Смерть транзитного пассажира - Сергей Высоцкий

Буров взгромоздился перед стойкой, попросил кофе и виски. Достал письмо шефа и только собрался вскрыть конверт, как его окликнул сосед:

— Вот так встреча! Вы ли это, мсье?

Раздосадованный, что ему помешали, Буров оглянулся: соседом по стойке был Жевен, представитель одной парижской фирмы. Бурову нередко приходилось сталкиваться с этим респектабельным, несколько благообразным на вид, но удивительно пронырливым человеком. Фирма, которую представлял Жевен, тоже занималась компьютерами и была главным конкурентом фирмы, где работал Буров.

— Вот уж кого не ожидал увидеть в такую рань, так это вас, мсье Буроф… — Жевен приветливо улыбался, но Бурову показалось, что взгляд у него настороженный. — Главное, в этом унылом Брюсселе, где парижане мрут от скуки!

Буров, не торопясь, спрятал письмо шефа в карман. Сказал:

— Мы всегда встречаемся с вами черт знает где. И почти никогда в Париже!

Жевен кивнул.

— Пути господни неисповедимы. Но я очень рад видеть вас, Буроф! Вы прекрасно выглядите. Время не берет вас!

— Что говорить о времени, мсье Жевен. — Буров поднял стакан с виски. — Давайте лучше выпьем.

Они выпили.

— Вы далеко? — спросил Жевен.

Бурову совсем не хотелось говорить, куда он летит. Он ответил только:

— Да, на этот раз далеко… А вы?

— И у меня, мсье Буроф, большой вояж. Еще виски?

Буров кивнул. Подумал: «Этот старый хрен никогда

не скажет, куда и зачем едет. Ну и пусть подавится своими секретами».

Они выпили еще. Буров принялся за кофе, досадуя, что так и не прочитал письмо шефа. «Ну да ладно, — решил он. — Сейчас распрощаюсь с этим хлюстом и прочитаю…» В это время диктор объявил посадку на московский рейс. Буров посмотрел на Жевена. Их взгляды встретились. Жевен понял и рассмеялся:

— Нам объявили посадку, попутчик?

— Значит, и вы? — сказал Буров. — Забавное совпадение…

— Значит, и я, — подтвердил Жевен. — Но я не в Москву. Я дальше, в Токио…

— В Японии мы с вами еще не встречались… Ну что ж, я начинаю верить журналистам, что мир наш не так уж и велик.

Они расплатились и пошли на посадку. Жевен болтал без умолку, но Бурову казалось, что он расстроен.

«Старой лисе не нравится моя поездка в Токио? — думал Буров. — Но почему? Значит, неспроста летят к японцам представители двух конкурирующих фирм…»

Как только самолет набрал высоту и погасили предупредительные табло, Буров пошел в туалет. В самолете народу было не так много, и Жевен сел рядом с Буровым, так что прочитать письмо шефа не было никакой возможности.

…Ничего неожиданного в письме шефа не было. Очередная сделка, правда, как понял Буров, очень выгодная. На этот раз с японской фирмой по производству полупроводников. И лишь небольшая тонкость: сделку надо было заключить в понедельник, иначе японцы вынуждены будут обратиться к представителям другой фирмы…

Он спрятал письмо и вернулся в салон. Жевен дремал, откинувшись на мягком кресле. На коленях у него лежала Библия. Когда Буров садился, он открыл глаза, улыбнулся. Буров посмотрел на него с затаенной неприязнью. Подумал: «Небось и он меня готов испепелить, а вот приходится улыбаться. Ну что ж, сегодня суббота. Завтра я буду в Токио. Жевену не на что рассчитывать, если он летит по тому же делу».

В салон вошла стюардесса.

— Дамы и господа, минуту внимания. Наш самолет через пять минут пересечет государственную границу Советского Союза.

Пассажиры оживленно задвигались, стараясь заглянуть в иллюминаторы. А там лишь громоздились одно на другое мощные ослепительно-снежные облака. Буров заметил, что нижний их слой был мрачно-синий, кое-где почти совсем темный.

— Мы летим на высоте девяти километров, — продолжала стюардесса. — Температура за бортом минус пятьдесят пять по Цельсию… В Москве плюс пятнадцать. Идет слабый дождь.

— Черт возьми, как некстати этот дождь, — выругался Жевен, — чего доброго, не дадут посадки, и мы упустим самолет. Вы же знаете, на Токио он летит только раз в неделю.

