Призраки Дарвина - Ариэль Дорфман

наслаждаться спектаклем. «Дай мне! Дай мне! — верещали они наперебой. — Я тоже хочу увидеть эту обезьяну! Тоже хочу посмотреть на Роя в обличье шимпанзе!» Мама в ужасе шикнула на них, а я лишь молча зыркнул, и братья затихли. О, если бы взглядом можно было убить. Они понимали, что я старше и сильнее и рано или поздно отомщу. Но не сейчас, еще рано. Пока что я свернул на подъездную дорожку и помчался к дому Кэм. Кому еще я мог показать этот снимок, кто мог утешить меня, снять злые чары, заявить, что это всего лишь случайность, что-то, что рассеется и не повторится с чьей-то другой камерой, вчерашней или завтрашней моделью?

Она должна быть дома.

Я знал, что Кэм будет ждать меня, чтобы вместе пойти в школу, и она проснулась тем утром с мыслями обо мне и моем дне рождения. Она думала обо мне, пока готовила завтрак для отца и смотрела вслед его «мустангу». Входная дверь открыта, чтобы мне не нужно было звонить в звонок. Мне всегда здесь будут рады.

Но не той фотографии, которую я ей показал.

— Это кто? — спросила Кэм.

Я сказал, что знать не знаю и не хочу.

Кэм не унималась:

— Кто он? Чего он хочет?

Поиметь меня, вот чего он хочет. Эти слова я даже не потрудился выпалить. Я уже чувствовал, как между нами ширится пропасть и лицо этого примата отделяет меня от нее и от себя самого. Потому что я не мог даже признаться, что, по моим подозрениям, эта напасть из-за утреннего проступка, когда я предал ее, занимался сексом с самим собой вместо того, чтобы проявить терпение, изливая пустой комнате то, что должен был оставить внутри нее, слушая Питера Гэбриэла, а не ее бормотание и охи-ахи мне в ухо. Я не мог сказать Кэм эту правду, как и любую другую. Может быть, это случалось с каждым мальчиком, который… Может быть, это самый загадочный обряд посвящения, секрет секса и полового созревания, о котором никто не хотел говорить; возможно, Кэм возненавидит меня зато, что я растратил себя, и если я притворюсь, что ничего особенного не произошло, то завтра проснусь и другое мое фото известит о возвращении к нормальной жизни. Может быть, я ошибся, что рванул к ней, веря, что у нее найдется решение… Тогда как у нее был лишь вопрос: кто это?

Это был правильный вопрос, но я не был к нему готов. Я мог думать лишь о себе: почему я? Ну почему я? Это был нескладный и беззвучный ответ на ее вопрос. Беззвучный, потому что я не произнес этих слов, просто позволил им оформиться и разрывать мой разум, преодолевая ставшую еще темнее пропасть между нами. Кэм было интересно, кто этот парень, а мне было наплевать, я хотел лишь, чтобы он исчез, а она обняла бы меня, предложив приют моему запятнанному телу, но этот парень уже копал яму вокруг меня, возводил стену, стену из его глаз, волос и смуглой кожи. Он сделал нас с Кэм чужими.

Я посмотрел на Кэм так, словно никогда не видел раньше, как будто я уже сейчас мог предсказать, что ждет впереди: билеты на «Роллинг Стоунз», выброшенные в мусорку, дни, складывающиеся в недели, месяцы, а потом и годы, когда мы не будем разговаривать с друг другом, станем избегать общества друг друга; я мог бы подойти и жадно поцеловать ее в губы и притвориться, что мы одни в комнате, под звездами или на ее постели, но нас теперь всегда трое. Да, его яд начал просачиваться во все щели, для начала проникнув в Кэм.

— Ты… — заикаясь, просипел я. — Ты… — и с трудом выдохнул то, что за этим последовало, но Кэм все явственно прочла по моим глазам, не испугалась, но все же отступила на шаг, такова была жестокость моего разочарования. — Никому не смей рассказывать об этом, никому, ни одному человеку, даже отцу, ни единой душе, а не то…

А не то что? Я возненавижу ее? Скручу? Искалечу? Брошу в клетку, как дикого зверя?!

Ее голос прозвучал ласково, и на какой-то миг, которого хватило бы лишь на одно тиканье секундной стрелки, мне удалось ухватиться за иллюзию, что я вовсе не превращаюсь в кого-то другого, в чужака, в человека, чье лицо разрушило мое собственное, и все еще можно поправить, а Кэм по-прежнему любит меня, как и накануне вечером, и я все еще могу быть цельным собой, потому что Кэм сказала:

— Ты можешь на меня положиться.

Она так сказала, и много лет спустя я удостоверился, что это правда, но сейчас этот краткий промежуток покоя растворился, и я понял, что уже слишком поздно: я выпустил какое-то чудовище наружу или, напротив, впустил его внутрь, а Кэм спросила, кто это был, кто он и чего хочет. И я отпрянул. Вместо того, чтобы ринуться ей в объятия, рыдать на ее плече и вместе думать, что с этим делать, я выхватил снимок, развернулся, оставил ее, без каких-либо обещаний со своей стороны. Увы, она не могла на меня положиться, просто потому что никакого «меня» не осталось, теперь были «мы», только молодой дикарь и зараженный четырнадцатилетний парень, приговоренный по непонятным ему причинам, цепляющийся за воспоминания о девушке, с которой только что порвал, будто вспоминания могли принести спасение.

Мы любили шутить, что это была любовь «с первого всплеска». Или с первого рывка, так куда более эротично.

Мы познакомились на отборе в школьную команду по плаванию. Оба любили плавание, очень хорошо плавали, нас поставила в пару тренер Гризельда, бронзовая медалистка Олимпийских игр, которая решила перемешать мальчиков и девочек, надеясь таким образом поднять соревновательный дух.

Я едва взглянул на малявку рядом, на соперницу, которую мне навязали, — эй, мне как-никак стукнуло десять, и я частенько во всеуслышание заявлял, какие же тупые эти девчонки, с излишним рвением компенсируя страх перед противоположным полом, их дерзкими взглядами, болтливыми ртами, вечным хихиканьем по всяким секретным поводам, перед таинственным притяжением стройных ног во время бега или, в случае с девчонкой-пловчихой, сидящей рядом на бортике бассейна, вызывающе сверкающих из-под контуров купальника. Так что я просто небрежно кивнул, демонстрируя очевидное превосходство, когда тренер представил нас: это Кэм Вуд, это Рой Фостер, привет, привет, привет и пока, — я надеялся, что достаточно скоро оставлю ее далеко позади на дорожке.

А потом мы нырнули и начали энергично, неистово плыть, изо всех сил стараясь