Смерть в экстазе - Ларри Нивен

– Ну хорошо, – сказал Ордас. – Ну хорошо.

Он чувствовал неловкость. Факты говорили сами за себя, но ему не хотелось называть меня лжецом. Он вернулся к формальностям.

– Мистер Хэмилтон, вы опознаете этого человека как Оуэна Дженнисона?

– Это он.

Он всегда был чуточку полноват, но я узнал его, как только увидел.

– Но давайте удостоверимся, – я стянул грязный халат с плеча Оуэна.

Левую сторону его груди занимал почти идеально круглый шрам в восемь дюймов в поперечнике.

– Видите это?

– Да, мы его заметили. Старый ожог?

– Оуэн был единственным известным мне человеком, который мог продемонстрировать на коже шрам от метеора. Он врезался ему в плечо как-то раз в открытом космосе и распылил по коже испарившуюся сталь скафандра. Потом врач извлек крошечную частицу железо-никеля из центра шрама, как раз под кожей. Оуэн всегда носил при себе эту крупинку металла. Всегда, – повторил я, глядя на Ордаса.

– Мы ее не нашли.

– Ясно.

– Я сожалею, что заставил вас пройти через это, мистер Хэмилтон. Вы сами настояли, чтобы тело оставили на месте.

– Да. Благодарю вас.

Оуэн скалился на меня из кресла. Я чувствовал боль в горле и животе. Как-то я потерял правую руку. Потеря Оуэна была сходным ощущением.

– Я хотел бы узнать побольше об этом деле, – сказал я. – Не сообщите ли вы мне подробности, как только что-нибудь выясните?

– Разумеется. По каналам АРМ?

– Да, – это дело не касалась АРМ, хоть я и заявил Ордасу обратное; но престиж АРМ поможет. – Я хочу знать, почему умер Оуэн. Может, он просто сошел с катушек… культурный шок или что-то еще. Но если кто-то вынудил его умереть, я доберусь до него.

– Не лучше ли предоставить отправление правосудия… – начал было Ордас и растерянно осекся.

Говорил ли я как простой гражданин – или как сотрудник АРМ?

Я оставил его в задумчивости.

В вестибюле оказалось некоторое число жильцов, входивших и выходивших из лифтов, или просто сидящих в креслах. Я постоял какое-то время перед лифтом, вглядываясь в мелькающие лица. На них, казалось мне, обязательно должны были присутствовать следы размывания личности.

Комфорт массового производства. Помещение, чтобы спать, есть, смотреть три-ди, но не для того, чтобы быть хоть кем-то. Живя здесь, не владеешь ничем. Какого рода люди будут так жить? Они все должны выглядеть одинаково, как отражения в зеркальном трельяже парикмахерской.

Тут я заметил волнистые каштановые волосы и темно-вишневый бумажный костюм. Управляющий? Мне пришлось подойти ближе, чтобы удостовериться. Такого рода лица вечно остаются незнакомыми.

Он увидел мое приближение и стал улыбаться без особого энтузиазма.

– О, здравствуйте, мистер… э… Вы нашли… – он не мог подобрать правильного вопроса.

– Да, – ответил я так или иначе на его вопрос. – Но я хотел бы кое-что выяснить. Оуэн Дженнисон прожил здесь шесть недель, не так ли?

– Шесть недель и два дня – до того, как мы открыли его дверь.

– А у него бывали посетители?

Брови собеседника поползли вверх. Между делом мы подошли к его кабинету, и я разобрал надпись на двери: “ДЖАСПЕР МИЛЛЕР, управляющий”.

– Разумеется, нет, – сказал он. – Любой бы заметил, что что-то неладно.

– Вы хотите сказать, что он снял комнату исключительно с целью умереть? Вы его видели только раз?

– Думаю, что мог бы… хотя нет, погодите, – управляющий глубоко задумался. – Нет. Он зарегистрировался в четверг. Разумеется, я заметил его загар, типичный для поясника. Потом, в пятницу он выходил. Я случайно увидел, как он прошел мимо.

