Божья коровка-2 - Анатолий Федорович Дроздов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почесав в затылке, Борис переместился в зал, где положил на стол альбом с карандашами. Он подарит им рисунки. Но не банальные портреты, а другое, к чему здесь не привыкли. На заставе он рисовал боевые листки, вот этот подход и возьмет на вооружение.
Сюжеты в голове рождались сами. Павла Леонидовича, отца Сергея, Борис изобразил в профессорской мантии и академической шапочке-ермолке с квадратной доской сверху. В СССР такие облачения не носят, но заведующий кафедрой поймет. Щербаченя-старший стоял в окружении студентов и указывал им на дорогу, по которой брели каторжники в полосатых робах. В пузыре, вылетавшем изо рта профессора, написаны слова: «Они не чтили Уголовный Кодекс». На другом рисунке Тамара Николаевна, жена профессора, несла большой поднос с горою снеди. Жареные куры, окорок и кольца колбасы – ее куски свисают по краям. На лице женщины – радушная улыбка, в пузыре слова: «Немножко перекусим, а?» Кормить гостей мать Сергея просто обожает… Сам друг сидел перед книгой, высеченной из камня, с надписью «История» на обложке и надкушенным немного уголком. Лицо тоскливое, а снизу подпись: «Грызу гранит науки». А вот как изобразить сестру Сергея – подростка, школьницу? Она болтушка еще та. Подумав, Борис нарисовал ее вещающей перед семьей. Отец, мать и брат давно уснули на диване, но в пузыре у Светы подпись: «А вот еще был случай…». Лица у всех изображенных на рисунках гротескно увеличены, но в то же время симпатичные.
Борис не подозревал, что только что нарисовал четыре шаржа, но он не знал такого слова. Теорию рисунка он не пытался изучать, разумно полагая, что всему обучат в институте, а постигать ее самостоятельно – напрасно тратить время. К тому же он пока не определился с вузом. Консерватория или художественный институт в Москве? А, может, что другое? Везде Героя примут без экзаменов. Временами он завидовал санитарке Вере, с которой познакомился в госпитале, где лежал после ранения. Она-то точно знала, куда ей поступать, и зарабатывала медицинский стаж. А вот Борис пока в сомнениях…
Отложив готовые рисунки, он отправился на кухню, где доел сваренный вчера рассольник. Помыл посуду, надел рубашку, брюки и отправился гулять. День выдался на редкость ясный. Светило солнце, но не припекало, дышать было легко. Хлеставшие два дня ливни насытили атмосферу влагой, но она не уплотняла воздух, как перед дождем, а делала его свежим. Борис добрел до киоска «Союзпечать», где купил местные газеты – московские все разобрали, кроме «Правды». Еще купил журнал «Техника – молодежи». Его только-только завезли в киоск, иначе б не досталось. Довольный, Борис отправился к себе, где и засел за чтение. Газеты просто пролистал, а вот к журналу буквально прилип. Читать было безумно интересно. В июньском номере нашлась статья об американском проекте «Аполлон». В другой интересно писали о разведении китов. Очерки об абхазских неграх (офигеть!) и о добыче нефти. Борис увлекся так, что едва не прозевал время выдвигаться. Подхватившись, он надел костюм, взял рисунки и бутылку коньяка. Поместив их в сумку из джинсовой ткани – ее он сшил сам, – вышел из квартиры. Заглянул в знакомый гастроном, прикупил конфет и пошел к трамвайной остановке…
Его рисунки вызвали восторг. Павел Леонидович хохотал, Тамара Николаевна смеялась, демонстрируя симпатичные ямочки на щеках, Сергей улыбался, лишь Светлана поначалу дулась, но затем и она подключилась к общему веселью. Подобного здесь не дарили, по крайней мере – семье Сергея.
– В рамочку вставлю и на кафедре повешу, – сказал Павел Леонидович, любуясь своим шаржем. – Пусть завидуют. Никому такого не рисуют! И студентам покажу: пусть знают, что ждет тех, кто не знает уголовного права. Угодил, Борис. У тебя талант! Я ничего подобного не видел.
– И я, – подтвердила Тамара Николаевна. – В школу отнесу подругам показать.
– А вот я видел, – хмыкнул Сергей. – Борис на заставе боевые листки рисовал. Не такие, как этот, – он потряс рисунком, – но ребятам очень нравились.
– Не удивлен, – сообщил Павел Леонидович. – А сейчас прошу всех за стол. Тамара постаралась, – он плотоядно потер руки.
Посидели, выпили, поболтали. Борису вручили подарок – транзисторный приемник «Спидола-10». Целых 10 транзисторов! На его робкое замечание, что подарок чересчур дорогой[7], Павел Леонидович лишь рукой махнул:
– Ерунда! Не бедствуем. Мы тебе более обязаны – ты нам сына сохранил.
После ужина Сергей попросил сестру подать гитару – натерев культю, он ходил на костылях. Инструмент вручил Борису.
– Спой! Что-нибудь новенькое, а то мой репертуар всем надоел.
– Да, да, – поддержала Тамара Николаевна. – У тебя, Борис, душевно получается.
Что на него нашло, Борис не мог сказать, наверное, выпитый коньяк сказался. Не стоило этого петь, тем более, при девочке-подростке. Но он взял гитару, подстроил струны и начал:
На горе, на горушке стоит колоколенка,
А с нее по полюшку лупит пулемет,
И лежит на полюшке сапогами к солнышку
С растакой-то матерью наш геройский взвод.
Мы землицу лапаем скуренными пальцами,
Пули, как воробушки, плещутся в пыли...
Митрия Горохова да сержанта Мохова
Эти вот воробушки взяли да нашли…
Борис не заметил, как благодушное выражение слетело с лица отца Сергея, а сам он подался вперед.
Я к своей винтовочке крепко штык прилаживал,
За сапог засовывал старенький наган.
"Славу" третьей степени да медаль отважную
С левой клал сторонушки глубоко в карман…
А на колоколенке сукин кот занервничал,
Стал меня выцеливать, чтоб наверняка.
Да, видать, сориночка, малая песчиночка
В глаз попала лютому – дрогнула рука…
Горочки-пригорочки, башни-колоколенки...
Что кому назначено? Чей теперь черед?
Рана не зажитая, память неубитая –
Солнышко, да полюшко, да геройский взвод…
Борис умолк и поразился наступившей в комнате тишине. Он поднял голову. По щекам отца Сергея слезы прочертили влажные дорожки.
– Павел Леонидович?!
– Не обращай внимания, – Щербаченя-старший вытер лицо ладонью. – Просто вспомнилось. Мы вот точно так лежали, только этот сукин кот бил не с колоколенки, а с водонапорной башни. Полвзвода положил, пока наш танк не подъехал и сковырнул его снарядом. Там меня и ранило.
– Ты не рассказывал, пап! –
