«Кровавый карлик» против Вождя народов. Заговор Ежова - Леонид Наумов

В рамках концепции тоталитаризма, по сути, работает и такой видный исследователь, как О. Хлевнюк. Он считает, что, «справедливо отвергая апологию террора, многие антисталинисты нередко впадают в другую крайность. Не желая ничего объяснять, они рассматривают любые попытки понять причины репрессий как стремление оправдать их. Но поскольку известные факты террора приходится как-то истолковывать, постольку все сводится к размышлениям о психической неполноценности Сталина, палаческой натуре вождя и его соратников, к общим замечаниям о тоталитарной природе режима» [104, с. 193] и т. п.

Он спорит с публицистическими версиями, в основе которых лежит концепция, объясняющая драматические события особенностями личности тирана Сталина, который был гениальным злодеем. В отечественной историографии эта версия лучше всего изложена Д. Волкогоновым, сформулировавшим тезис о «цезаристском» характере режима личной власти Сталина [46, с. 353]. Действительно, личная власть Сталина укрепилась в ходе «большой чистки». Но при внешней убедительности этой версии она практически игнорирует, что террор имел ясно выраженный социальный аспект — в конце 30-х произошла ротация властной элиты.

В целом исследование Хлевнюка опирается на концепцию тоталитаризма. «Факторы, предопределившие «большой террор», — считает он, — условно можно разделить на две группы. Первая — это общие причины, по которым террор и насилие в более мягких формах были главным оружием государства на протяжении всего советского периода, и особенно в 30–50-е годы. По этому вопросу в литературе существует большое количество соображений, развивающих теорию «перманентной чистки», согласно которой постоянные репрессии были необходимым условием жизнеспособности советского режима, как и всякого другого режима подобного типа» [104, с. 198]. Исследователи отмечают, что репрессии, «подсистема страха» выполняли многочисленные функции. Одна из главных — удержание в повиновении общества, подавление инакомыслия и оппозиционности, укрепление единоличной власти вождя. Кампании против вредителей и «переродившихся» чиновников были также достаточно эффективным методом манипулирования общественным сознанием по принципу: все хорошее — от партии и вождя; все плохое — от врагов и «разложившихся» местных руководителей. Репрессии и насилие можно рассматривать как необходимое условие функционирования советской экономики, основу которой составляло прямое принуждение к труду, дополнявшееся на отдельных этапах широкомасштабной эксплуатацией заключенных. Перечень подобных наблюдений можно продолжать. Каждая из террористических акций, включая массовые репрессии 1937–1938 гг., в той или иной мере выполняла эти общие функции.

Хлевнюк считает, что в принципе «такова природа любого насилия. Однажды прибегнув к нему, уже трудно остановиться. Произвол порождает противодействие и ненависть, и, чтобы удержаться у власти, диктатура прибегает к более жестокому террору». Однако, считает исследователь, выяснение общих причин существования террора как основополагающего элемента диктаторского режима не исключает необходимости конкретизации этих причин применительно к отдельным периодам советской истории.

Полемизируя со сторонниками концепции «высокой степени автономности и бесконтрольности местной репрессивной инициативы» (см. ниже), он настаивает на том, что «чистка» 1937–1938 гг. была целенаправленной операцией, спланированной в масштабах государства». Основной целью этой политики он считает «ликвидацию «пятой колонны» (миллионы и миллионы обиженных политикой власти в предыдущий период)» [104, с. 198].

С точки зрения Хлевнюка, можно утверждать, что «чистка» 1937–1938 гг. была целенаправленной операцией, спланированной в масштабах государства. Она проводилась под контролем и по инициативе высшего руководства СССР. Решения о начале террора были санкционированы и утверждены Политбюро. Исследователь имеет в виду постановление от 2 июля 1937 года и приказ № 00447 от 31 июля 1937 года, постановление от 31 января 1938 года и другие документы.

Опираясь на концепцию Хлевнюка, Н. Петров и М. Янсен выступили с работой «Сталинский питомец» — Николай Ежов». В исследовании описывается содержание приказа № 00447 о репрессировании антисоветских элементов. Всего приказ установил, что должно быть осуждено 75 950 человек по 1-й категории (к ВМН) и 193 000 — по 2-й категории (к 10 годам лишения свободы). Для каждого региона был установлен свой лимит, в рамках которого должна была действовать тройка. Председателем тройки был региональный руководитель НКВД, в тройку входили представители партийных органов. Решения тройки носили внесудебный характер и обжалованию не подлежали.

