Гнев Божий - Джек Хиггинс

А что я, собственно, там буду делать? У меня был адрес, и ничего больше. Человек, который, может быть, даст мне работу, а может быть, и нет. И что дальше? Ответа нет. А каждый новый день будет задавать мне новые вопросы.

Неожиданно из спальни раздался глухой звук. Я тотчас выскочил из ванны и, схватив револьвер, прижался к стене за дверью, чтобы не попасть под пулю, если вдруг начнется стрельба.

Не без труда одной рукой натянул на себя халат и прислушался. Было тихо. Дальше я поступил, как подобает в такой ситуации: резко распахнул дверь ванной и припал на одно колено.

У кровати стоял мужчина и рылся в моем пиджаке. Это был метис в рваных штанах и рубахе, на голове сомбреро из пальмовых листьев. Ну прямо экземпляр с рынка. Из внутреннего кармана пиджака он уже вытащил мой бумажник — единственное, что у меня еще осталось.

— Ну нет уж, друг, — сказал я. — Положи-ка его на кровать. Поначалу мне показалось, что он собирался исполнить мое приказание. Плечи его опустились.

— Сеньор, у меня жена, дети. Пожалейте, — прерывисто произнес он.

Хотя его мольба не вызвала у меня особого сострадания, во всяком случае, не большего, чем у пишущих картины на библейские сюжеты художников к Иуде Искариоту, хватило и этого. Воспользовавшись паузой, воришка развернулся, швырнул пиджак мне в лицо и кинулся прочь. Я потерял равновесие.

Когда я подбежал к двери, он был уже почти на самом верху лестницы. Это лишало меня возможности выбора, так как в правой руке он все еще сжимал мой бумажник. Я выстрелил и попал ему в правую ногу.

Не проронив ни звука, оборванец сделал шаг, и затем я услышал, как он дважды ударился о литые чугунные перила. Взбежав наверх, я увидел его на лестничной площадке. Он лежал ничком, поглядывая через плечо. Лицо его искажала ярость. К моему огромному удивлению, тело его начало медленно, подобно улитке, сползать вниз, оставляя после себя на широкой мраморной лестнице кровавый след. Затем произошло сразу несколько событий. Из тени, тяжело ступая, опираясь на черную прогулочную трость из слоновой кости, появился Янош. Двое из кухонной прислуги выглядывали из-за его спины.

— О Боже, что здесь происходит?

— Мой бумажник, — сказал я. — Он украл мой бумажник.

Тело грабителя миновало последнюю ступеньку лестницы, ведущей в гостиничный холл, и оказалось у ног толстяка. Янош склонился и обшарил тело. Когда он распрямился, лицо его было мрачным.

— Бумажник, говорите, сэр? Я здесь никакого бумажника не вижу.

От этих слов сердце мое оборвалось. До меня дошло, что за всем этим кроется нечто большее. Полицейские, как обычно вооруженные до зубов, приехали быстро. Появившись в дверях, они были готовы разнести все вокруг. Впрочем, их сержант вел себя подчеркнуто вежливо и выслушал меня достаточно спокойно.

Бедняга, который, казалось, уже никого не волновал, лежал на полу, обхватив руками ногу, кровь сочилась сквозь пальцы, и он проклинал всех гринго и их потомков до десятого колена. Говорил, что совершенно не виновен и работает у сеньора Яноша главным швейцаром. Сержант походя ткнул его ботинком под ребра, оставил своих людей искать бумажник и препроводил меня в номер, чтобы я смог одеться.

— Не волнуйтесь, сеньор, — успокоил он меня. — Этот человек известный вор. Сеньор Янош по доброте своей душевной дал ему настоящую работу, а он вот как отплатил. Мы найдем бумажник. Не бойтесь, ваше имя не будет запятнано.

Но когда мы спустились вниз и выяснили, что поиски моего бумажника не увенчались успехом, к чему я уже был готов, лицо сержанта приобрело более безучастное выражение.

— Гиблое дело, сеньор, вы понимаете мое положение? Подстрелить человека за то, что он украл ваш бумажник, — это одно дело.

— А стрелять на поражение без причины — это уже другое.

— Совершенно верно, сеньор. Боюсь, что вам придется последовать за мной в участок. Мой шеф захочет вас допросить.

Он уже крепко держал меня за руку. Когда мы пошли, Янош с трясущейся от волнения челюстью пылко произнес:

— Ей-богу, сэр, я вас не оставлю. Поверьте мне, мистер Киф.

Для арестованного, идущего на допрос, подобная фраза звучит не очень-то успокаивающе.

Над городом к северу, в сторону границы, распластавшись в голубой дымке, тянулись горы Сьерра. Это все, что я смог увидеть, когда, ухватившись за железные прутья решетки, подтянулся к узенькому оконцу.

Я находился в так называемой приемной камере размером около сорока квадратных футов. Стены из грубого камня, казалось, еще помнили времена Кортеса. Камера была сильно переполнена. Содержалось в ней человек тридцать. Воздух, казалось, был пропитан запахами мочи, экскрементов и человеческого пота, причем в равных пропорциях.

Даже час находиться здесь было невыносимо. Один из индейцев поднялся с пола, подошел к переполненой параше и справил нужду. Я отошел от окна, достал из кармана пачку сигарет «Артистас» и закурил.

Большинство из арестованных были индейцами, простолюдинами из глубинки с невыразительными и равнодушными лицами коричневого цвета, приехавшими в городок в поисках работы и, скорее всего по непонятным причинам, оказавшимися в тюрьме.

Они с интересом и любопытством разглядывали меня, потому что среди заключенных я был единственным европейцем, что для них было весьма удивительно. Один из арестованных поднялся со скамьи и, сняв с головы сомбреро, с такой подкупающей крестьянской учтивостью предложил мне свое место, что я не смог отказаться.

Я сел, достал пачку «Артистас» и предложил окружающим. Те, кто был поближе ко мне, с вежливой нерешительностью взяли по одной, и скоро все по-дружески закурили, передавая друг другу дымящиеся сигареты.

В двери заскрежетал болт. Она отворилась, и перед нами предстал сержант.

— Сеньор Киф, пожалуйста, на выход.

Ага, мы снова стали вежливыми? Я вышел за ним в побеленный известью коридор, дверь камеры за моей спиной захлопнулась. Мы шагали с ним в направлении административного здания полицейской казармы в более светлый и чистый мир.

Мне уже довелось однажды побывать здесь около четырех месяцев назад, когда я получал разрешение на работу, за что с меня содрали втридорога. Так что сомнений в том, что здешний начальник полиции такой же мздоимец, как и везде, у меня не было.

Сержант оставил меня на скамейке в побеленном коридоре под присмотром двух выглядевших весьма воинственными охранников. Те стояли по обе стороны от двери кабинета шефа и, не обращая на меня никакого внимания, только бряцали винтовками «маузер», бывшими на вооружении у немцев во время Первой мировой войны. Вскоре дверь отворилась, и сержант кивком пригласил меня войти.