Сто рассказов о Крыме - Елена Криштоф

В Неаполе скифском найдены были обширные хранилища для зерна, остатки зданий. Сомнений в том, что найден город столичный, не оставалось. В этом убеждал еще и мавзолей, обнаруженный у городской стены. В мавзолее хоронили многих, но раньше всех — старика, ради которого и был построен мавзолей.

Кафтан его украшали многочисленные золотые бляшки, рядом с ним лежал меч, недалеко от него закопали трех коней и воина. Среди других захоронений пышностью отличалось более позднее — в деревянном, истлевшем саркофаге, — скифской царицы, очевидно. Не жены, но, возможно, внучки или правнучки того, кто лежал в каменном ящике. А кто лежал?

…Толпа любопытных с Петровской балки обступила раскопки с утра. Любопытных этот вопрос тоже интересовал, меньше, однако, чем число бляшек на кафтане. "Шульц золото копает", — замирали они.

Между тем Павел Николаевич знал: главная его находка — не золото, а, например, маленький и до удивления выразительный портрет бородатого скифа, вырезанный мастером на обратной стороне египетского амулета. Или стенная роспись, изображающая дикого кабана и напавших на него собак. Та самая черно-рыжая картинка, которая стала впоследствии как бы маркой раскопок… И еще должен был быть один приз — отгадка, ктo лежит в каменном ящике.

С черепом этого неизвестного Шульц поехал в Москву и не сказал скульптору-антропологу Михаилу Михайловичу Герасимову, где взял свою находку. Не скал, чтоб была полная объективность. Когда Герасимов работу закончил, стало ясно: череп не тот. Не Скилура череп.

В то время Герасимов еще только входил в славу, и одни считали его реконструкции бесспорными, другие — очень даже сомнительными. Подумать только: по очертаниям костей черепа скульптор берется восстановить облик человека, жившего за триста лет до нас, а то и за несколько тысяч! А как проверить?

Павел Николаевич Шульц в научность метода Герасимова верил безусловно, поэтому согласился: череп не тот. Очень жаль. Однако с наукой не поспоришь: бюст готов, и вроде бы нет в нем сходства с изображением Скилура на том самом слепке, с которого все началось.

В мастерской Герасимова Шульц был не один, но никто из гостей не знал, чей бюст перед ними. Видели сухое, сильное, горбоносое лицо — и только. И вдруг кто-то случайно надел на голову этого не-Скилура шапку. Кажется, папаху, серую, какие тогда многие носили… И тут Шульц понял — Скилур!

Может быть, Шульц закричал от радости. Было от чего кричать. А вернее, не закричал, но тут же стал рассказывать, как более ста лет назад археолог Бларамберг увидел на рельефе из мрамора двух скифов вот в таких вот остроконечных головных уборах, колпаках. Рассказывал не долго — стремглав поспешил в Крым, где ждали дела: пыль веков прикрывала еще не одну тайну скифской столицы. В те сороковые Шульц был сильным, рыжим, быстрым. Радовался, наверное, своему здоровью, своему ладному телу, любил свою настойчивость и удачу. Что же касается пыли веков — он ее кисточкой сметать не мог: у него не было пальцев обеих рук — потерял их археолог на войне.

В крымской археологии Павел Николаевич оставил примечательную страницу. "Шульц копает, Шульц нашел, Шульц выехал на канал", — говорили о нем. Да, археологические находки и в наше время очень часто начинаются со строительства. Строят — роют — находят. Когда прокладывали трассу канала, он со своей экспедицией шел впереди. Даже впереди саперов.

Тридцать лет его жизни прошли в Крыму, в горячей степи, которая на рассвете, пока еще не зарычали механизмы и дождевальные установки не развесили свои крылья, напоминала ему скифскую степь с двумя всадниками… Говорят, Шульц похож был и лицом и острым клоком бороды на старшего, то есть на Скилура.

Когда я его увидела, он был уже совсем стариком, но борода загибалась все также остро и кожа обгорала на ветру. И вот что интересно: никогда бы не подумала, что смелость больше всего бросится в глаза в облике этого ученого, старого человека. Но именно так случилось: бросилась. А как же иначе? За своим Скилуром он отправился летом сорок пятого, когда не только мне, мало и плохо образованной девочке, многим казалось: кому это нужно?

О Митридате

"Нет имени более известного, чем Митридат. Его жизнь и его смерть — это значительная часть римской истории", — так писал известный французский драматург, немного, наверное, все же склонный к преувеличениям, Жан Расин. А между тем Митридат умер в Керчи. Случилось это в первом веке до нашей эры, и Керчь тогда звали не Керчью, а Пантикапеем, и был город этот столицей государства Боспорского.