Авторы описывают практику увеличения лимитов региональным руководством. В ряде случаев увеличение лимитов проводилось через решение Политбюро. Известно несколько десятков таких решений. Кроме того, лимиты повышались и решением руководства наркомата без письменной санкции Политбюро. Удалось установить, что всего в ходе кулацкой операции репрессировано 767 397 человек, из которых 386 798 расстреляно. 300 000 репрессировано в результате превышения лимитов, принятого с санкции только руководства НКВД (или, что возможно, минуя эту санкцию).

Исследование содержит ряд новых сведений о встрече Ежова с местными руководителями НКВД в середине июля 1937 года (это совещание устанавливается по материалам следствия над чекистами 1939 года), о раннем старте операции в некоторых регионах в конце июля — начале августа 1937 года, об изменениях в составе троек. Большое значение имеют данные о количественных размерах операции: общее количество приговоренных тройками, казненных на основании решений Сталина, либо без формального решения Политбюро повышений лимитов. Авторы, как и Хлевнюк, убеждены, что Ежов был лишь исполнителем воли Сталина. Несмотря на «перегибы», размах репрессий, осуществляемых в соответствии с приказом № 00447, не выходил за рамки спущенных сверху лимитов. В поисках причин кулацкой операции Янсен и Петров ссылаются на мнение Хлевнюка, согласно которому Советский Союз с 1937 года готовился к войне и с помощью массовых операций стремился лишить социальной основы потенциальную «пятую колонну». Правда, они, опираясь на высказывание Сталина, что успешное проведение выборов было возможно, потому что своевременно провели репрессии, допускают связь между операцией и запланированными по новой схеме выборами в Верховный Совет [86, с. 124].

В 2003 году вышла работа Р. Биннера и М. Юнге «Как террор стал «Большим», посвященная кулацкой операции. Работа построена на анализе официальных документов, в которых «регулировались все существенные вопросы репрессивной кампании: начало, завершение, интенсивность, сроки и фазы акции, целевые группы и региональные лимиты репрессий, механизмы вынесения приговора, мера наказания, назначение и отзыв исполнительного персонала репрессий» [109, с. 225]. Исследователи подробно описывают ход операции, этапы, региональные особенности. С фактической стороны данные этой работы совпадают с результатами исследования «Сталинский питомец» — Николай Ежов», что отчасти объясняется тем, что они опираются на ранний вариант книги Н. Петрова и М. Янсена, вышедший на английском языке. Правда, внесен ряд уточнений. С точки зрения авторов, всего Политбюро утвердило лимитов (приказ № 00447 и повышения лимитов) на 452 700 (в том числе 226 450 по 1-й категории). НКВД утвердило лимитов на 129 655 по 1-й категории и 170 960 по 2-й категории. Более 14 000 репрессировано без санкции и Политбюро, и центрального аппарата НКВД. Кроме того, в работе использованы исследования хода кулацкой операции в регионах (Карелии, Татарстане, Украине, Туркмении). В результате Р. Биннеру и М. Юнге удается составить таблицу, описывающую ход репрессий в каждом регионе, им принадлежит идея соотнести размах операции с населением региона, установить «средний процент» репрессий.

С точки зрения Биннера и Юнге, «осужденные в рамках кулацкой операции лица в большинстве своем относились к группам населения, которые, как считалось уже давно… совсем нельзя интегрировать в советское общество…». Авторы обосновывают свое мнение «крайне высоким количеством жертв среди духовенства и членов религиозных объединений, а также бывших политических партий и группировок… Очевидное систематическое преследование хулиганства, уголовных преступлений и маргинализированных групп населения также заключало в себе аспект чистки общества от нежелательных элементов…» [109, с. 245].

Иными словами, они спорят с тезисом о том, что смысл массовых операций — уничтожение «пятой колонны» в условиях угрозы надвигающейся войны. С их точки зрения, развитие кулацкой операции «с неизбежностью вело к превращению террора в инструмент социальной технологии», социальной инженерии. По сути, они согласны с И. Павловой в том, что планировалась «зачистка» советского общества от социально опасных элементов.