По дороге в Азии. Путевые заметки - Светлана Сысоева

Я насчет свободы с ним согласна. Я про индо-свободу еще в Непале говорила, где ищущие духом проживают, потому что там свобода якобы. Я ищущим говорила: хотите свободы, в Индонезию поезжайте. В Непале свободы нет, потому что в Непале вообще не знают, что такое свобода. А как свобода может быть, если про нее либо не слыхивали, либо сравнивать не с чем.

Не знаю, как насчет свободы вообще, а в Индонезии она есть. Своя собственная, правда. Складывается впечатление, что там все свободны, но в определенных границах. Что как будто есть некий потолок, выше которого не то, что нельзя – про то, что выше что-то находится, в Индонезии не знаю, и посему считают себя свободными. Смотришь на все и сравниваешь: в Монголии поют лучше, в Америке небоскребы выше, в Голландии каналы глубже, в Швейцарии денег больше, а в России…

Про Россию и Америку меня на Ломбоке случайный знакомый Чечет просветил. Он на золотом прииске работает. Сказал: интересное кино получается – где Америке стоит засветиться, тут же все разваливается. Америка, говорит, великий breaker – ломальщик, в смысле. А Россия – самая большая страна в мире. В ней еще Карл Маркс жил, великий реформатор. И Горбачев живет, тоже великий реформатор. Чечет Горбачева уважает, потому что он в истории след оставил и человек, похоже, хороший. Чернобыль в России есть, а раньше USSR было. Но как USSR расшифровывается, он забыл.

Чечет меня поразил своими знаниями. Он с Явы, в университете на педагога учился. По-английски не только говорит бойко, но и пишет без ошибок. Ну и что, что он расшифровку аббревиатуры забыл. В захолустной ломбокской деревне у одной женщины красная футболка с надписью СССР. Она думает, это си-си-си-пи, а мы сказали, что это аббревиатура большой страны, состоящей из пятнадцати республик, которые худо-бедно, дружили друг с другом, пока страна не развалилась.

В моем классе в школе разные ученики были, и русские, и украинцы, и грузины, и евреи, и азербайджанец один. И никто никогда не дразнил друг друга за этническую или национальную – и тем более, религиозную – принадлежность. А таксист в Макассаре на десятой минуте разговора сказал извинительно, что он мусульманин, но не террорист ни в коем случае. Я про это в Индонезии уже не в первый раз слышу и противно все это… Противно, что мусульмане, которые не террористы, или еще какие народы или последователи религии, из-за каких-то духом не свободных, вынуждены оправдываться, что они не слоны и не белые кролики, поскольку мы все люди, а разница эта надумана.

Девушка в ломбокском захолустье сказала, что я, в смысле, миссис, красивая, потому что у меня кожа белая. Су, работник в гостинице, сказал, что он, как мужчина, красивый, конечно, но кожа у него темная. Семь месяцев назад не было такой темы. Тогда страдали, потому что нос короткий, а про кожу молчали как-то. Теперь вот – темная и взгляд печальный. Я ответила, что кожа-то белая, но у нас считают, что красивая – это смуглая и загорелая, поэтому многие на юг едут загорать или в солярии половину зарплаты оставляют. Не поверил Су, а мне интересно, кто это ему и другим деревенским жителям про цвет кожи рассказывал, каких передач они насмотрелись, с какой рекламой и кто вообще эту тему выдумал.

Насчет религии я девочку Лиз спросила. Лиз пятнадцать лет, она лучшая ученица в школе английского, и ходит в мусульманскую школу за пять километров от дома. Я спросила, что такое религия. Лиз засмущалась и ответила, что религия – это ислам. Я вопрос уточнила, но она не смогла ответить. Сказала, они арабский учат и Коран, ну и остальные предметы, как в обычной школе. Мне же не терпелось, я в очередной раз карту мира купила, стала детям показывать. У них как – географию начинают учить с седьмого класса, если пойдешь в него. Многие шесть классов заканчивают и хватит. Поэтому географию не знают, где какие страны находятся на карте, не представляют. Лиз нашла Эстонию и Перу. Россию я показала. Карта, правда, хитрая. По центру Индонезия расположена, а у нас до сих пор есть Ленинград, Свердловск и Куйбышев.

Впрочем, неважно все это. Единственная, кого тема свободы и красоты не волнует, это кошка черная ломбокская. Ее то, что волнует, это пожрать раздобыть – ради пожрать она готова гнусавый мяв свой тянуть минуты по две. А красивая она или свободная, кошке неважно. Если кошка сытая, она гуляет сама по себе или вальяжные позы принимает, сидя на коврике. Потому что, если она сытая, ей больше ничего не нужно, ни мыслей о главном, ни витаминов для красоты шерсти, вообще ничего. Ну, может, чтобы по спинке погладили, да за ушком почесали. На то они, кошки, и придуманы.

