Горбун - Владимир Цмыг

…Чувствуя приближение смерти, тяжко стонала старуха. Физическое страдание усугублял камень на душе. Кроме приемного сына, в городе у неё не было родственников. Что приемный сын не человек, она с самого начала подозревала, лишь заглянув в глаза подобранного крошки. Невозмутимыми, холодными глазами младенца из невообразимо далеких далей глядело какое–то омерзительное существо… Появлялось желание сдавить горло пухленького малыша. Но невостребованное материнское чувство подавляло страх и отвращение, и она холила своего найденыша. Любовь, отвращение и ненависть странным образом переплелись в чудовищный жгут, который теперь захлестнул её тонкую, морщинистую шею.

Город взбунтовался, люди перестали ходить на работу. Осаждая магазины, впрок запасались провизией, — каждый дом хотел быть крепостью. Никто не верил в ОМОН, лихие, мускулистые спецназовцы вызывали лишь насмешку. Каменные желваки ходили под кожей загорелых скул: парней натаскивали совсем для другого, здесь же они, как слоны с выколотыми глазами.

…Эксперт отозвал «важняка» в сторону, что–то зашептал ему на ухо, тот отстранился в крайнем удивлении.

— Да–да! — утвердительно кивнул головой эксперт. — Под лестницей и у стены забора семенная жидкость идентична, но она… человеку не принадлежит.

— Так кому же! — крикнул полковник, но тут же пожалел, что сорвался. Тощий эксперт с большими залысинами и мешками под глазами (не спал двое суток) пожал плечами.

— Если брать на анализ сперму крупных животных, понадобятся месяцы…

Тоска заполонила душу полковника, ее усиливал вчерашний приезд дочери. Сегодня утром он просил ее не выходить из номера гостиницы. Потом с ней куда–нибудь сходит. Он знал свою упорную дочь, она могла сойти с поезда на ближайшей станции, ежели силком отправит её домой.

Недавно у него был телефонный разговор с начальником. Выслушав упреки и угрозы, полковник сказал, что может подать рапорт об отставке, если ему не доверяют. На другом конце провода генерал сбавил тон. Лучше этого опера по особо важным делам не было в отделе. Если у него что–то застопорилось, значит, случай из ряда вон выходящий.

«Собака!.. Да–да, только она может отличить человека от не человека… Тьфу, какой–то бред сумасшедшего, мистикой несет, даже чертовщиной!»

И все же эта мысль не отпускала его весь день, тем более структура волосков, найденных под лестницей, подтверждала, что они явно не принадлежат человеку. Но собаке и кошке — тоже…

«Надо действовать алогично, — решил опер, — человеческая логика в этом случае бессильна. Алогично? Но как! Ежели глянуть в самый корень, даже безумец понятен, потому как в его кажущейся алогичности поступков все же присутствует именно человеческое начало…»

Лучшая в подразделении собака, когда ее подвели к тому месту, где нашли волоски и пятна семенной жидкости, поджав хвост, скуля, неожиданно бросилась прочь. Все это еще больше укрепило полковника в мысли, только собака сможет выявить монстра. Он может быть везде: например, в том крупном мужчине в хорошем костюме и с кейсом. Или он — этот жилистый крепыш в куртке из плащовки, у киоска жадно сосущий пиво. Даже горбуну из морга по силам эта роль. И все же, чтоб свернуть шею здоровенному мужику, нужна сила гориллы! Водить по городу служебных собак, и ждать, когда они подожмут хвосты и кинутся прочь — но это же нонсенс! Чудовище тем временем умертвит не один десяток людей. На похороны, где рыдали близкие убитых, посылались агенты в штатском. Авось преступника потянет взглянуть на деяния своих рук.

Команда «важняка» и приданные ему местные сотрудники, обшаривали подвалы, канализационные люки, полуразрушенные дома и новостройки, сараи на окраине, даже кладбища. Немало выудили бомжей, самых низкопробных проституток, беспризорных детей. Полковник особенно не надеялся, что среди людей, выброшенных обществом на помойку, он найдет монстра, но что–то надо было делать… И все же интуиция подсказывала, он может находиться в таких местах, где мало кто бывал.

