Опрокинутый лес - Джером Сэлинджер

- Ремни порвались, - оправдывался Рэймонд Форд.

- Ты меня понял. Получишь по шее, - пообещала ему мать, нащупывая ручку на дверце. Миллеру она напоследок бросила: - Спасибо, что подбросил, карьерист, - и вышла из машины.

Не оглядываясь больше ни на машину, ни на сына, ни на чемоданы, она направилась к освещенному залу ожидания.

Рэймонд Форд тоже открыл дверцу и вышел. Затем по очереди вытащил оба чемодана.

Корин опустила оконное стекло со своей стороны.

- Сказать мисс Эйглтингер, что тебя завтра не будет в школе?

- Скажи, если хочешь.

- Куда вы едете?

- Не знаю, - пожал плечами Рэймонд Форд. - До свиданья.

С двумя чемоданами он поплелся следом за матерью, которая успела скрыться из вида. Чемоданы были огромные и явно увесистые. Корин заметила, как он, споткнувшись, упал на снежный наст. Потом он тоже исчез.

Отец Корин ушел из жизни мужественно и с подобающей иностранцу скромностью, когда ей было шестнадцать. В семнадцать, после того как дом и земля в Шорвью были проданы, шофер Нордхоффенов, Эрик, отвез Корин в Уэлсли, выполнив таким образом последний долг перед семьей.

В семнадцать Корин была почти шести футов ростом без каблука. Ходила она, как рефери, отмеряющий ярды на футбольном поле. Чтобы понять, какая она красавица, надо было хорошенько присмотреться. Ее длинные ноги заслуживают отдельного разговора. Впрочем, не только ноги, а и все остальное. Возможно, светлые волосы Корин были чуть тонковаты - в дальнейшем от парикмахера требовалось особое мастерство, если мадам желала следовать моде, - но в общем-то ее это не портило. Когда у человека такие волосы, сквозь них непременно проглядывают уши, а уши у Корин как раз были просто прелесть: маленькие, с мочками не толще лезвия бритвы, и посажены точно на место. Нос у нее был длинный, но очень тонкий и с очень высокой переносицей - даже в самые морозные дни он выглядел нормально. Карие глаза, пусть не такие уж и огромные, были зато ужасно добрые. Если она не поджимала губы - что бывало нечасто, поскольку ее лицо почти всегда сковывала тревога, идущая изнутри, - но если она их все же не поджимала, то было сразу заметно, что губы совсем не тонкие, и что серединка нижней даже пухленькая. Корин была очень интересная девушка.

Но когда ей было семнадцать, большинство ее знакомых молодых людей вовсе не находили ее интересной. Объяснялось это в первую очередь тем, что она часто говорила не подумав и оттого казалась резкой, тем более что не терпела даже малейшего искажения фактов. Скажем, какой-нибудь юноша сообщал ей точное число выпитых накануне коктейлей, а Корин, как ни в чем не бывало, отпускала что-нибудь совершенно немыслимое вроде: "Если мы поторопимся, то успеем на двенадцать тридцать одну, а не на двенадцать сорок. Ну что, помчались?"

И это еще не все. Молодые люди ощущали, а бывало, и выясняли, что Корин не нравится, если ее ни с того ни с сего обнимают. Она тогда или отпрыгивала в сторону, или просила прощения. От такого дела взбесится любой уважающий себя абитуриент Йеля. В общем, Корин еще долго отпрыгивала и просила прощения. Не исключено, что ни один из ее кавалеров и не мог ей толком помочь. Обнимать вообще надо уметь, а застенчивую девушку - тем более.

В колледже Корин стала немного общительней. Не сильно, но все же. Девочки сумели разглядеть за ее стеснительностью чувство юмора, и с их помощью она научилась им пользоваться. Но это еще не все. Постепенно все общежитие узнало, что Корин умеет держать язык за зубами, и уже на первом курсе она стала хранительницей общежитских тайн. Не счесть холодных массачусетских ночей, когда ей приходилось вылезать из теплой постели, чтобы вынести обвинительный или оправдательный приговор ухажеру подруги. В каком-то смысле эта обязанность пошла ей на пользу. Давать полночные советы - занятие поучительное, особенно если рискуешь проверять их на себе. Но, если заниматься этим делом слишком долго, до самого последнего курса, знания, поверьте, окажутся чисто академическими и бесполезными.

Получив диплом Уэлсли, Корин отправилась в Европу. Ехать сразу в Филадельфию и жить там с троюродной сестрой со стороны матери ей не хотелось. Кроме того, она давно и настойчиво стремилась увидеть имение покойного отца в Германии. У нее было ощущение, что там острее вспомнится все, что давно и несправедливо забыто.