Индонезия. Сулавеси

Макассар – город портовый. Макассар – город не туристический. Самолет плавно садится на огромное блюдце рисовых полей, окаймленных переливающимися друг на друга горами. Вы с открытым ртом выходите в здание аэропорта и попадаете в хаос.

Прилетите в Макассар, и вы поймете, в чем заключаются усилия балийской туристической полиции. В Макасарском аэропорту вас возьмут на абордаж вкрадчивые люди в растянутых майках, непрекращающимся шепотом предлагающие такси, экскурсию, автобусные билеты и прочие туристические услуги. Гоните одного взглядом, тенью появляется другой. Везете тележку одной рукой, чтобы второй покурить или почесаться, возникает третий, безмолвно хватается за поручень и тихо идет рядом.

Пираты, мать их, бугисы. Свирепые мореплаватели, вгоняющие в страх соседей, ныне промышляют торговлей и частным извозом. Потомки бугисов ловят вас на выходе из аэропорта, пытаются отнять красно-желтый талончик «такси», тыкают пальцем в эмблему транспортного кооператива и машут рукой, объясняя, что прямо и направо ждет вас личная шхуна с капитаном-водителем, который за восемьдесят десять тысяч индорупий отвезет вас хоть на край света, хоть на остров сокровищ, хоть на аудиенцию к самому Джеку Воробью.

Немой парень свистит в свисток, отгоняя машины от бордюра. Делает зверское лицо и выстреливает жилистыми руками в разные стороны. На мизинце огро-о-омный ноготь, с шумом разрезает воздух на две половины, не успевает склеить, воздух большими кусками плашмя падает на тротуар, дрожит как желе и растекается чавкающими сгустками вам под ноги. Зазеваетесь, вот уже кандалы на ногах, вот уже вы на баркасе среди других подневольных, в унисон поднимая и опуская весла в жаркую топь макасарского пролива.

Макасарский аэропорт… Впрочем, довольно лирики. Я хотела про Макассар написать. Про Макассар, который голландцы строили. Про форт, про пристани, про тротуары и мостовые. Пошла на набережную, огляделась – Макассара голландского нет давно. Нет города, который кому-то дорог был. Город, который возводили как крепость, завоевывали, обороняли.

Нет его больше, Макассара голландского. Он взгляду является в другом измерении. Прозрачной картинкой в воздухе трепещет, пройдешь сквозь него и не заметишь.

Поверх него памятников возвели и зданий, рынков понастроили, рекламных щитов установили. Мостовые залили асфальтом, по ним ходят совсем другие люди, которым до Макассара голландского дела нет.

Только кажется, что история под землей спрятана. Что доступ к ней через проводников-археологов. Я, когда в квартире ремонт делала, один слой обоев сняла, затем другой, под ним третий оказался, а под ним, на бетонных стенах, наскальные рисунки. Рабочие оставили, которые дом в шестидесятые возводили.

Рисунки теперь под краской, а может и под обоями новыми – из квартиры я давно переехала, она осталась только в памяти.

Так и про Макассар – если есть рядом с вами что-то или кто-то, что вам дорого, что вы любите, держите при себе, заботьтесь и не отдавайте никому. Не отдавайте это в лапы людские, что «историю делают». Даже если громоздкое, даже если нести тяжело, даже если ворчите «ну, сколько можно, занят я». История – субстанция хрупкая. Было что-то и вот уже дымкой развеялось. Рядом кто-то стоял, не успели оглянуться, как вместо человека лишь фотография.

Раз историю люди делают, вам под силу творить свою собственную. В которой ваш микрокосмос, в которой все ваше, которую вы лично возводили как крепость и обороняли от захватчиков. Не меняйте ее на историю общественную, народную – мир огромен, раствориться в нем проще простого.

Сольетесь с этим большим, не успеете оглянуться, как от вашей собственной истории одни руины останутся. По которым будут бродить, не замечая, чужие люди, творя поверх вашей историю собственную.

Прошлого не вернешь, утверждают некоторые. Добавляя, что не надо печалиться, что жить настоящим надо и о прошлом не думать. Фраза расхожая, смысл давно потеряла. Не надо печалиться о том, чего больше нет. Но можно, когда оно еще есть, уделить ему чуть больше внимания, чуть больше времени, чуть больше заботы и доброты.