Предположительно такое место они нашли далеко от центра города, в старинном полуразрушенном здании. Овчарки впервые забеспокоились, скуля, царапали битый кирпич. Восьмидесятилетний старик из соседнего дома сказал, что под развалинами должен находиться громадный подвал с тайными ходами. О нем он еще мальчонкой слышал. Но подвал оказался весьма обычным, как и под панельными пятиэтажками. Полковник запомнил эти развалины, он никогда ничего не упускал из виду: даже чиханье случайного прохожего может разрешить страшную загадку…

Старуха стонала, в бреду просила воды, но, кроме горбуна, в коммуналке никого не было. Соседи, молодая пара, ненавидела эту вонючую дыру, кормясь у родителей, появлялись в ней лишь раз в месяц. Хищник недовольно щурил глаза от яркого света фонаря на свежевкопанном столбе. Фонарь освещал выщербленную стену с потайной железной дверцей. Днем перед развалинами появился передвижной кран с чугунным шаром на стреле… Придется замуровать ход, оставив только лаз на заросшем кустами пустыре. Туда уже забредали любопытные, теперь их гниющую плоть дожирают крысы в волчьих ямах на острых кольях. Если в одном месте вышибить дубовые подпорки, рухнет часть арочного потолка, похоронив подвал со всеми его тупиками, боковыми ответвлениями, каменными мешками, где когда–то томились тайные узники. В одном из тупиков горбун нашел с десяток больших бочек, обросших седой плесенью, со старинным драгоценным вином. Но ему неприятен даже запах алкоголя.

Чудовищные ладони покачивались над ним, уплотняясь, все более обретали четкие очертания: настало время охоты. Старуха услышала легкий щелчок замка. «Ушел промышлять!» — подумала она, и в этом умирающая была близка к истине.

Хищник тенью скользил вдоль стен, уходя от дрожавшего света фонарей. В ботинках на микропоре он бесшумно скользил в ночи, ловя звуки засыпающего города. Сторожевой гул ночного далекого вертолета обрушивал на бодрствующих людей еще больше тягучего липкого страха. «Кто следующий?..» — думал каждый в своей каменной норе. С фосфоресцирующими глазами редкие кошки проскальзывали поодаль. Вкрадчиво, бесполезно — обещающе шептала листва парков (скамейки пусты), впервые никто не рвал цветы на клумбах. Город агонизировал.

По краям высотной модерновой гостиницы понатыкано много разноцветных «комков». Несколько патрульных машин замерли возле широкой лестницы из мраморной крошки. Две башни из пустых картонных ящиков высились возле задней стены одного из ларьков. Скользнув в черноту, горбун, как паук на паутине, притаился в картонной норе.

Зацокали каблучки легкой, как ветерок, девушки, длинные каштановые волосы били по спине. Видимо, выскочила из гостиницы что–либо купить. Возле темного угла киоска ее перехватили ладони, запихнули меж ящиков…

Проходящий мимо омоновец покосился на горбуна, скорчившегося возле стены киоска. «Ишь, как надрался, — с завистью подумал он, — аж всего выворачивает!»

Номер ее пуст, постель не тронута, вещи в шкафу, вечернее платье, в котором она была в театре (теперь он работал только днем), висело на спинке кресла. Полковник бросился в вестибюль.

— Да, выходила, — сказал постовой у широкой зеркальной двери, — сказала, за журналами.

В грязном окровавленном коме меж картонных ящиков трудно узнать красавицу–дочь! Та же мука в вылезших из орбит глазах, что и у десятков жертв, те же чудовищные черно–синие пятна на сломанной шее и… Полковника вырвало. Страшная яма, откуда торчали окровавленные клочья платья, нижнего белья! Двое дюжих парней из команды «важняка» под руки отвели начальника в номер.

Разжав ножом намертво сцепленные челюсти, они влили ему в горло стакан коньяка, через некоторое время — другой. Если б не алкоголь, сознание бы его расщепилось. Закаленное, тренированное сердце выдержало бы, но вот душа… Он уснул прямо в кресле, подчиненные замерли в ожидании.

Полковник, сильный сорокавосьмилетний мужчина, не стесняясь окружающих, плакал возле стола, где лежала его единственная кровиночка. В сердце не было жажды мщения, а лишь тоска одиночества, утраты, безысходности. Один, совсем один! Но почему именно она? Но такой же вопрос, обращенный к небу, здесь уже звучал десятки раз от безутешных родителей.

Горбун ловко передвигался в сумерках морга, на каталку кладя трупы. Полковник бездумно уставился на его обезьяньи руки, машинально следя, как он ворочал мертвеца, укутывая его в полиэтилен. Вместе с безграничным горем к полковнику пришла решимость. До смерти дочери в нем жила тайная, далеко запрятанная мысль, что в любое время он может отказаться от этого безнадежного дела, теперь у него не было выбора. С этого момента, забыв весь профессионализм, навыки, многолетний опыт, он начинал с нуля… Только в морге у трупа дочери он вдруг понял: монстр не безумец человеческого рода, а некое инфернальное существо, каким–то образом через некую метафизическую щель случайно попавшее на землю…