Лев Яшин. Блеск сквозь слезы - Александр Соскин

В советские времена наиболее плодовитыми и интересными мемуаристами зарекомендовали себя основатели «Спартака» братья Николай и Андрей Старостины, выпустившие по нескольку ярких книг. Но из них только «Футбол сквозь годы» Н.П. Старостина появился в эру гласности (1989), когда люди, не связанные прежними табу, стали вольны высказывать все, что наболело. В эти же и более поздние годы накатила целая волна мемуаров и жизнеописаний игроков, правда, историческая публицистика осталась уделом немногих энтузиастов.

Тем не менее история футбола стала объемнее, окрасилась человеческими переживаниями, пополнилась любопытной фактурой, но все же достаточно бедна, если сравнивать с другими сферами общественных интересов и потребностями в ликвидации собственных белых (по сути-то скорее темных) пятен, неразгаданных тайн.

Истоки неполноты наших исторических представлений следует искать и в информационной скупости советской прессы. Это, разумеется, относится также к футболу, которому было указано свое место на задворках политической информации, тем более что до 1960 года, когда появился на свет одноименный еженедельник, народная игра не располагала даже специализированным информационным источником. В единственной, но малообъемной спортивной газете («Красный», впоследствии «Советский спорт») привилегированное положение футбола среди спортивных дисциплин с трудом прорывалось сквозь навязанное сверху ложное представление об их равенстве, но все они ущемлялись в объеме материалов заданной сверху обязательностью широкого освещения всевозможных физкультурных починов.

Если, допустим, многостраничная британская, да и любая «буржуазная» пресса с какой-то даже плотоядностью нездорового интереса отслеживала любые подробности футбольной жизни, составившие позднее каркас исторических сюжетов, то советская печать не могла построить его для будущих поколений в силу этих самых «территориальных», но главным образом идеологических ограничений. Мало того что футболу негде было разгуляться, резервные строки и полосы не всегда могли ему пригодиться, ибо нельзя было распространяться то об одном, то о другом. Фигура умолчания в идеологическом раже дополнялась приглаженной, затуманенной, а то и вовсе искаженной информацией. В общем, советская пресса была не в состоянии стать достаточным историческим источником.

Упущенные мной самим возможности в реконструкции важных эпизодов биографии отечественного футбола выдают и нашу общую журналистскую вину в нежелании или неготовности заниматься историческими разысканиями. Очки, голы, секунды часто заслоняли от журналистов подоплеку спортивных событий, живую плоть явлений и характеров. Мы мало интересовались суровыми реалиями внутрикомандного существования, редко заглядывали за границы футбольного поля во многом еще и потому, что в силу цензурных ограничений эти реалии не были востребованы открытой печатью. Нет чтобы проявить естественный человеческий интерес – пусть не для печати, так для себя, как говорится, для внутреннего пользования, – но были, прямо по Пушкину, слишком ленивы и нелюбопытны. А когда по прошествии времени бросились вдогонку за событиями, расспрашивать стало некого или бесполезно – их участники и очевидцы поумирали или многое позабыли. Так образовались исторические лакуны, а если они закрывались, то порой односторонними, не всегда беспристрастными суждениями.

Все эти лимиты и упущения легко просматриваются на примере такого распространенного у нас (более чем где-либо) явления, как договорные игры. О них начали шушукаться еще в 60-е годы и даже немного заговорили вслух в 70-е, но идеология советской эпохи ставила преграду даже намекам на обобщения, признанию таких подтасовок опасным социальным феноменом, таящим реальную угрозу разложения спорта и спортсменов. Чистоту советского мундира власть опасалась замарать и выведением на чистую воду виновников и практиков купли-продажи матчей, как это решительно сделали в конце 70-х итальянцы, не пожалевшие даже великий «Милан», и французы, в начале 90-х отдавшие на растерзание обещавший стать великим «Марсель», а уже в начале ХХI века объявили войну махинациям в Германии, Бразилии и снова в Италии – странах неоднократных чемпионов мира.

Но не зря говорят, что тот, кто пренебрегает уроками прошлого, обречен пережить его вновь. Никакие уроки из «нашенской» истории этих фальсификаций извлечены не были, корни не вырваны, и в новые российские времена, с полной коммерциализацией футбола, расцветом крупного и мелкого мошенничества во всей экономике, о подкупе игроков и арбитров неведомо только слепым и глухим. Но шила в мешке не утаишь, и рано или поздно оно выползет наружу. Примеры налицо.