История, что привела царя Понтийского Митридата из Малой Азии в Пантикапей, как в последнее убежище, начинается издалека. Сначала в Крыму появлялся, и неоднократно, его военачальник Диофант с войсками. Имя Диофанта сохранил нам декрет, текст которого в виде надписи на камне был найден в конце прошлого века среди развалин Херсонеса. В этом декрете Диофант назван другом и благодетелем Херсонеса, победившим скифского царя Палака, сына Скилура. "Когда скифский царь Палак внезапно напал на Диофанта с большим полчищем, он обратил в бегство скифов, считавшихся до тех пор непобедимыми, и таким образом устроил так, что царь Митридат Евпатор первым водрузил над ними трофей", — говорит декрет. Однако в Тавриде Диофант узнал не только победы…

Он, посланник могущественного Митридата, через некоторое время после победы над Палаком вынужден был бежать от Савмака, возглавившего восстание на Керченском полуострове, причем бежал так, что едва успел вскочить на корабль, который за ним прислали из Херсонеса. Правда, добежав до этого славного, но тем не менее рабовладельческого города, полководец пришел в себя и на главной городской площади высоким от злости голосом призвал гнев богов на головы тех, кто откажется ему помочь.

Херсонеситы, закутанные в свои белые одежды, слушали Диофанта внимательно. Кивали крупными носами — как отказать? Не сами ли звали они его на помощь? Не к нему ли придется обращаться снова, просить защиты от скифов? Скифы рыскали у самых их стен, сжигали поля, вытаптывали виноградники, примеривались к тем выгодам от торговли, которыми пока что пользовались одни только греческие города-перекупщики.

Точно так же скифы обложили и Боспор, и там тоже жены торопили мужей: с этим надо что-то решать! Если вы не можете защитить город — шлите гонцов за море в Понт, зовите на помощь Митридатово войско!

Гонцов послали, и вскоре в Херсонесскую гавань влетела первая триера из Понта, за ней вторая, третья, десятая — без числа!

Херсонеситы высыпали из своих жилищ: Диофант опять пришел! О, царь понтийский, Митридат, сколь скор ты, сколь силен и славен!

Диофант, приведший к берегам полуострова целую армию, на этот раз, кроме военных, одержал еще и дипломатические победы: боспорцы именно по его совету и настоянию решили передать свое царство в руки Митридата, царя Понтийского, владыки многих и многих земель. Поистине лучше жить под мышкой у сильного, чем на свой страх и риск отстаивать собственную свободу посреди чистого поля!..

"Митридат не даст нас обидеть!" — вот была самая ходовая фраза в те дни среди жителей греческих городов Херсонеса, Пантикапея, Мирмекия, Нимфея. Правда, рыбаки Тиритаки спрашивали друг у друга: а не захочет ли Митридат сам обидеть новых подданных? Но голоса их на ход событий не повлияли.

Диофант навел на полуострове жестокий порядок. Ему удалось, наконец, задушить восстание Савмака, отогнать скифов, потеснить тавров, припугнуть всех, кто посягал на свободу античных городов. Еще бы! Города эти пригодятся самому Митридату в его долгой, чуть не на полвека затянувшейся войне с Римом! Вернее, в тех войнах, в которых, и далеко не всегда удачно, против Митридата выступали лучшие полководцы, цвет римской истории. С шестого класса нам знакомы имена: Сулла, Лукулл, Помпей.

В горах Македонии, на побережье Греции умирали солдаты, родившиеся в Херсонесе и Пантикапее. Не хватало хлеба, мяса, золота, новых кораблей и выносливых коней. Давно уже и херсонеситы, и боспорцы поняли, как прогадали они, когда решили: лучше жить под мышкой у сильного, чем умирать за свободу в чистом поле.

…Давно состарился, но не утихомирился царь Митридат, давно уже Боспором правит его тоже уже не молодой сын, но покоя не видно ни в какой дали. А между тем в эту выгоревшую на солнце даль боспорцы всматриваются пристально: что-то она принесет?

Нынче такое время: каждый час жди — то ли римский флот войдет в гавань, то ли Митридат ворвется в Пантикапей, круша собственных подданных кого за нерасторопность, кого за измену…

Только зачем ему в Пантикапей? Даже сын его давно уже, чтоб не прогадать, продался римлянам, послав им хлебные и другие запасы, которые, ограбив боспорцев, заготовил для отца.

…Однако Митридат в Пантикапей все же входит и угрюмо глядит на остатки догорающего флота, который сын сжег, удирая от отцовского гнева. Ну что ж, Митридат еще поспорит с судьбой! Теперь его оплотом станет Боспор, вот этот клочок земли, так хорошо видный с высокой горы Акрополя.