История - Никита Хониат

8. Овладев в короткое время и этим городом, царь идет далее и, направляя путь к Сезеру, располагается лагерем около Истрия, города Месопотамии, недалеко отстоящего от Сезера и всем как нельзя лучше снабженного. Разрушив мимоходом этот город и отдав его на разграбление солдатам, и в особенности тем скифским легионам, которые его взяли, он поднимается отсюда и подходит к Сезеру. Между тем жители этого города собрали весьма много вооруженных ратников, так как {36} сюда сошлись и соседние сатрапы. Соединившись в одно войско и составив один военный союз, они, перейдя протекающую там реку, выступили навстречу римлянам и, потрясая тростниковыми дротиками, на своих быстрых лошадях напали на царские фаланги. Но после многократных схваток царь одерживает победу, и тогда одни из неприятелей тонут в воде, а другие пронизываются копьями, так как тростниковые дротики, которые они бросали, отнюдь не оказали им нужной помощи, а доставили пособие слабое, ничтожное, одним словом, тростниковое. С этих пор, укрывшись за стены, они уже не делали вылазок, но, показываясь из-за земляных крыш, доставлявших им при этом важное пособие, действовали против римлян, предоставив им безнаказанно грабить и опустошать свою страну и брать крепости. И между тем как римляне это делали, царь, тщательно осмотрев фаланги и разделив их по нациям и племенам так, чтобы соплеменники помогали соплеменникам, одну часть их составляет из македонян, другую из так называемых избранников, третью из скифов и еще одну из персов, перешедших к римлянам во время прежних войн. Это соединение одноплеменников и это разделение войска на большое число отрядов, вооруженных различного рода оружием, еще больше устрашило неприятелей, и они, оставив упорное сопротивление, из-за внешних стен переходят за внутренние. Здесь, в течение многих дней, на близком {37} расстоянии происходили схватки, стычки, и настоящие битвы, и единоборства храбрецов, и бегства, и отступления, и взаимное с той и другой стороны преследование. Хотя перевес всегда оказывался на стороне римлян, но и неприятели, несмотря на то, что во множестве падали от меча и засыпали сном смертным от стрел и были разрываемы на части камнями, бросаемыми из машин, несмотря на то, что и городские стены разрушались и падали, все еще оставались непоколебимыми, так как их было бесчисленное множество, а притом они и сражались за свою жизнь, за своих жен и детей, да, кроме того, и за множество всякого рода богатства. Но, вероятно, и этот город был бы взят, покорился бы царю и потерял бы все свое богатство, и римляне больше прежнего прославились бы через то, что овладели им, если бы не пришли дурные вести и не заставили царя поневоле выйти оттуда. Эти вести говорили, что Едесса окружена персами и находится в опасности жестоко пострадать, если царь в самом скором времени не подаст ей помощи. Поэтому, получив от осажденных великолепные дары из драгоценнейшего вещества, и отличной породы лошадей, и шелковые материи, протканные золотом, и достопримечательный стол, но выше всего этого получив прекраснейший и необыкновенный крест, который был высечен из драгоценного светящегося камня и на котором искусство живо изобразило божественный лик несравненной Красоты, на которую глаза не {38} могут насмотреться,— царь снимает осаду и отправляется к Антиохии. Сезерские сарацины говорили, что между поднесенными царю дарами крест из лучезарного камня, равно как драгоценный и удивительный стол, давно уже приобретены их предками на войне, именно когда они взяли в плен бывшего римского самодержца Романа Диогена, разграбили его царскую палатку и, овладев лагерем, разделили между собой все, что в нем было. Во время отступления царя от Сезера на римлян нападают сзади персидские войска Заки и некоторых других знаменитых вождей на своих, почти как ветер, быстрых лошадях, наперед уже считая себя победителями и, по глупой варварской спеси, весьма мало ценя римлян. Но они обманулись в своих надеждах и не только не сделали ничего славного, а еще за свое хвастовство и надменность понесли от божественного правосудия достойное наказание да сверх того потеряли пленниками двух вождей, из которых один был сын Атапака, а другой — родной брат эмира Самуха. Когда царь подходил к знаменитому городу Антиохии, ему навстречу вышли все городские жители, так что даже наскоро устроили ему светлое входное торжество со священными изображениями и с великолепным убранством улиц. Из Антиохии, сопровождаемый благожеланиями и похвалами, он прибыл в пределы Киликии и потом вступил на путь, ведущий к Византии. Подвигаясь таким образом вперед в боевом порядке и держась {39} своих военачальнических правил, он посылает часть войска против иконийских персов, так как они в то время, как царь вступал в Сирию, воспользовавшись этим случаем, нападали на римлян. Победив и эту враждебную толпу, он опустошил неприятельскую землю и взял в плен много людей и разного рода скота, годного для работы и для езды. Таковы-то дела, совершенные этим самодержцем на Востоке в течение одного похода, продолжавшегося три года, заставившего всех говорить о себе и привлекшего к себе общее внимание.