В 2001 году в телепрограмме «Независимое расследование» Евгений Ловчев сделал сенсационное разоблачение, признав, что три десятка лет назад отдавали очки за мзду даже спартаковцы. Почему «даже»? Да потому, что в общественное мнение усиленно внедрялось убеждение: продажей игр занимался кто угодно, только не «Спартак». Как и Ловчев, не сомневаюсь ни секунды, что руководители команды той поры Николай Старостин и Никита Симонян не имели к этому позору никакого отношения, от них несколько мздоимцев свои махинации тщательно скрывали (как и динамовские прохиндеи – от Льва Яшина). Но полагая, что прекрасные спартаковские традиции представляют собой пожизненную прививку от продажности, Николай Петрович лишь закрепил свою репутацию неисправимого романтика, по крайней мере в некоторых подходах к футболу. А романтики при всей их привлекательности и явном гражданском превосходстве перед циниками, что ни говорите, порой теряют чувство реальности.

Потому-то я никогда не был уверен в полной достоверности ярких воспоминаний Н.П. Старостина. Прежде всего по той причине, что ему свойственна некоторая идеализация «Спартака» (и подозрительность к другим клубам), а история не признает ни односторонности, ни умилительности (не допускавшихся, мне кажется, Ан. П. Старостиным). Объективность исторических суждений вырисовывается обычно в столкновении мнений и оценок, и если, скажем, в истории Великой Отечественной войны или истории литературы каждое заинтересованное лицо имеет возможность, суммируя и процеживая аргументы и факты, выбирать для себя наиболее приемлемые по убедительности, то применительно к футболу какое-либо «штучное» свидетельство зачастую остается доминирующим, а то и единственным. Это относится и к литературному наследству братьев Старостиных, особенно к их взгляду на события 20—30-х годов.

Николай Петрович и не скрывал, что всегда судил о происходящем под спартаковским углом зрения, даже подкреплял свою позицию пушкинской строкой: «Но царь смотрел на все глазами Годунова». Примеров тому немало. Вот самый известный, когда футбольный патриарх в своих мемуарах обошел явную скандальность спартаковской победы 1937 года над басками со счетом 6:2, сопровождавшейся демонстративным уходом гостей с поля в знак протеста против засчитанных голов из офсайда и выдуманного пенальти, так что вернуть их к игре смогли лишь уговоры кого-то из советских лидеров, будто бы самого В.М. Молотова. Николай Петрович помянул мимоходом лишь этот пенальти, оценив его «глазами Годунова» как стопроцентный.

Более любопытным и показательным в старостинской версии давних событий мне кажется вот что. «Спартак» запоминается чуть ли не главной жертвой верховно-политических козней, грубого бериевского произвола. Смею вас уверить, что «Спартак» во властных преследованиях не одинок. Можно напомнить и хрестоматийный пример разгона ЦДСА в 1952 году, и малоизвестную реакцию Л.П. Берии на жалобу в 1947 году вечно засуживаемых тбилисцев, к которым он якобы благоволил, – выгоняя из кабинета Бориса Пайчадзе и Гайоза Джеджелаву, сатрап кричал им вслед: «Ты посмотри на них, идут на втором месте и еще недовольны. После Москвы, впереди всех республик. Москва есть Москва – зарубите себе на носу». Зарубить они не пожелали, и в 1953 году, уже после Берии, верховные жрецы, аннулировав чистый выигрыш у «Торпедо», первенство у них отняли как раз в пользу «Спартака».

Так что далеко не всегда спартаковцев можно было отнести к жертвам политических страстей. В иные времена они ходили и в фаворитах высокопоставленных вельмож. Рассказывая в своих мемуарах о 12-летнем (1977–1988) периоде совместной работы с К.И. Бесковым, Николай Петрович как партизан молчит об активном патронаже спартаковского болельщика № 1 – члена Политбюро, впоследствии Генерального секретаря ЦК КПСС К.У. Черненко, благодаря кому и стал возможен перевод Бескова, действующего офицера МВД, на гражданскую службу и решались неподъемные для других (исключая подшефных В.В. Щербицкому динамовцев Киева) кадровые, материальные, бытовые проблемы «Спартака».

Да и с пресловутым Берией у Николая Петровича не сходятся концы с концами. На него Старостин возлагает прямую вину за беспрецедентную переигровку кубкового полуфинала 1939 года уже после разыгранного финала, когда это обстоятельство не помешало принять протест тбилисского «Динамо» на полуфинальный результат (0:1). Но собственное расследование этих невероятных событий привело меня к большущему сомнению, что переигровка – дело рук Берии.