Хотя отцовские владения и не пробудили в Корин бурных дочерних чувств, в Европе она прожила три года. Следуя моде, она училась и развлекалась в Париже, Вене, Риме, Берлине, Сан-Антонио, Канне и Лозанне. К обычным для находящихся в Европе американцев-невротиков удовольствиям она добавила кое-какие из доступных лишь девушкам-миллионершам. За тридцать с небольшим месяцев Корин купила себе девять машин. Не то чтобы они все ей не подходили. Несколько она просто подарила. Пожалуй, лишь бедный чистенький европеец способен заставить американца ощутить себя богатым до неприличия.

За три года в Европе Корин познакомилась со многими мужчинами и молодыми людьми, но единственным ее настоящим другом стал юноша из Детройта. Звали его Пат: правда, я не знаю, было это сокращением от имени Патрик, или от фамилии Патерсон. Во всяком случае, именно он сумел вдолбить Корин, что надо закрывать глаза, когда целуешься. Он же, скорее всего, стал первым, кому Корин позволила пройтись по улицам своего детства и увидеть маленького мальчика в шерстяном авиаторском шлеме.

Молодой человек из Детройта не был простофилей. Узнав, как часто Корин совершает уединенные прогулки в прошлое, он попробовал вмешаться. Руководствуясь самыми благими намерениями, он пытался изменить направление ее мыслей. Бедняга, увы, не успел. Он выпал на полном ходу из девятой машины Корин и разбился насмерть.

После его гибели Корин вернулась в Америку. Она поехала в Филадельфию, в дом троюродной сестры, где студенткой всегда проводила каникулы. Прожила она там месяц. Однокурсница из Уэлсли рассказала ей по телефону об одной громадной, жутко дорогой, одним словом, чудненькой квартирке в районе Восточных Шестидесятых в Нью-Йорке. Однокурсница сказала, что квартира - именно то, что нужно Корин.

Корин сняла нью-йоркскую квартиру и просидела в ней безвылазно почти полгода. Она много читала. Молодой человек из Детройта был помешан на книгах и благодаря ему Корин пристрастилась к чтению. С несколькими соученицами по Уэлсли она ходила пообедать или в театр. По просьбе отцовского адвоката подписывала время от времени бумаги. Но за семь с лишним месяцев, проведенных в Нью-Йорке, никаких существенных перемен в ее жизни не произошло.

Несколько раз ей назначал свидание брат ее последней соседки по комнате в колледже. Молодой человек считался едва ли не первым бабником в городе, но Корин, по молодости, как-то раз объяснила ему, что у него просто страшнейший Эдипов комплекс. Раздосадованный юный джентльмен выплеснул ей в лицо виски с содовой и угодил сильно замороженным кубиком льда в правый глаз. Вздувшийся фонарь положил начало профессиональной карьере Корин, потому что, когда он бесследно исчез, ей захотелось это отметить неким полезным начинанием. Другими словами, она позвонила Роберту Уэйнеру, пообедала с ним и попросила узнать, не найдется ли для нее места в журнале, где он трудится.

Думаю, здесь стоит между делом упомянуть, что Роберт Уэйнер - это я. Достаточно серьезных оснований вести рассказ от первого лица у меня нет.

Корин не виделась с Уэйнером почти четыре года. Правда, в годы учебы она виделась с ним куда чаще, чем с другими мальчиками. Она находила его смешным. Узнав об этом, Уэйнер, разумеется, стал еще смешнее. На выпускном балу в Уэлсли он повел себя до того смешно, что Корин в слезах упрашивала его уйти к себе в колледж. Влюбленный в Корин Уэйнер сразу покинул Уэлсли. Он писал ей, пока она была в Европе, отправляя те письма, которые выуживал невредимыми из мусорной корзины.

Шефу Уэйнера Корин сразу понравилась, и он поручил ей подбирать материал для литературного обработчика статей. Этим Корин и занималась около года. Затем обработчик опубликовал сенсационный роман и уехал в Голливуд, а ей поручили его работу, состоявшую в подборе прилагательных: высокий, сухопарый левша Энтони Крип вместе со своей хромой девяностотрехлетней бывшей супругой, в прошлом маникюршей и т.д. После этого фамилия Корин постоянно двигалась к началу списка сотрудников редакции, и через четыре года в одном ряду с ней стояло всего четыре фамилии. Грубо говоря, это означало, что читать ее рукописи в журнале имели право человек сорок, не больше.

Карьера ее складывалась на редкость благополучно. Начиная работать, она совершенно не представляла себе, что рискует потерять, не состоявшись как профессионал. В итоге, отсутствие рвения в учреждении битком набитом энергичными, честолюбивыми людьми сошло за уверенность в себе. В дальнейшем Корин было нетрудно поддерживать репутацию. Из нее вышла первоклассная журналистка. Причем она стала не только хорошим репортером и редактором, но и отличным, можно сказать, блестящим, театральным обозревателем.