– В этот день он приобрел дроуд? Нет, оставим, вы этого знать не будете. И это был последний раз, когда вы видели его выходящим наружу?

– Да, именно.

– Значит, в четверг вечером или в пятницу утром у него могли быть посетители.

Управляющий отрицательно затряс головой.

– Почему не могли?

– Видите ли, мистер, э…

– Хэмилтон.

– У нас на каждом этаже есть голокамера, мистер Хэмилтон. С ее помощью делают снимок каждого постояльца в тот момент, когда он входит в свою комнату – только раз. Приватность – это одна из услуг, которую постоялец приобретает вместе с квартирой, – сказав это, управляющий несколько подтянулся. – По этой же причине голокамера снимает любого, кто не является постояльцем. Таким способом жильцов защищают от нежеланных вторжений.

– И никаких посетителей любой из квартир на этаже Оуэна не было?

– Нет, сэр, не было.

– Ваши жильцы любят одиночество.

– Возможно, что и так.

– Полагаю, что постояльцев от гостей отличает центральный компьютер на первом этаже.

– Именно.

– Значит, шесть недель Оуэн Дженнисон сидел в своей комнате в одиночестве. Все это время на него никто не обращал внимания.

Миллер старался отвечать холодно, но он слишком нервничал.

– Мы стараемся обеспечить нашим гостям приватность. Если б мистер Дженнисон пожелал получить помощь любого рода, ему достаточно было только взять телефон. Он мог бы позвонить мне, или в аптеку, или в супермаркет.

– Хорошо, мистер Миллер, благодарю вас. Это все, что я хотел узнать. Я хотел понять, как Оуэн Дженнисон мог ожидать смерти шесть недель, и никто этого не заметил.

Миллер сглотнул слюну.

– Он умирал все это время?

– Ага.

– Мы не могли этого узнать. Как мы могли бы? Не вижу, в чем вы можете нас обвинить.

– Я тоже не вижу, – сказал я, протискиваясь к выходу.

Миллер стоял близко, и мне пришлось его отпихнуть. Мне стало стыдно. Этот человек был абсолютно прав. Пожелай Оуэн помощи, он получил бы ее.

Стоя снаружи, я смотрел на зазубренную голубую полосу неба между верхушками зданий. Показалось такси, я нажал кнопку вызова, и оно опустилось.

Я вернулся назад в штаб-квартиру АРМ. Не для работы – при таких обстоятельствах я не мог заниматься никакой работой, – а чтобы поговорить с Жюли.

Жюли: высокая девушка лет под тридцать, зеленые глаза, длинные волосы с рыжими и золотыми прядями. И две широкие коричневые отметины от хирургических щипцов над правым коленом; только их сейчас не было видно. Я заглянул в ее кабинет через стекло с односторонней прозрачностью и смотрел, как она работает.

Она сидела в контурном кресле и курила. Глаза ее были закрыты. Временами, когда она концентрировалась, ее лоб морщился. Временами она бросала взгляд на часы и снова закрывала глаза.

Я не прерывал ее. Я знал важность того, чем она занималась.

Жюли. Она была некрасива. Ее глаза были слишком широко расставлены, подбородок слишком квадратный, рот слишком широкий. Неважно. Жюли могла читать мысли.

Она была идеальной подружкой. Она была всем, что нужно мужчине. Год назад, на следующий день после того, как я в первый раз убил человека, я был в ужасном расположении духа. Но Жюли каким-то образом обратила это настроение в маниакальное веселье. Мы как дикие метались в подконтрольном парке анархии , накрутив в итоге огромный счет. Мы отшагали пять миль, никуда не направляясь, и в конце концов вернулись к скользящему тротуару в центре города. Мы были совершенно измочалены, слишком устали, чтобы думать… А две недели назад была теплая, нежная, спокойная ночь. Двое людей, счастливых в обществе друг друга, ничего более. Жюли была тем, в чем ты нуждался, всегда, везде.