История одной лжи - Роберт Стивенсон

В течение полуминуты Ричард обдумывал свой ответ, затем, смягчившись, буркнул «прощайте» и выбежал на улицу.

На обратном пути он ехал не спеша и опоздал к завтраку. Сквайр стоял спиной к камину и был близок к удару, его пальцы нервно теребили полы сюртука. Когда Ричард вошел, его рот беззвучно открылся и глаза выкатились из орбит.

— Ты это видел? — вскричал он, указывая на газету.

— Да, — ответил Ричард.

— И ты прочел это? Правда?

— Да, прочел, — ответил Ричард, потупив взор.

— И как ты на это реагируешь? — спросил старик.

— Вы были, вероятно, плохо осведомлены, — сказал Дик.

— Ах так! Ты ничего не можешь придумать? У тебя нет ни слова объяснений, ни предложений?

— Я боюсь, сэр, что вам придется извиниться перед мистером Далтоном. Это было бы красивее, это было бы только справедливо, и откровенное признание способствовало бы… — Здесь Ричард сделал паузу, как бы не находя соответствующих слов.

— Эта мысль должна была бы исходить от меня! — прорычал отец. — В твоих же устах она неуместна. Так не должен мыслить преданный сын. Если бы мой отец попал в подобное положение, то я преследовал бы редактора до конца его жизни, я избил бы его до смерти. Это было бы глупо, но я доказал бы этим, что родственные чувства во мне сильны. Сын? Ты мне не сын!

— Отец… — сказал Дик.

— Я отрекаюсь от тебя! Твоя мать умерла бы со стыда, я рад, что она в могиле. Дик Нэсби! Плохо осведомлен! У тебя нет ни чести, ни сыновних чувств, ни привязанности. Ты бездушен! Вон! Тут тебе нет места! Вон! Прочь отсюда! — сказал он, указывая на дверь.

С взбудораженными нервами, с бурно клокочущей кровью в его жилах, Дик ретировался. Он находился в состоянии такого оцепенения, что потерял способность слушать и говорить. Но среди всех этих волнений чувство непростительной несправедливости навеки запечатлелось в его памяти.

ГЛАВА III. Именем Адмирала

Возврата к прежнему быть не могло. Отныне между Диком и его отцом установились холодные отношения. Надменный старик становился еще более надменным при встречах с сыном. Обуреваемый вечным гневом, с подчеркнутой вежливостью он осведомлялся о здоровье Дика и обсуждал с ним погоду. Его голос звучал сухо и отчетливо. По временам в нем проскальзывали дрожащие нотки едва сдерживаемого негодования.

Что касается Дика, то ему казалось, что его жизнь внезапно оборвалась. Все прежнее потеряло для него интерес, его ранняя наблюдательность, которой он так гордился в своих путешествиях, отступила, как что-то постыдное, перед настоящим горем. Сожаление и уважение по целым дням боролись в сердце Дика. Теперь он был близок к тому, чтобы помириться со своим отцом или ускользнуть ночью, чтобы уже больше не возвращаться в отцовский дом.

Однажды случилось так, что, гуляя, он дошел до незнакомой гористой местности. Пробравшись через густой кустарник, он вышел на плоскогорье. Несколько величавых ирландских сосен возвышались на бугорке, прозрачный ключ у подножья холма извивался небольшим ручейком среди кустарников. Только что пронеслась гроза, но солнце ярко светило, и воздух был напоен ароматом сосен и травы. На камне, под деревом, сидела молодая девушка. Мы привыкли представлять себе женщину в виде символического превращения, основанного на ее одежде, и нам легче всего представить себе нашу владычицу, как неотъемлемую часть платья. Но человеческое восторжествовало над одеждой: взгляд, прикосновение — платье оживает, и женщина, задрапированная в эту оболочку из материи, освобождается от ее оков. Черное платье привлекло внимание Дика Нэсби и всецело овладело им. Он подошел ближе, и девушка полуобернулась. При виде ее лица Дик вздрогнул. Это было лицо, о котором он мечтал, и он впитывал его в себя, как животворящий воздух.

— Извините, — проговорил он, снимая шляпу, — вы рисуете?

— О, — воскликнула она, — только для себя! Я ненавижу живопись.

— Бьюсь об заклад, что вы не правы, — вставил Дик. — Я рисую сам, и знаете, что это означает?

— А именно?

— Две вещи, — ответил он, — во-первых, что я не строгий критик, а во-вторых, что я имею право видеть вашу картину.

Она прикрыла мольберт обеими руками и сказала:

— Ах нет, мне стыдно.

— Я должен вам сказать, что хоть я и не художник, но знал многих художников в Париже. Многие из них были моими друзьями, и я часто бывал в их ателье.

— В Париже! — воскликнула она с внезапно заблестевшими глазами. — Вы встречали когда-нибудь мистера ван Тромпа?

— Я? Да. Скажите, не дочь ли вы Адмирала?

— Адмирала? Его так называют? — крикнула она. — Ах, как хорошо, как мило с их стороны! Не правда ли, его называет так молодежь?

— Да, — с некоторой натяжкой ответил Дик.

— Теперь вы можете понять, — сказала она с непередаваемым оттенком сдерживаемой благородной гордости, — почему я предпочла не показать вам свой набросок. Дочь ван Тромпа! Дочь Адмирала! Меня чарует это название. Адмирал! Итак, вы знаете моего отца?

— Да, — сказал Дик, — я часто встречался с ним, мы были даже друзьями. Возможно, что он упоминал обо мне, — меня зовут Нэсби.

— К сожалению, он пишет так мало. Он занят, он всецело отдался своему искусству! Я бы предпочла, — добавила она, — чтобы мой отец был более обыкновенным человеком. Потому что большой художник… Вы видели его работы?

— Я видел некоторые из них, — ответил Дик, — они очень милы.

Она громко засмеялась.

— «Милы»?! — повторила она. — Я вижу, что вы не слишком интересуетесь искусством.

— Не слишком, — согласился он, — но я знаю, что многие охотно покупают картины мистера ван Тромпа.

— Называйте его Адмиралом, — сказала она, — это звучит мило и просто, мне приятно, что его оценили и полюбили молодые художники, — его не всегда признавали. У него была тяжелая жизнь в течение долгих лет, и когда я думаю… — Слезы блеснули в ее глазах. — Когда я думаю об этом, я чувствую, что глупею. А теперь я пойду домой. Вы доставили мне радость. Подумайте только, мистер Нэсби, с шести лет я не видела своего отца, но я всегда думаю о нем. Вы должны навестить меня, моя тетя будет очень польщена этим, я уверена. И тогда вы мне расскажете подробно о моем отце, не правда ли?

Дик помог ей сложить мольберт, и, когда все было готово, она протянула ему руку и сердечно пожала ее.

— Вы друг моего отца? Мы тоже будем друзьями. Вы должны прийти ко мне поскорее. — И она вприпрыжку сбежала с холмика.

Дик стоял в замешательстве. Ему было больно. Во всем происшедшем было много комичного, но черное платье, лицо и рука, которую он держал в своей, настраивали его на серьезный лад. Как он должен был поступить теперь? Быть может, забыть девушку? Он об этом поразмыслит. Он подумает также о том, продолжать ли это знакомство.