Вампир - Жюль Лермина

— Но кто такой этот Тевенен? — нетерпеливо спросил я.

— Я его встретил несколько месяцев тому назад, — продолжал Гастон, не отвечая мне, — он выглядел тогда бодрым и помолодевшим…

— Но ведь я сам, несколько часов тому назад увидев его, думал, что предо мной почти молодой человек, — сказал я. — Возможно, что на него так повлияло горе…

— Пойдем, — сказал мне Гастон, — я тебе расскажу всё, что о нём знаю.

В одно мгновение мы достигли Тевенена, который шёл по бульвару. Его узкая спина, казалось, принадлежала выходцу с того света.

— Говори, — сказал я Гастону, — рассказывай скорей об этой странной личности, которая меня беспокоит, сердит и в тоже время интересует.

— Пойдём сперва за ним, — отвечал Гастон. — Я знаю его прошлое, и мне хотелось бы узнать кое-что из его настоящего.

Тевенен шёл, поминутно оглядываясь, останавливаясь у кофеен, как будто всматриваясь в посетителей.

— А, может быть, и в посетительниц! — смеясь, прибавил Гастон.

— Это, впрочем, шутка, — продолжал он, — потому что помимо всегдашней целомудренности Тевенена ему теперь должно быть больше ста лет.

— Ста лет!

— Мне тридцать пять, — сказал Гастон, — а когда было пятнадцать, тот, от кого я услышал историю Тевенена, говорил, что он жил уже в 1760 году.

Старик продолжал скользить, как призрак (у него была какая-то необыкновенная походка), и мы стали бояться, как бы он не исчез бесследно. Дойдя до конца бульвара, он вдруг остановился в нерешительности, как бы не зная, в какую сторону идти.

Гуляющих стало мало. Стоя невдалеке от него, мы видели его жесты, выражающее и гнев, и отчаяние. Он еще сильнее сгорбился и казался совершенно дряхлым. Наконец, он принял какое-то решение и свернул в боковую улицу.

Через несколько минут он подошел к воротам одного дома, у которых сидела женщина, по виду привратница, вышедшая подышать вечерней прохладой. Она держала на руках мальчика, 6–7 летнего крепыша. Едва мальчуган заметил Тевенена, как соскочил с колен матери и стремглав понесся ему навстречу. Налетев на него, он так толкнул старика, что, как нам показалось, тот едва устоял на ногах. Но опасения наши были напрасны. Тевенен с силой и ловкостью поднял ребёнка и стал его целовать. Он целовал его долго.

— Бедняга, — прошептал я с умилением, — он вспоминает об умершей малютке.

Между тем толстуха привратница бранила своего мальчугана:

— Оставишь ли ты господина Тевенена, маленький негодяй? — кричала она. — Прошу вас, г-н Винчент, простить его.

Трепля ребёнка по щекам, он что-то такое ответил, чего мы не расслышали.

— О, я прекрасно знаю, что вы, господин, баловник всех детей, — продолжала женщина, — зато как только они вас завидят, так и рвутся к вам, никак их не удержишь.

Винчент в дом не входил, хотя привратница посторонилась, давая ему дорогу. Он как бы колебался и, наконец, робко сказал:

— Вы не хотите доверить его мне… Я бы научил его кое-чему хорошему!

— Ах, я бы с удовольствием, г-н Винчент. Но ведь вы знаете, что он живёт в деревне у своей бабушки, которая в нём души не чает. И самой-то мне приходится меняться, чтобы выпросить его на недельку… И, кроме того, там такой чудесный воздух!..

Винчент не настаивал. Он еще раз поцеловал ребенка и исчез в длинном коридоре. Он казался помолодевшим.

Гастон подошел к привратнице и спросил:

— Господин, который сейчас вошел, — не Винчент ли Тевенен, ученый?

— Да, сударь. Да, ученый, и притом такой прекрасный человек! Поистине, отец детям. И они, плуты этакие, хорошо это знают: целый день вытягивают у него гроши…

— Он здесь живет?

— Уже десять лет…

— Я его когда-то знал. Он мне показался очень постаревшим.

— Ну, не очень-то доверяйтесь его виду. Полгода тому назад он был так плох, что, казалось, вот-вот умрёт. И вдруг, словно колдовство какое… Я уж не знаю, что он такое придумал, чтобы вылечиться, вот только меньше, чем в шесть недель он совершенно переродился, да так, что будь я вдовой…

Она откровенно засмеялась, как женщина, позволяющая себе, по своему солидному положению, немножко позубоскалить.

— Но сколько же, по-вашему, ему лет? — спросил я.

— О пустяки: лет девяносто пять, а то и побольше.

— Вот человек! — воскликнул Гастон. когда мы удалились и возобновили прогулку. — Очень уважаемый и почитаемый, и любящий детей… Что ты о нём скажешь?

— Ничего. Я жду его историю.

— Она, в сущности, весьма проста для нас, знакомых с наукой. Винчент де-Боссай де-Тевенен — последний потомок большого семейства, эмигрировавшего за границу в эпоху великой революции. Его отец был одним из ста акционеров знаменитого Месмера, за которым он последовал в Швейцарию, где, как ты знаешь, этот знаменитый тавматург жил до своей смерти, последовавшей в 1815 году. Де-Боссай-отец вернулся во Францию вместе с Бурбонами и вскоре умер. После него остался сын Винчент, который нас теперь интересует. Он был учеником Карра и Зоссюра, достиг в медицине учёных степеней и привязался к знаменитому Делезу, которого во время реставрации называли Гиппократом животного магнетизма. С тех пор он, по-видимому, порвал с академической рутиной, был в течение нескольких лет секретарём магнетического общества, основанного маркизом Пюисегюр и сделался, наконец, секретарём, а затем другом, alter ego маркиза де-Мирвиль, директора Авиньонского общества и автора одной очень странной книги о духах и их флюидических проявлениях.

Я быстро прервал Гастона.

— Вообще, этот великий ученый спирит… сумасшедший!..

— К чему так горячиться? — улыбаясь, сказал Гастон. — Если бы кто-нибудь пятьдесят лет тому назад заговорил об успехах техники, не говорю уже о современных нам научных открытиях, нашедших применение в жизни, то его наверно упрятали бы в сумасшедший дом. Думаешь ли ты, что Крукс, открывший новый металл таллий и предложивший досадную задачу о радиометре, был тоже сумасшедший? — прибавил Гастон, оживляясь. — Ну, так почитай его последние изыскания и решись тогда сказать мне, что то «нечто» в твоём сознании, которое ты считал незыблемым, так же осталось непоколебимо.

Но возвратимся к Винченту. С 1825 года этот человек, в котором соединяются удивительное терпение факира с деятельной настойчивостью исследователя, был главою всех этих странных людей, называемых магнетизерами и вообще занимающихся магнетизмом, людей, более многочисленных, чем думают, и чистосердечие которых стоит вне всякого подозрения. Александр Бертран, Жоржа были его учениками, а между тем Тевенен никогда не позволял им произносить своего имени. Он не вмешался, непосредственно, в известный спор с Академией, которая, несмотря на доклад Гюссена, пришла к абсолютному отказу считать магнетизм серьёзным предметом. Ты, конечно, знаешь, что я говорю о решении Академии в 1837 года по инициативе д-ра Дюбуа д'Амиенса.