9. В это же время возвратился к царю и родной брат, севастократор Исаак, который, как мы прежде сказали, больше всех помог ему получить царство. Разойдясь с братом вследствие ничтожного огорчения, он убежал из пределов римских. Вместе с ним бежал и странствовал и старший сын его Иоанн. Исаак был человек воинственный и храбрый, одаренный отличным ростом и прекрасной наружностью. Перебывав у многих других народов, он между прочим пришел и к сатрапу столичного города Иконии, постоянно имея в виду напасть на римские области и отомстить Иоанну. Но так как у него не было денег, а царь Иоанн всегда и везде славился своими военными действиями, то он не находил никого, кто бы сошелся с ним в его видах. Напротив, все даже отступали от него и, при первом слове о возмущении, изъявляли свое негодование и отказывались от его замыслов, как {40} бесполезных и для него, и для них отнюдь не достижимых. Поэтому, обходя местных начальников, он хотя везде, где останавливался, принимаем был почтительно, как человек, одаренный истинно царской наружностью и весьма знаменитый родом, однако же, наконец, понял, что напрасно, отделившись от родства, ведет бедственную жизнь, и возвратился к брату. Царь ласково принял и его и сына, виделся и говорил с ними и сердечно обнял их. Так-то сильна любовь, внушаемая родством. Хотя бы она на время и прекратилась, но опять скоро и легко восстанавливается. Потому-то и царь, сохранив вполне всю прежнюю привязанность, не скрывал в душе никакой тайной неприязни, как это любят делать люди, облеченные властью, которые до времени умеют скрывать свой гнев, а при случае со всей силой обнаруживают его. Вступив вместе с братом в Константинополь, он не больше радовался о победе, чем о возвращении брата. Да и подданные, со своей стороны, также прославляли эту внимательность царя: они не только гордились его трофеями и воссылали благодарения Богу за то, что Он сохранил его и возвратил победителем, но и радовались возвращению его брата.