— Напрасна беспокоитесь. — Буров посмотрел на Женена. — Сейчас и взлетают и садятся в любую погоду… Бросьте вы свою Библию, и давайте выпьем за наши успехи.

Он подозвал стюардессу, попросил виски. Через несколько минут она подкатила к ним тележку, заставленную бутылками, сигаретами, плитками шоколада.

Жевен со вздохом отложил Библию и, глядя, как Буров кладет лед в стаканы, сказал:

— «Все труды человека — для рта его, а душа не насыщается».

— Хотел бы я знать, чем можно насытить вашу душу, Жевен? — спросил Буров. — Уж не за пищей ли для души летите вы в Японию?

— Наша фирма не так богата, чтобы оплачивать духовную пищу своих служащих. Они ее ищут в Библии, коллега. А в Японии я буду изучать патентное дело.

Буров усмехнулся и поднял стакан.

— За ваши успешные поиски, Жевен! И еще за то, чтобы они всегда проходили в стороне от моих.

«Эта хитрая лисица неспроста летит в Японию, — думал он, глядя, как Жевен тянет виски. — Знаем мы эти разговоры про систему патентного дела… Жевен не из тех, кто первому встречному расскажет о своих намерениях. Уж не летит ли он за тем же, за чем и я…»

— Скажите, Буроф, вы ведь русский. Какие чувства вы испытываете, бывая на родине?

— А я не бывал в России…

— С тех пор?

— Да, с тех самых… — ответил Буров и посмотрел в иллюминатор. Но там все так же клубились облака…

— И у вас никогда не появлялось желания побывать дома? — не отставал Жевен.

— Я никогда не был сентиментален, — усмехнулся Буров. — Мой дом там, где я живу. Уверен, что и вы, Жевен, предпочли бы иметь теплое гнездышко с десятком хорошо обставленных комнат у черта на куличках, чем развалюху у себя на родине? А?

Жевен засмеялся, но ничего не ответил, и Буров, глотнув виски, сказал:

— Все так думают, но только не все имеют смелость говорить это вслух.

— Вы что же, не верите в то, что существует любовь к родине? К месту, где человек родился, к стране, в которой он вырос и живет, к стране его предков и сыновей?

— Ах, мсье! Зачем столько эмоций? — Буров иронически посмотрел на Жевена, так горячо принявшегося спорить. — Каждый верит в то, во что ему выгодно верить… Может быть, слово «выгодно» слишком грубо… Скажу тогда так: каждый верит в то, что помогает ему жить… Хорош бы я был со своей «любовью к родине», как вы выражаетесь, живя в вашей Франции. Да мне надо бы еще двадцать пять лет тому назад повеситься на первом суку. Эта любовь не прибавила бы мне силы для борьбы за свое место в жизни, для борьбы с такими, как вы… — Буров развел руками, словно извиняясь и желая сказать: такова жизнь, мсье Жевен, и мы должны принимать ее именно такой! — Ведь никто, мсье, не поделится добровольно тем, что он имеет, с другим человеком, а тем более с каким-то неизвестным беженцем. Даже тот, кто чтит бога или делает вид, что верит, не расставаясь никогда с Библией…

Жевен усмехнулся:

— Удерживай язык свой от зла и уста свои от коварных слов… Вы сердиты на весь свет, Буроф.

— Нет. Я уже давно не сердит. С тех пор, как приобрел себе положение и достаточно средств. Озлобленными могут быть только обделенные.

Они замолчали. «Хорошо я отбрил этого ханжу, — подумал Буров. — Так ему и надо, пусть не лезет в чужую душу». Но тут же ему стало все безразлично — и этот надутый человек, и дождь в Москве, и все-все на свете. Он откинул кресло и закрыл глаза.

Бурова разбудил бархатный голос стюардессы:

— …будем садиться на запасном аэродроме.

В салоне поднялся шум. Пассажиры обеспокоенно переговаривались.

— В чем дело? — спросил Буров Жевена и тут только заметил, что лицо его попутчика искажено злобой.

— Вот свиньи! Москва не принимает из-за плохой погоды! У них там четыре аэродрома. Не везде же гроза! Вот вам и «при любой погоде».

— Но в чем же дело? И где этот запасной аэродром? — спросил Буров, с интересом глядя на озлобленного Жевена.

— Перед Москвой — грозовой фронт, Москва не принимает. Предполагают садиться черт знает где. Русские просто перестраховщики… Какое им дело до того, что у людей могут быть неотложные дела.