История - Никита Хониат

Никиты Хониата

История,

НАЧИНАЮЩАЯСЯ

С

ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА КОМНИНА.

1. История придумана на общую для всех пользу в жизни; из нее немало выгод могут извлечь люди, стремящиеся к совершенству. Зная события давно минувшие, она и объясняет свойства человеческие, и сообщает разнообразную опытность тем, кто имеет душу возвышенную и питает врожденную любовь к добру. Осмеивая порок и превознося добродетель, она людей, склонных к добру и злу, большею частью удерживает от зла и побуждает преуспевать в добре, если только они не от постыдной привычки и не от дурных наклонностей не радят о многолюбезной добродетели. К тому же люди, вошедшие в историю, становятся некоторым образом бессмертными, хотя они заплатили дань смерти и давно уже окончили свою жизнь; потому что о них хранится хорошая или дурная слава, смотря по тому, хорошо или худо они жили. Душа их перешла в другую жизнь, и тело разложилось на свои составные части, а {1} о том, что они сделали в жизни, будут ли то дела святые и праведные или беззаконные и ненавистные, жили ли они благополучно или испустили дух в несчастии, громко говорит история. Поэтому история справедливо может быть названа также и своего рода книгой живых, и звучной трубой, которая как бы из могил воскрешает давно уже умерших и выставляет их на вид всякому желающему. Таково-то, сколько я могу сказать вкратце, значение истории! А самим занимающимся ею она столько доставляет удовольствия, что, конечно, никто не будет столь безрассуден, что почтет что-нибудь другое более приятным, чем история. В самом деле, что могли бы знать и о чем могли бы рассказывать охотникам послушать лишь люди состарившиеся, и прожившие больше Тифона*, и трехсотлетние старики, если бы они, оставаясь еще в живых, расшевелили свою память и отрыли в ней дела давно минувшие, то самое расскажет и любитель истории, хотя бы он еще не вышел из возраста юноши. Посему-то и я не решился пройти молчанием столь многих и столь важных событий, которые совершились в мое время и несколько раньше и которые достойны памяти и повествования. И вот эти-то события я и делаю известными потомству в настоящей моей книге. {2}

А так как и сам я очень хорошо понимаю, да и другие легко могут сообразить, что история чуждается, как несоответственного ей, повествования неясного, с выражениями околичными и периодами запутанными, а, напротив, любит изложение ясное, не только как сообразное со словами мудрого, но и как особенно ей приличное, то, надеюсь, мое сочинение не совсем будет чуждо и этого достоинства. Я вовсе не заботился о рассказе пышном, испещренном словами непонятными и выражениями высокопарными, хотя многие очень высоко ценят это или, вернее сказать, оставляют прошедшее и настоящее и долго упражняются в этом, как будто бы в каком-нибудь особенно важном деле. Напротив, я и в этом отношении всегда предпочитал поступать согласно с требованиями истории и не любил делать ей насилие или совсем выходить из ее пределов. Ей больше всего противна, как я уже сказал, речь искусственная и неудобопонятная, и напротив, она очень любит повествование простое, естественное и легкопонятное. Имея главной целью истину и совершенно чуждаясь ораторского красноречия и поэтического вымысла, она отвергает и то, что составляет их отличительный характер. Но так как, с другой стороны, при всей своей важности и достопочтенности история любит, чтобы ею занимались и землекопы, и кузнецы, и люди, покрытые сажей, желает, чтобы ее знали и лица, посвятившие себя военному искусству, не сердится и на женщин-поденщиц, когда они разбирают {3} ее; то она охотно допускает речь изящную и любит наряжаться, но — в одежду слов простую и чистую, а отнюдь не пышную и иноземную.

