Призраки Дарвина - Ариэль Дорфман

и разрушали меня и в далеком, и чуть более приближенном к нашему времени прошлом. Трудно усомниться, что дело не в сочетании секса и болезни, и тем не менее, сколько мальчиков впервые прикасались к своим гениталиям, выждав удобный момент, — и девочек, девочек, таких как Кэм, — сколькие из них задыхались в сексуальном припадке и с жарким изумлением наблюдали, как сперма выстреливает густой белой струей в любое доступное вместилище, в то время как они таяли всем телом, от кончиков пальцев ног до расширяющейся вселенной их мозга, и благодарили звезды и Питера Гэбриэла за то, что вскоре повторят этот опыт? Сколькие в итоге страдали, как я? Сколькие, как и я, несмело, но гордо тащились вниз по лестнице к завтраку, где их поджидал отец с последней моделью камеры SX-70, чтобы запечатлеть тот самый миг, когда я уставлюсь на лежащие рядом с тарелкой ключи от миниатюрного мопеда, о котором так мечтал. А еще на два билета на предстоящий закрытый концерт «Роллинг Стоунз» в ночном клубе «Бухта сэра Моргана» в Вустере перед туром по стране. Мой отец хотел навсегда зафиксировать с помощью полароида апогей семейного блаженства, который он сам срежиссировал и представил миллионам телезрителей в звездном присутствии Джеймса Гарнера. Щелк!

И вот оно. Щелчок разделил мое существование надвое. До щелчка и после него. Я так хорошо помню все, что было потом. Через секунду после того, как отец с нетерпением вытащил из камеры мгновенной печати снимок и, отогнав остальных членов семейства, наблюдал, как на сером фоне проступает нечто, словно призрак, все и случилось — пока мама целовала и обнимала меня со всепоглощающей теплотой, а братья горланили дурацкую поздравительную песню с добрыми пожеланиями на день рождения, которые имели смысл для всех в этом мире, но никогда более для меня.

Лицо моего отца. Он уставился на нарыв полароидного подобия меня, как если бы это был дьявол во плоти. А так и было, я не сомневался в этом много лет. Но отец тогда не поверил своим глазам, пробормотал «нет, нет, нет» и сунул улику в карман, скомкав с силой, как будто это ядовитый червь, а не фотография, с такой тревогой и отвращением, что я испугался, уж не читалось ли мое недавнее эротическое посвящение в румянце на щеках, уж не догадался ли мой родитель по пылающему лицу, по какому-то красноречивому прыщику или ухмыляющейся капле пота, скатившейся с губ, о том, что произошло несколько минут назад в спальне наверху, когда Питер Гэбриэл напевал о поцелуях бабуинов в джунглях. Увы, хотя я часто молился, чтобы это было что-то настолько несущественное. Нет, нет, нет. А потом он сказал: «Дай-ка я сделаю еще один снимок, а то этот какой-то нечеткий. Надо сказать ребятам из лаборатории, что они не исправили глюки в последней модели. Не хотелось бы отзывать всю партию». Как будто проблема была чисто техническая и в защите нуждалась только его драгоценная компания «Полароид».

Итак, он согнал нас, всю семью, в кадр и снова щелкнул. Второй важный щелчок в моей жизни. Второй щелчок, возможно, еще хуже первого, потому что он повлиял на все, что последовало далее. Потому что на этот раз отец позволил посмотреть снимок — он был вынужден это сделать! — моей матери, и на ее прекрасном лице показалось отвращение, пока она пыталась убрать фотографию подальше от меня, но я среагировал мгновенно, вырвал снимок из ее рук и…

Там был я.

Ну, не совсем так. Среди всех этих привычных, обычных лиц выделялось только мое, то есть не мое.

Мое тело. Мое место за столом. Мама слева от меня, средний брат Хью справа, они оба лучезарно улыбаются в камеру, в то время как младший брат Вик нетерпеливо протискивается вперед.

Но на месте того, что четырнадцать лет было моим лицом, виднеется другое, лицо какого-то незнакомого молодого парня.

Глаза этого человека, копна спутанных черных волос, курносый нос и высокие скулы, толстые губы аборигена с едва заметным намеком на полоску белых зубов и горящий загадочный вызывающий взгляд — о, если бы взглядом можно было убить, если бы…

Глаза, темные глаза…

Мой посетитель.

Хотя я еще не называл его так, не знал, что он будет безмолвно появляться снова и снова, и всякий раз, когда меня фотографировали или снимали на видео, причем в любом формате, будь то портрет или групповой снимок, он никуда не исчезал, возникая непрерывно, неумолимо, сливаясь со мной так, будто мы родились вместе из одной беззвучной матрицы.

Его лицо вырастало из моей шеи и плеч, присоседившись, как молчаливый, безумный тотем. В нем была лишь одна знакомая черта: короткая густая грива, казавшаяся никудышной имитацией прически в стиле «Битлз» — легкое дуновение современности и эхо, делавшее лицо еще более диким и опасным, возможно, потому, что волосы доходили почти до бровей, затеняя их, отчего казалось, что белки глаз блестят еще ярче.

— Опять эти твои шуточки, — буркнул отец.

Не то чтобы он верил в это, просто нужно было что-то сказать, и вот уже я главный проказник и шалопай, шучу, на радость всем, особенно моей озорной матери и любительнице розыгрышей Кэм. Отец тянул время, пытаясь втиснуть это ненормальное происшествие в некое подобие порядка, готовый винить в произошедшем всех и вся, кроме безгрешной и священной модели «SX-70 Sun 600 Series».

А я тоже тянул время. Подхватив реплику отца, я спросил братьев, уж не их ли это рук дело, не сговорились ли они заслонить мое лицо маской так быстро, что никто и не понял. Я тоже делал все возможное, чтобы найти разумное объяснение случившемуся, когда продемонстрировал им фото и в лоб обвинил в…

— Мы ничего такого не делали, Рой! — хором воскликнули они. — Богом клянемся! Провалиться нам на этом месте, мы не стали бы…

— Это какая-то ошибка, Фицрой, ошибка, — поддакнула мать, но глаза ее казались такими же бешеными, как у незнакомца на полароидном снимке. Нет, в них не плескалась ночная тьма, но они были дикими и куда более испуганными. — Папа эту последнюю модель только вчера домой притащил. Кто знает, что она отчебучивает. Попробуй еще разок, Джерри.

Щелк. Номер три. Крупный план. Только мое лицо, больше ничего.

Его лицо. Больше ничего.

Я схватил снимок прежде, чем кто-то успел меня остановить, и рванул к дверям, потом молнией вернулся за ключами от мопеда, выскользнул из рук отца, тщетно пытавшегося меня задержать, а затем увернулся от хищных лап братьев, которые начали