Впрочем, царь недолго пробыл в Византии. Вследствие вторжения персов в открытые равнины, лежащие при реке Сангарии, он, несмотря на то, что был болен, немедленно выступил в поход. Устрашив неприятелей своим появлением и отняв множество разного рода {41} скота, он возвратился в Лопадий. Спустя немного времени, когда и царица со своим домом выехала в этот город, он воздвиг укрепления, употребив свободное от военных действий время не без пользы для римлян. Предполагая пробыть в этих местах долгое время, он приказал собраться сюда войску. По приказанию царскому войско действительно стало собираться; однако же, вследствие этого распоряжения, воины больше чем когда-либо находили его безжалостным, не знающим меры в походах, как будто бы он забыл или вовсе не думал о том, что римляне три года провели в восточной войне. Эта неприязнь к нему войска еще более усилилась оттого, что многие из воинов, бывших с ним в походе в Сирии, будучи задержаны на пути болезнью, недостатком продовольствия и потерей лошадей, не успели еще повидаться со своими домашними и между тем должны были идти не на родину, а отправляться прямо туда, где находился царь, быв к тому принуждаемы людьми, которые тщательно смотрели за дорогами и наблюдали за морскими переправами. Царь не мог не знать причины ропота, но показывал вид, будто не знает, чтобы не сказать — нисколько не обращает на то внимания. Он позволял войскам говорить пустые речи, а сам твердо держался своего решения, говоря, что он хочет иметь войска, которые соревновали бы ему, а отнюдь не тяготились и не скучали непрерывными походами. Предположив наказать варваров, тайно вторгшихся {42} в область Армениаков*, а вместе с тем захватить и Константина Гавра, который давно уже подчинил себе Трапезунт и управлял им в качестве тирана, он отправляется в поход через долину пафлагонскую для того, чтобы идти все прибрежными местами Понта. Это он сделал по двум причинам: частью для того, чтобы продовольствие доставлять войску из своих провинций, а частью для того, чтобы, в случае сражения, неприятели могли угрожать только с одной стороны, но не могли напасть с обеих сторон и через то легко окружить его. А этого он мог опасаться, потому что Кесарией в то время владел Магомет, о котором мы сказали выше, человек чрезвычайно сильный, покоривший часть Иверии и подчинивший себе некоторые места в Месопотамии. Отдаленный род свой он сливал с Арзакидами, а ближайшим образом происходил от Танисманиев, а это были люди отважные и храбрые и между всеми тогдашними обладателями восточных римских городов особенно могущественные и наглые. Таким-то образом царь, выступив из Лопадия, когда весна стала приближаться к концу, и проведя в походе все лето и лучшую часть осени, около зимнего солнцестояния стал лагерем в понтийском городе Кинте. Вторгшись отсюда в {43} неприятельскую землю, он перенес много несчастий. Страна каппадокийская и сама по себе холодна, климат ее суров, ветры пронзительны, а тогда наступила еще необыкновенная зима; оттого царь должен был бороться с разнообразными затруднениями. У него и продовольственные запасы совсем истощались, и лошади, как подъемные, так и боевые, погибали. Между тем неприятели, сделавшись от этого еще смелее,— так как нет ничего сокровенного и тайного, о чем молва не разгласила бы,— стали часто и неожиданно нападать на него. Нападая тайно, как разбойники, а иногда вступая в борьбу и явно, они всегда наносили вред римским фалангам, потому что, нападая внезапно густой, как туча, толпой, в надежде на быстроту своих коней, они исчезали с поля битвы, как будто бы уносимы были порывом ветра. Чтобы вознаградить потерю конницы, царь, со своей стороны, собирал со всего войска лучших лошадей и, раздавая их частью римлянам, которые умели сражаться пиками, но преимущественно тем из латинян, которые искусно владели копьями, противопоставлял этих всадников неприятелям, поручая им мужественно отражать нападения. Неприятели действительно не выдерживали атак этих копьеносцев и обращались в бегство. Этим-то средством, а равно и тем, что весьма многие из пешего войска держали поднятые вверх знамена для того, чтобы представить, что у них еще много конницы, царь достаточно оградил себя от нападений со {44} стороны персидских полчищ и таким образом достиг Неокесарии. Но и здесь также много было схваток между персами и римлянами. Однажды младший сын царя, по имени Мануил, взяв копье и выступив довольно далеко вперед, без ведома отца напал на неприятелей. Этот поступок юноши заставил почти все войско вступить в неравный бой, так как некоторые увлеклись соревнованием, а все другие боялись за юношу и думали особенно угодить царю, если при их содействии он не потерпит от неприятелей никакого вреда. В виду всех царь похвалил за это сына; но потом, когда вошли в палатку, он нагнул его и слегка наказал за то, что он не столько храбро, сколько дерзко, и притом без его приказания, вступил в бой с неприятелями.