Живая вода - Георгий Фёдоров

По дороге в лагерь я спросил у Георге:

— Ну, как Зина ведет раскоп? Ведь это первый в ее жизни.

— Хорошо.

— И с рабочими справляется?

— Да. Вот только Турчанинов этот... Придраться не к чему, а только есть в нем какая-то неточность...

Когда я пришел в лагерь, то уже не застал корреспондента. Он очень спешил и на попутной машине уехал в районный центр.

К 7 часам вечера все население лагеря собралось в столовую для обсуждения дневника. Зина к этому времени развесила уже все чертежи на фанерных щитах и сидела за столом. Она заметно волновалась. Не меньше волновался и я, хотя это, наверное, не так бросалось в глаза. Эта девушка в прошлом году была впервые направлена на практику в экспедицию по окончании первого курса истфака одного из северных институтов. Она поразила нас своей удивительной необразованностью, наивностью в сочетании с ненасытной жаждой знания и природным умом. Много раз бывало так, что я впадал в отчаяние от ее дремучего невежества, но всегда мне возвращали надежду Зинино трудолюбие и наблюдательность. Она очень много успела узнать и понять за первый сезон работы в экспедиции. Как-то незаметно борьба за "бессмертную душу" Зины стала кровным делом всех археологов экспедиции. И вот на второй год она вопреки всем установившимся правилам была назначена начальником раскопа, да еще и нелегкого.

Упрямо наклонив голову, медленно и четко выговаривая каждое слово, Зина читала дневник, время от времени показывая нужный рисунок или чертеж. Она ни разу не оторвала глаз от дневника, пока не кончила. В дневнике попадались иногда мелкие ошибки и неточности, но их не хотелось замечать. Это была работа профессионального археолога, поэтому у нас она не вызывала никаких лирических или покровительственных чувств, а только желание обсудить кое-что я поспорить. Неожиданным был основной вывод: в раскопе открыты не остатки донжона, а какого-то другого сооружения.

Георге, автор гипотезы о донжоне, потребовал повторить доказательства.

Зина, волнуясь, сказала:

— Камней слишком мало для фундамента башни, хотя они и лежали по кругу. Сегодня сняли последний слой — под камнями чистая глина.

— Как с точки зрения архитектуры, Саня? — спросил я.

— Похоже на правду...

— Камни могли выбрать позже крестьяне окрестных сел для хозяйственных надобностей, — горячо вступился за свою гипотезу Георге, — что ты на это скажешь?

Зина задумалась и медлила с ответом.

Георге подошел к щиту с чертежами, внимательно посмотрел на него и вдруг сказал:

— Нет, не могли разобрать камни позже... — Почему? — с радостным удивлением спросила Зина.

— А вот смотри. Над слоем камней слой серого суглинка, а над ним слой ила с молдавской керамикой XIV-XVII веков, в это время здесь и был водоем. Оба слоя без всяких следов перекопов и ям. Значит, начиная с XIV века никто не выбирал отсюда камни. Никто не мог этого сделать и до XIV века. Городище было покинуто в начале XII века под напором кочевников, и до XIV века ни здесь, ни в окрестностях никто не жил.

— А что же это тогда такое? — заинтересованно спросил Турчанинов. — И что нам делать дальше?

— Что это, мы еще не знаем, — ответил я, — безусловно, остатки какого-то общественного сооружения. А дальше — надо продолжать раскопки.

И раскопки продолжались. Под слоем камней показались толстые дубовые бревна. Грунт стал опять глинистым и твердым, как камень. День шел за днем, а Корчедар упорно цеплялся за свою последнюю тайну.

Как-то меня пригласил к обеду давний приятель, председатель колхоза Иван Михайлович. Придя к нему, я не без некоторого удивления увидел благообразного старика Попеску — отставного священника. Попеску был человеком довольно образованным и занятным и уже несколько десятилетий весь свой досуг посвящал поискам водных источников. В Молдавии, как и во всякой южной стране, питьевая вода — особенно важная проблема. По старинному обычаю многие люди, в семье которых произошло какое-нибудь событие, в память о нем находили источник, заключали его в том месте, где он вытекает из земли, в обрезок железной трубы, делали небольшой бассейн из камней и цемента, сбоку нишу, в которую ставили кружку, рядом вкапывали скамейку и большой крест, который покрывали резьбой, подчас очень талантливой и интересной. Этот трогательный обычай был и глубоко рационален. Когда едешь по степи, крест виден издалека. Увидишь крест — значит, там вода. Подъезжай, напейся, напои лошадей, залей воды в радиатор. И вот пришло же в голову каким-то умникам под видом борьбы с религиозными пережитками сломать все кресты. Так уничтожили многие старинные, красочные и своеобразные произведения народного молдавского искусства. Да и труднее стало находить в дороге воду.