Что касается нашей «Истории», она при ясности будет в то же время, сколько возможно, и кратка. Но мы просим снисхождения у благосклонных читателей, если по изложенным причинам она не будет отличаться пышной и великолепной отделкой, тем более, что мы первые приступаем к изложению настоящего предмета. Мы решаемся пройти путем пустынным и непроложенным, а это и сопряжено с трудностями, и требует гораздо больших усилий, чем следовать за другими или идти прямо и неуклонно широким и царским путем,— разумею «Историю» других. Начнем же мы свое повествование с того, что случилось сряду после смерти первого из семейства Комниных, императора Алексея**, так как этим государем ограничили свой рассказ все бывшие до нас известные историки. Через это наше повествование будет в связи с тем, что они сказали, и рассказ, продолжаясь таким образом, уподобится течению реки, выходящей из одного источника, или же будет походить на ряд связанных меж-{4}ду собой колец, непрерывно тянущийся в бесконечность. Впрочем, жизнь самодержца Иоанна, который был преемником в правлении Алексею, мы расскажем в кратких и общих чертах и не будем говорить о нем с такой же подробностью, с какой скажем о последующих императорах, потому что мы и пишем о нем не то, что видели своими глазами и что поэтому могли бы рассказать подробно, но что слышали от тех из наших современников, которые видели этого царя, сопутствовали ему в походах против неприятелей и разделяли с ним битвы. Но во всяком случае лучше начать отсюда.

