Подвиг Антиоха Кантемира - Александр Западов

Антиох вздохнул. Да, в двадцать лет он хорошо понимал, как беспределен путь познания. Непрестанно читая, каждый день открывая для себя неизведанное, стремясь постичь его, он нередко отчаивался, досадуя на несовершенство человеческого ума.

Антиох не обольщался относительно своего будущего. Ученые занятия, к которым он испытывал влечение, не сулили ни богатства, ни славы. Судьбы ученых мужей припомнились ему. Признание приходило к ним не скоро, нередко после смерти. Путь их был наполнен великого труда, жизнь подвергалась насмешкам преуспевающих глупцов. "Почему власть имущие так боится просвещения? — грустно думал Кантемир. — Вероятно, потому, что богатство и чины чаще добывают обманом, преступлением, жестокостью, подлостью, нежели добродетелью. Просвещенный человек способен осознать причину зла, изобличить виновного. Даже покорность его сомнительна и опасна, ибо он всегда неполной презрения к насильнику".

Кантемир почувствовал нетерпеливое желание писать, ставшее в последнее время привычным. Только это занятие давало ему возможность утвердить себя и свою правду в мире, для него чужом и враждебном.

Перья на столе Антиоха всегда были аккуратно очинены: сын во всем подражал отцу. Присев на краешек кресла, он взял одно из них, обмакнул в чернила и вывел: "На хулящих учения". Секунду подумав, прибавил: "К уму своему".

Стихи слагались быстро, рука Антиоха едва успевала записывать:

Уме слабый, плод трудов недолгой науки!Покойся, если хочешь прожить жизнь без скуки:Не писав дни летящи века проводити,Можно и хвалу достать, хоть творцом не слыти.Противно учение, творец немил, чаю,Когда чту книгу кому — говорит: скучаю!

Антиох вспомнил о своих братьях — Матвее, Константине, Сербане, с трудом переносивших годы ученья. Теперь, будучи на свободе, они с упоением предавались радостям бытия, посмеиваясь над младшим братом.

Антиох не сердился на них. Он думал о том, с каким почтением говорил о государе Петре I отец, видевший в нем покровителя своих ученых занятий. Князь Дмитрий Константинович обсуждал с царем прожект создания в России университета на манер европейских. Не успели они осуществить задуманное: обоих нет в живых.

Кантемир провел две черточки внизу страницы, проверяя пригодность пера, но писания не продолжил Что-то вдруг удержало его.

Молодой царь, внук Петра I, четырнадцатилетний мальчик Петр II, имел отличных учителей, среди которых были профессора Санкт-Петербургской Академии наук. Один из них Христиан Гольбах, секретарь Академии, бывавший в доме Кантемиров, рассказывал, что мальчик поначалу проявлял немалые способности в науках, однако Меншиков, а затем Долгорукие мешали его занятиям, напоминая о делах государственных, которые, впрочем, за него вершили с большою охотою, предлагая юному Петру II царские развлечения взамен царских обязанностей: охоту, парады, попойки.

Антиоху вдруг так живо представилась возможность царя установить в стране разумный порядок, при котором ученые мужи почитались бы первыми людьми в государстве, были бы государственными советниками, справедливостью, бескорыстием и мудростью снискавшими всеобщее уважение, что он крепко зажмурился, желая продлить видение златого века.

Пришла затем в голову дерзкая мысль — просветить царя, заставить его подумать о лучших в России людях, жаждущих честно служить отчизне, но лишенных такой возможности, осмеянных и забытых. Но как сказать об этом? Решение пришло само собой. Антиох улыбнулся. Есть старый верный способ: желаемое выдать за действительное, польстить, не пытаясь даже отдаленно приблизиться к истине. Не станет же царь отказываться от того, что на словах все почитают достоинством, а на деле в грош не ставят.

Аполлон не слабу в нем ощутил защиту,Видел того самого чтяща его свиту,И под сенью милости его всем обильноТщится множить Парнаса жителей он сильно.

Кантемир остался доволен написанным.

"Странно человек устроен, — подумал он. — Приобретя познания в науке и искусстве, он начинает дорожить ими пуще всех других ценностей. Но почему же тогда человека никогда не тяготит невежество?

Приближенные молодого царя не устают его нахваливать за тягу к знаниям, но все это сплошное притворство. Пустые карманы ученых отпугивают куда сильнее, нежели пустые головы богатых невежд.