Не один десяток источников в районе Корчедара носит имя их открывателя и называется "Извоарэ (источник) Попеску". Я не мог понять, зачем пригласил среди бела дня вечно занятый Иван Михайлович Попеску и меня. Загадка разрешилась после первого же бокала вина.

— Вода нужна, — сдвинув выгоревшие добела брови, сказал Иван Михайлович. — В той долине, где городище, должна быть большая животноводческая ферма. Все там есть для этого, одного мало — воды. Ручеек, ползущий по дну лощины, да источник у подножия городища.

— А производили ли вы поиски вокруг, достопочтенный Иван Михайлович? — спросил Попеску.

— Искали, — махнул рукой председатель, — сколько трудодней на шурфы потратили... Нигде нет воды. Может, вы поможете?

— А чем же наша экспедиция может быть вам полезна? — поинтересовался я.

— Скажите, людям, которые жили на древнем городище и вокруг него, могло хватать воды из ручья и источника?

— Нет, — подумав, сказал я, — даже если ручей и был намного полноводнее тысячу лет назад, все равно не могло. На поселении жило несколько тысяч человек. Той воды, что есть сейчас, даже для питья и умывания не хватило бы. А ведь здесь жили сотни ремесленников — металлурги, гончары, литейщики. Им для производства нужно было очень много воды. Должна быть здесь вода. Ищите еще.

— Ищущий да обрящет! — сказал Попеску и поднял вверх толстый указательный палец.

Иван Михайлович приободрился было, но потом развел руками.

— Да где же искать? Уж сколько искали! Специалистов из района вызывали.

— Помнится мне, — задумчиво сказал Попеску, — лет 40 назад, когда нашел я источник у подножия читацуи — городища, по-вашему, — и источник этот оформил, первое время в бассейне сильный отстой был — частицы голубой водоносной глины. Она бывает там, где издавна много воды.

— Водоносный слой? — спросил Иван Михайлович. — Как же это может быть? Ведь за источником крутой склон?

— Да и мне было удивительно, — сказал Попеску, — искал я тогда и на городище и выше его, да ничего не нашел.

— А вы ничего не обнаружили на городище? — спросил меня Иван Михайлович.

— Нет. Во впадине в нижней части городища была вода в XIV-XVII веках, да только, видимо, стоячая — из весенних вод. А потом, когда впадина заполнилась илом, этой воде негде было собираться. Ведь на городище с XII века никто не жил, некому было и чистить впадину.

— Ну, ладно, — вздохнул Иван Михайлович, — подумайте, может, чего и надумаете. А теперь, — улыбаясь, продолжал он, — хочу вас повеселить, Георгий Борисович. Изрядные шутники, видно, работают в вашей экспедиции.

И он протянул мне свежую газету. С листа на меня глядела улыбающаяся физиономия Турчанинова, за ним раскоп. Очерк занимал почти целый подвал. Можно было подумать, что это описывается не работа экспедиции, а опереточный спектакль. Я, например, был изображен в каком-то развевающемся на ветру голубом плаще. В довершение всего в очерке было рассказано, как во время пожара в колхозной овчарне архитектор экспедиции тов. Барабанов вынес на своих плечах около 60 колхозных баранов. Это было самой бессовестной ложью, которую мне приходилось когда-либо читать.

— Да вы не расстраивайтесь, — сказал, улыбаясь, Иван Михайлович, — если бы вызнали, что иногда про нас пишут...

По дороге в лагерь я проклинал собственное легкомыслие. Видел же я, как Турчанинов морочит голову этому доверчивому корреспонденту. Тот еще восхищался турчаниновским простодушием и наивностью. А бараны — это, конечно, страшная месть за первый трудовой подвиг, который Барабанов заставил совершить Турчанинова в день знакомства. "Надо будет немедленно выгнать его из экспедиции", — размышлял я.

Когда я вернулся в лагерь, все грелись вокруг костра: надвигалась осень. Глубокий и сдержанный голос Турчанинова звучал в темноте: "Река раскинулась. Течет, грустит лениво и моет берега. Над скудной глиной желтого обрыва в степи грустят стога..."

Я поневоле заслушался.

Когда Турчанинов кончил, Зина тихо спросила:

— Что это, Гриша?

— Блок, — коротко ответил Турчанинов.