Дансон с нечистым, или Дьявольское рондо - Леонид Матюхин

Отец Сергея оставался верен памяти своей жены. Вначале, после её ареста, он, скорее всего, ещё надеялся на скорое её возвращение, на то, что обнаружится чудовищная ошибка и восторжествует справедливость. Затем пришла война и началась кочевая жизнь с бесконечными рабочими днями и валящей с ног усталостью. Жизнь отца-одиночки стала привычной. Всё это время маленький Серёжа был на попечении младшей сестры отца, которая перебралась к ним вскоре после ареста матери. Серёжа рос, не зная матери, но отец и тётка делали всё от них зависящее, чтобы он стал нормальным, не чувствующим себя в чём-то ущемлённым, а тем более ущербным, человеком.

Своих бабушек и дедушек Серёжа, к сожалению, не помнил — все они умерли в других городах Союза во время войны. В раннем детстве он называл дедушкой хозяина квартиры, в которую их подселили в первый год войны в одном из городов, куда направили на работу отца. Дедушка, как к положено, был с бородой и усами. Наверное, он не был ещё очень старым, а потому ночами работал где-то сторожем. В свободное время дедушка охотно играл с маленьким Серёжей и рассказывал ему удивительно интересные сказки.

Но вот однажды сумрачным зимним утром всё резко изменилось в этом уголке спокойствия, мира и благополучия. В то утро все взрослые были почему-то необычно возбуждены, а дочь дедушки, тётя Дуся, всё время плакала. В присутствии Серёжи взрослые старались говорить в основном шепотом и не пускали его в большую комнату, где жили дедушка и тётя Дуся. А потом Серёжа услышал слово «умер».

— Кто умер? — спросил он тётю Дусю.

— Па-а-па! — расплакалась та.

— Мой папа? — испугался Серёжа.

— Не-ет, мо-о-ой, — сквозь слезы выдавила тётя Дуся. Серёже было очень жалко тётю Дусю, а потому он обнял её за ногу, всхлипнул и сказал:

— Может, он и не умер вовсе, а просто так играет в мёртвого?

Тётя Дуся ничего не ответила, а только прижала к себе Серёжину головку и закашлялась от слез.

В тот день к ним приходили какие-то незнакомые люди и из-под закрытой двустворчатой двери большой комнаты дуло холодом. А потом привезли большой ящик, и Серёжа, хотя ему никто и не говорил об этом, почему-то знал, что этот ящик — гроб.

Вообще-то было интересно, но вот только все взрослые не хотели обращать на Серёжу внимания, были печальными, а некоторые даже плакали как маленькие.

После обязательного дневного сна Серёжа проснулся с хорошим настроением и по обыкновению направился в большую комнату. В комнате никого не было. Только на месте сдвинутого в угол большого стола на нескольких стульях стоял гроб, и в гробу лежал дедушка.

Серёжа подбежал к нему и позвал:

— Дедушка! А дедушка! Вставай, а то тётя Дуся думает, что ты взаправду умер и всё время плачет…Ну, что ты лежишь? Просыпайся! Просыпайся, тебе говорят, а то я тебя щекотать буду.

Серёжа страшно боялся щекотки, а потому полагал, что нет более страшной угрозы, чем угроза прибегнуть к щекотке.

— Ну что же ты, дедушка?! — уже начал сердиться он, поднялся на цыпочки и попытался просунуть свою ручонку под мышку дедушки, лежавшего в гробу облачённым во френч цвета хаки.

Но дедушка, казалось, не хотел принимать угрозу всерьёз. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами. Вот только руку он прижал к телу так плотно, что Серёже никак не удавалось под сунуть под неё свою ладошку.

Раскрасневшийся от усилий Серёжа боролся, пыхтя, с дедушкиной рукой, когда внезапно открылась дверь и вошёл вернувшийся с работы папа. Увидев у гроба Серёжу, он подхватил его на руки и вынес из комнаты. Потом мальчик слышал, как папа что-то сердито выговаривал своей сестре, помогавшей на кухне тёте Дусе.

Серёжа никак не мог поверить, что дедушка умер «взаправду». Он не мог, не должен был умирать! Поэтому всё происходящее воспринималось Серёжей как нечто не совсем реальное. Он неоднократно подкрадывался к дверям большой комнаты и, несмотря на то, что из них страшно дуло (видно, были полностью открыты форточки) подолгу подглядывал в щёлку, ожидая, когда же, наконец, дедушка пошевелится. Серёжа по собственному опыту знал, насколько это трудно — оставаться долго неподвижным, притворяясь мёртвым. Но дедушка, увы, не шевелился. И Серёже ожидание надоело. Взяв машинку, он отправился на кухню.