2. У императора Алексея Комнина было три сына и четыре дочери. Старший из сыновей был Иоанн, а старше всех детей у Алексея была дочь Анна, выданная замуж за Никифора Вриенния и имевшая титул кесариссы*. Царь и отец Алексей больше всех детей любил Иоанна и потому-то, конечно, решившись оставить его наследником царства, дал ему право носить пурпуровые сапоги и дозволил, чтобы его провозглашали царем. Напротив, мать и царица Ирина, отдав всю свою любовь дочери Анне, непрестанно клеветала на Иоанна перед своим мужем Алексеем, называла его человеком безрассудным, изнеженным, легкомысленным и {5} явно глупым и постоянно больше всего заботилась о том, чтобы царь переменил свое о нем решение. Порою же, как будто бы к слову, назвав Вриенния, она превозносила его всякого рода похвалами и как человека весьма красноречивого и не менее способного к делам, и как человека, знакомого со свободными науками, которые образуют нравы и немало содействуют будущим правителям к непостыдному царствованию. Алексей, слушая это и зная расположение матери к Анне, иногда притворялся занятым важнейшими и нужнейшими делами и показывал вид, будто совсем не обращает внимания на ее слова, иногда уверял, что он подумает о ее словах и не пренебрежет ее просьбой, а однажды не мог сдержать себя и сказал нечто в таком роде: «Жена, участница моего ложа и царства! Ужели ты не перестанешь советовать мне того, что благоприятно твоей дочери, стараясь нарушить похвальный порядок, как будто бы ты с ума сошла? Оставь меня в покое! Или лучше давай рассмотрим вместе, кто из всех прежних римских императоров, имея сына, способного царствовать, пренебрег им и предпочел ему зятя? Если же когда-нибудь и были подобные случаи, не станем, жена, считать законом того, что бывало редко. А надо мною и особенно стали бы громко смеяться все римляне** и меня сочли бы {6} за сумасшедшего, если бы я, получив царство не путем законным, но кровью родных и средствами, несогласными с христианскими постановлениями, при назначении наследника отверг своего родного сына и принял к себе македонянина»,— так он называл Вриенния, по его происхождению из Орестии***, одного из счастливых и важнейших городов Македонии. Впрочем, и после таких слов, сказанных с твердостью, Алексей опять перед царицей Ириной показывал вид человека, отнюдь ей не отказывающего, и всегда успокаивал свою жену притворным уверением, что он о ее словах размышляет. Это был человек как нельзя более скрытный, крайнюю осторожность всегда считал делом мудрым и обыкновенно не любил рассказывать о том, что хотел делать. Когда же настал конец его жизни и он лежал при последнем издыхании в великолепных палатах, построенных в Манганском монастыре4*, сын его Иоанн, видя, что отец приближается к смерти, и зная, что мать ненавидит его и заботится о предоставлении царства сестре, входит в сношение касательно плана своих действий с теми из родных, которые ему благоприятствовали и между которыми главным был брат Исаак. Вследствие этого, {7} тайно от матери, входит в спальню к отцу и, припав к нему как бы для того, чтобы оплакать его, тихонько снимает с его руки перстень с изображением печати. Некоторые, впрочем, говорят, что он это сделал с согласия отца, как это и можно заключать из того, что мы спустя немного скажем. Вслед затем Иоанн тотчас же собрал своих соучастников и, рассказав им о случившемся, поспешно отправился верхом в сопровождении оруженосцев к большому дворцу5*, причем как в самом Манганском монастыре, так равно и по городским улицам приверженная к нему толпа и жители города, собравшиеся по слуху об этом событии, приветствовали его царем-самодержцем. Царица Ирина, мать Иоанна, испугавшись этих происшествий, послав за сыном, звала его к себе и убеждала удержаться от его предприятия. Но так как Иоанн, вполне отдавшись своему делу, нисколько не обращал внимания на мать, то она побуждает Вриенния присвоить себе царство, обещая ему свое содействие. Когда же увидела, что и тут расчеты ее не удаются, приходит к мужу, распростертому на одре и лишь кратким дыханием обнаруживающему в себе жизнь, повергается на его тело и, проливая слезы, как источник черной воды, громко жалуется на сына за то, что он еще при жизни отца, затеяв заговор, похищает царство. Но муж ничего не ответил на {8} ее слова, будучи, естественно, занят при конце жизни другими важнейшими делами, помышляя о наступающей кончине и обращая взоры к Ангелам — посмертным душеводителям. Когда же царица стала сильнее настаивать и крайне огорчалась поступками сына, Алексей принужденно улыбнулся и поднял руки к небу. Это он сделал, вероятно, от радости, которую испытал, узнав о случившемся и желая возблагодарить за то Бога, а может быть, этим он хотел выразить упрек и укоризну жене за то, что она заводит речь о царстве в минуты разлучения души с телом, или, наконец, чрез это он испрашивал у Бога прощения в своих согрешениях. Но жена подумала, что муж непременно радуется полученному от нее известию, и потому, как совершенно потерявшая все прежние надежды и обманувшаяся в обещаниях, с глубоким вздохом сказала: «Муж! Ты и при жизни отличался всевозможным коварством, любя говорить не то, что думал, и теперь, расставаясь с жизнью, не изменяешь тому, что любил прежде». Между тем Иоанн, прибыв к большому дворцу, нелегко нашел в него доступ, потому что стража не довольствовалась тем, что он показал перстень, но требовала еще и другого доказательства на то, что он прибыл туда по приказанию отца. Вследствие этого дворцовые ворота, будучи несколько приподняты с одного конца широкими медными полосами, падают на землю, и таким образом и сам он легко вошел, и с ним вошли его {9} оруженосцы и родственники. В то же время немало вторглось людей и из случайно сбежавшейся и сопровождавшей его толпы, которые и стали грабить все, что ни попало. Когда же ворота снова были заперты, то и бывшие вне дворца не могли больше входить в него, и те, которые вошли, не имея позволения выходить, в течение многих дней жили в нем вместе с царем. Это было в пятнадцатый день месяца августа. А в следующую ночь царь Алексей скончался, царствовав тридцать семь лет и четыре месяца с половиной. На другой день рано утром мать тотчас же посылает за Иоанном, приглашая его выйти к торжественному выносу отцовского тела, которое немедленно имеет быть поднято и отвезено в монастырь, воздвигнутый Алексеем во имя человеколюбца Христа. Но Иоанн не послушался матери и отказался от приглашения не потому, чтобы он пренебрегал властью матери или не хотел отдать честь отцу, но потому, что опасался за свою еще не утвердившуюся власть и боялся соперников, которые втайне горели еще желанием царствовать. Посему-то сам он не оставил дворца, держась его, как полипы держатся за камни, а большую часть бывших с ним родных отправил на вынос отца.