Злобную ненависть вызывает у знати ученость, потому что она порождает свободомыслие. Довелось мне повидать ханжей, самозабвенно перебирающих четки, но ни на секунду не забывающих о своих доходах".

Антиох испытал неодолимое желание заклеймить их навеки, изничтожить жалом сатиры. Перо вновь заскользило по бумаге:

Епископом хочешь быть — уберися в рясу,Сверх той тело с гордостью риза полосатаДа прикроет; на шею повесь цепь от злата,Клобуком покрой главу, брюхо бородою.Клюку пышно повели нести пред тобою…

Антиоху было радостно, он спешил скорее предать бумаге то, что складывалось сегодня в голове с такой удивительной легкостью, наполняя его сознанием своой силы и ощущением счастья.

Воображение подсказывало ему все новые детали: вот он, мнимый служитель бога, сидит, развалясь, в карете. Никто не в силах рассмотреть спрятанную под пышной одеждой завистливую и властолюбивую душу ненавистника науки. Да, церковь более печется о своих доходах, чем о просвещении. Что ей наука?

Выписи для прихожан делать прибыльнее, чем сочинять проповеди, которые служили бы совершенствованию их душ.

Мысли опережали перо. Каждая строчка сама по себе укладывалась в тринадцать положенных слогов. Он их и не считал вовсе.

Антиоху была знакома лютая злоба знатных невежд, которые за деньги могли купить себе видимость всех добродетелей, глухо преследуя тех, кто на самом деле почел возможным приобрести их трудом и самоотречением.

Излюбленное средство нападения недругов науки на ученых мужей — обвинение их в ереси, расколах, безбожии.

Ереси и расколы суть науки дети;Больше врет, кому далось больше разумети;В безбожие приходит, кто над книгой тает,—Говорит тот, кто и сам мало бога знает…

В это время дверь в его комнату приотворилась.

— Можно к тебе? — весело спросил Матвей и, не дожидаясь ответа, вошел. — Все сидишь читаешь?

Антиох инстинктивно загородил локтем исписанный лист.

— Никак сам сочиняешь? Да по-русски! — отметил

Матвей, все-таки рассмотрев ровные строчки стихов. — Печатать будешь?

— Не знаю.

— Сделай милость, не печатай! — деланно взмолился брат. — И без того книг столько издают, что скоро не останется бумаги, чтобы на ночь кудри завить.

— Тебе бы только о кудрях думать! — заметил Антиох и с бережливой лаской провел рукою по переплету тома Горация.

Матвей взял книгу со стола.

— Право, — сказал он, — я и двух денег за него не дам. И тебе не посоветую. Пудру не на что купить, не то что книги. Рексу задолжал за кафтан, с Егором за сапоги второй месяц не могу расплатиться. От книг только одни расходы, доходов не дождешься. Брось ты эти пустые занятия, послушай моего совета, я ведь тебе добра желаю.

Антиох, ни слова не говоря, вынул из рук Матвея томик Горация, водворил его на место. Матвей еще несколько минут поддразнивал брата, но, заметив, что Антиох явно не в духе, оставил его в покое и ушел, с осторожной насмешливостью прикрыв дверь.

После ухода Матвея Антиох долго не мог взяться за перо.

"Почему люди превыше всего ценят деньги и земные блага? Разумеется, из грамматических правил кафтана не сошьешь, а бедный человек всегда не прав. Люди, стремящиеся познать тайны природы, вызывают у невежд насмешку, поскольку богаче от этого не становятся", — думал Кантемир.

Стемнело, и теперь он не спешил записывать, но молодая память цепко держала слагавшиеся стихи. Ему было хорошо, покойно одному в наступивших сумерках, среди дорогих сердцу книг, со сладкой тайной своих занятий.

Вошедший со свечами камердинер Василий заставил Антиоха недовольно поморщиться. Через несколько минут он привык к освещению, но его больные глаза уже устали. Доктор часто повторял Антиоху, что нельзя работать при свечах.

С любовью посмотрел Кантемир на полки с книгами — мертвыми, но верными своими друзьями. Товарищи-офицеры часто упрекали его за то, что он забывал ради книг живых друзей, отказываясь даже послужить

Бахусу — в офицерском кругу неслыханная добродетель! "Вино, — убеждали его, — веселит душу, отвлекает от тяжких дум, дружит людей между собою".

"О пьяницах, хулящих учения, я обязательно напишу в конце сатиры. Только все это завтра. На сегодня хватит", — решил он.