На следующий день к ним пришло много людей. Они унесли гроб с дедушкой, а потом вернулись назад уже без гроба.

— А где дедушка? — спросил Серёжа.

— Его похоронили, — объяснил папа.

— В землю закопали?

— В землю.

— А когда он вернётся? — любопытствовал Серёжа.

— Никогда.

— Совсем никогда?

— Совсем никогда.

— И завтра тоже?

— Нет, Серёженька. Ни завтра, ни послезавтра. И тут Серёже стало жалко… себя.

— А кто же теперь мне будет рассказывать сказки? — спросил он папу и расплакался.

Марлен Евграфович оказался на редкость благодарным слушателем. Он поддакивал, хмыкал, кивал головою и всячески подчёркивал свой интерес к повествованию Сергея. А тому было просто необходимо как-то отвлечься от нервного потрясения, вызванного столкновением с хулиганами, и воспоминания давали ему эту возможность. Посему он с удовольствием воскрешал в памяти отдельные эпизоды, связанные с детством и отрочеством, успевая между делом вытащить что нужно из холодильника, зажечь на плите горелки и открыть консервные банки.

Полузабытые моменты, отрывочные сцены и целые картины возникали в его памяти. Это напоминало бессистемное путешествие по каналам телевидения. Казалось, какая-то сложная программа, основанная скорее всего на «автомате случайных чисел» и игнорирующая хронологию, беспорядочно переключала каналы его памяти, вырывая из неё разрозненные эпизоды. Но эта отрывочность, как ни странно, не беспокоила его и ему не мешала. Что-то он рассказывал, а что-то и опускал.

Так, первые годы в школе представлялись ему мешаниной серых и не очень приятных будней, прерываемых лишь редкими праздниками да каникулами. Из детских воспоминаний той поры наиболее ярким и сладостно-упоительным было то чувство ужаса, которое он испытал однажды ночью.

Было ему тогда десять или одиннадцать лет. Трудно сказать, что разбудило его в ту ночь. Проснувшись, он испытывал неясное чувство тревоги. В комнате было светло от заглядывавшей в окно яркой луны. Тишину нарушало лишь размеренное дыхание тётушки, с которой он тогда ещё делил комнату. Полежав так некоторое время и вслушиваясь в тишину, Серёжа почему-то решил полюбопытствовать — что там происходит у него под кроватью, где на ночь складировались немногочисленные игрушки. Ухватившись одной рукой за никелированную перекладину своей металлической кровати с панцирной сеткой, второй рукой он приподнял свисавшую с матраца простыню и, свесившись вниз, заглянул под неё. Потом Серёжа не мог вспомнить — что именно он увидел там такого ужасного, но испытанный им страх был столь велик, что извлёк из его мальчишеского горла прямо-таки нечеловеческий вопль ужаса, который тотчас поднял на ноги не только обитателей их квартиры, но, как выяснилось на следующее утро, и многих соседей по подъезду и этажу.

Как ни добивались от него папа и тётушка объяснений его внезапного страха, он так и не смог рассказать им ничего вразумительного. Из его памяти полностью стёрлось всё то, что он увидел, заглянув под кровать. При этом, как ни странно, Серёжа в малейших подробностях помнил каждое мгновение после своего пробуждения и вплоть до момента, когда он свесился с кровати вниз.

В течение пары дней он просил, чтобы свет в комнате не выключали до тех пор, пока он не заснёт. Но скоро всё забылось. А старшие пришли к выводу, что в ту ночь он кричал во сне, когда ему приснился какой-нибудь кошмар. Но он-то точно знал, что ему ничего не могло сниться, потому что он проснулся и не спал.

И вот уде благодаря очередному переключению памяти он видит себя двух-трёхлетним малышом на руках у отца. Они идут куда-то ночью но застроенной одноэтажными домами улочке небольшого городка. Лето. Пахнет сирень. Высоко в чёрном небе висит луна. А над головой у смотрящего в небо Серёжи проплывают крыши домов и кроны деревьев. Они с папой идут дальше и дальше, а деревья и дома остаются позади.

— Папа, а когда мы пройдём луну? — спрашивает Серёжа.

— То есть как это — пройдём луну? — не понимает папа.

— Смотри, мы идём мимо дома, и его крыша проходит над нами и остаётся сзади. А луна — почему она всё время остаёмся… на одном и том же месте? Почему мы никак не можем пройти мимо неё?

Папа рассмеялся:

— Всё очень просто: луна очень далеко от нас… Очень высоко. А крыши домов — близко.

— Нет, папа, крыши тоже очень высоко.

— Высоко, да не так, как луна. Вот потому-то они и проплывают над нами, а луна продолжает всё это время висеть у нас над головой.