, а сухими листьями, лежащими повсюду, а в открытые слуховые окна проникал прохладный осенний воздух и, смешиваясь с теплом от ржавых труб, давал странное приятное ощущение свежести, без возможности замерзнуть.

На одной из труб, с дымящейся чашкой, зажатой между двух ладоней, сидела девушка, совершенно непохожая на других девушек и женщин – девочек из класса, жильцов дома, маму, даже на певиц из телевизора, одно время бывших эталоном красоты для Гоши. Ни косметики, ни модных вещей – растрепанные каштановые волосы, волнами падающие на плечи, подвижное лицо с веснушками, старые потрепанные джинсы и черная кофта с капюшоном и дырками в рукавах под большие пальцы. Кристина болтала ногами и разглядывала Гошу.

Когда он и мусорный гоблин подошли поближе, то мальчик увидел, что в чашке плавает гроздь рябины.

Вот так и начинается любовь, – думал он спустя два часа, а пока молча стоял и смотрел на эту гроздь, не зная что делать в такой ситуации.

– Послушай ребенок, – выждав паузу сказала Кристина, словом «ребенок» однозначно определив возможную любовь к Гоше в разряд платонических, – я не знаю, что тебе здесь надо, но раньше тебя здесь не видела. Поэтому, давай уж говори.

– Да он живет тут с лета. С мамой, – выручил Карл, – это… Кристина, у него к тебе есть дело.

– Дело? – она, в знак признания за Гошей права тут находиться, протянула кружку мальчику и тот осторожно взял железную чашку в руку и хлебнул горького чая со странным запахом, – а что за дело?

Гоша, свободной рукой, вытащил из кармана часы и протянул Кристине, надеясь, что вопросов будет не слишком много.

Она задумчиво осмотрела их, забрала кружку и сделала большой глоток. Потом взяла часы двумя пальцами за цепочку и поднесла к глазам так, чтобы они оказались между ее глазами и солнечным светом из окна.

– Карл, – сказала Кристина, – это невозможно, – она перевела взгляд на Гошу, – Когда ты увидишь его в следующий раз?

– Этот ребенок не может нормально разговаривать. Какие-то особенности в голове, – сказал Карл и многозначительно поскреб себе лоб пальцем, – но как я понял, эта вещь с его прошлого места жизни. Так что, возможно, никогда.

Если бы Гоша мог вставить пару слов, то добавил бы, что не считает себя ребенком.

– Любопытно, – Кристина отвлеклась от часов и, наклонившись к самому лицу Гоши, посмотрела ему в глаза, – ты, наверное, хорошо умеешь хранить секреты, дружочек. Тот, кто тебе дал эти часы – тебе важно знать, что с ним будет? – Гоша кивнул, – Знай, что он прощен. Я больше на него не сержусь и не собираюсь преследовать. Сегодня отправлю ему письмо с этими словами. А часы оставь себе, – она вложила часы в Гошину ладошку, – знаешь что это такое?

Гоша понимал, что в последнем вопросе было больше смысла, чем он видел, но чтобы не прослыть дурачком и здесь, на всякий случай, кивнул.

Позже Гоша узнал, что, в отличие от всех других – глумливых одноклассников и безразличных учителей, занятой своими делами мамы и снисходительно посматривающих на Гошу прочих жильцов дома, Кристине не требовалось, чтобы он делал то, чего от него просят – одевался так, как принято, делал домашние задания и сидел ровно на скучных уроках. Ходил в магазин и вежливо улыбался, когда на него обращает внимание кто-нибудь из взрослых. Или смеялся, когда какой-нибудь девочке в волосы запускают жевательную резинку, чтобы продемонстрировать свое искрометное чувство юмора. Гоша был уверен, что если бы Кристине кто-нибудь приложил в волосы что-то липкое, то никому не было бы смешно, а меньше прочих – приложившему.