Учёба по обмену - Максим Фарбер

меньше) бормотала себе под нос. “Березу спасла. Очень хорошо! Печурке помогла – тоже славно, а то вить совсем задыхалась бедная под грузом этого теста. И люк в земле нашла; тоже замечательно – без посторонней по…”

– Этот люк не смог бы найти только ленивый, – съязвила марсианка. Ей здорово хотелось спать, у нее ныли ноги (даром, что она успела силой мысли нарастить на пятках огроменущие мозоли), и вообще ей было противно: чего эта Маэрноцитлиха копается?..

Тут карга с резким “бац!” захлопнула книгу. Уставилась на девочку в упор, словно голодный сорик – на мышнурика. “Если б я не знала, что земляне друг дружку не жрут”, – рассказывала впоследствии Аэлита школьным подругам, – ” мне б точно не по себе стало! “

– Ты прошла все мои испытания. Можешь считать, что принята. Только давай без бурных радостей; во всяком случае – завтра. А? Потому что я тоже, – тут карга зевнула, – на ногах не стою.

“ЕЕ испытания”. Значит, зря она обрадовалась, что отец проявил чуток человечности… ” А-а, ладно. Забей! Первый раз, что ли? “

Ну и вот это “ТОЖЕ”. Нет, понятно: старуха очень хорошо разглядела, что ее гостья клюет носом. Однако – ничего не сказала. Так, по ходу дела замечание…

“Крутая бабка, хе-хе-хе. С достоин… Ну в смысле, это, апломб не хуже моего”. Такая мысль изрядно позабавила Аэлиту. Что ж, похоже, Земля – планетка не из самых плохих…

– Как ваше имя-то, простите? Вы не сказали.

– А как хочешь, милушка, так и зови. Хошь – Марьей Никитичной. Хошь – Матреной Палной…

Ей снилось, что она – снова на Марсе. В Минис-Кераэ ночь, гроза; страшно рявкает гром. Она стоит, опершись на балконные перила, и ждет, когда сквозь черные напластования туч расцветет большой белый одуванчик: молния! Тогда можно броситься вперед, грудью встретив сильный порыв ветра, и ухватиться за ” ножку” одуванчика, и долго, доолго парить на нем, не спеша опускаться… Да, от папы дома влетит. Ну и что? Была бы мать жива, Аэлита бы на такое вообще не решилась: все пять ее сердец доводить до приступа – не комильфогд. А Тускуба можно и подразнить…

Девочка проснулась. Потерла сонные веки. Вокруг было душно, тепло и спокойно. По-домашнему пахло шкурами (“Овчина! “, – вспомнила она). Никуда не хотелось; тем более – ловить молнии. Только лежать, погрузившись в темноту, и делать вид, что тебя тут нет. Нет, не было никогда… и не будет еще как минимум лет сто…

С этими уютными мыслями она вновь заснула.

– Против неба на земле жил-был царь в одном селе.

Аэлита вышла на крыльцо. Умывшись, причесавшись и подкрасившись (из чего было – старая ведьма не располагала таким уж большим набором косметики, но это мелочи), наша героиня в который раз почувствовала себя настоящим че… пардон, гуманоидом. Она усмехнулась одними губами, глядя в безоблачное синее небо. День, кажется, будет непло…

– Вот пошел он наниматься на работу, чтобы, знатца, и царицу подкормить, и себе чуток добыть звонких, круглых, мнэ-э-э-э, медяшек! Мимо речки шел он нашей. Очень пить хотел… И вот, видит – ковш в реке плывет!

Прямо под крыльцом сидел здоровенный пушистый сорадж. Ну, вернее, Аэлита про себя называла его так; она уже знала, что это не сорик, а другое животное. Зеленые, почти как ее собственная кожа, и довольно большие глаза были полуприкрыты. Зверь не замечал ее. Марсианка вновь улыбнулась – теперь уже широко, во весь рот. “Слаавный дом, грех соврать. Очень славный. А я еще на батю бурчала… Теперь уж не буду; большое ему спасибо за визит сюда!”

Тут, кажется, она неосторожно присела – или еще что-то сделала не так; кто теперь разберет? В любом случае, раздался скрип. Услышав его, сорик распахнул глазищи. Издал перепуганное “мяаа!” И шарахнулся прочь от дома – куда-то в кусты. Только донеслось оттуда:

– Тьху! Тьху! Сгинь, пропади, нечистая сила! – И еще что-то невнятное, вроде “Я тут при чем, это у Афанасьева так было!”

Аэлита пожала плечами. Наладить контакт с сориком – вопрос времени, не более того… Пройдет неделя-другая, и он привыкнет. Это вчера, да позавчера, да позапозавчера порскал от нее, как бешеный. “Ничего-ничего. Не сразу Тума заселялась!”

– Э-эй, Лика! – раздался из избы хриплый голос ведьмы. – Ты уже встала, засоня?.. Долго ж ждать пришлось! А ну иди, дровец наколи. Кашу мне разогрей. И без оттяжек, а то – знаю я тебя!

“Ну да. Теперь я Лика…” Пришлось и с этим смириться. И – как большинство других примет земной жизни – это девочку не злило, даже наоборот.

– Только в баню старую, – сказала карга, – по дороге не заглядывай. Во-первых, она заброшена, там никого нет. А во-вторых, ты всегда на свою голову найдешь… кхе-кхе… про_м_блем. Еще на Ыхало какое-нибудь напорешься!..

– Ладно, ладно, – отмахнулась Лика. – Сказали – нет, так что ж я, дурочка, рисковать своей, мнэээ, задницей!

– Фу, грубая какая, – проворчала хозяйка.

А вообще-то сегодня ведьма принимала гостей.

Черный Рыцарь, больше всего походивший на громадную печь о четырёх ножках и самоварной трубой, оказался на деле Солнцем. Тем, из народных сказок, которые кот любил от безделья заводить: пресветлым богом Ярилой. А серебристый спутник его, Дождь, на самом деле произносился через “а” и был Дажь-Богом. Дающим богом, отвечающим за земное добро.

Они говорили о чем попало, только не о судьбах людей.

Поэтому Лика уходила от этих разговоров. При ней было коромысло, старое, но прочное; такие же прочные ведра – и вся баня (не та, старая, а недавно выстроенная, куда не опасно ходить) – в ее распоряжении. Лазай себе по закоулкам, пока Матрена Павловна обратить внимание не соизволит…

Из избы меж тем звучало – гулче колокола на воротах заброшенной местной молельни:

– Плохо, Ярила, долг свой выполняешь. Мало свету даешь, а жара – и того меньше.

– Дак ведь… матушка Матрена свет Пална… – (Лика так и представила: Черный отвиничивает и снимает свою “самоварную трубу”, скребет пунцовый затылок покаянным – и в то же время недоуменным – жестом, не думая, что выпачкается в саже….) – Осень на дворе. Куда ж теперь ярче полыхать-то?

– Все равно, так положено, – строго произнесла ведьма. – Покуда еще бабье лето стоит. Не вовремя ты жар умерил…

Что там они обсуждали еще, девочка не слушала. Она попрочнее оперла коромысло о четыре плеча, выпрямилась, приосанилась и, глухо гупая тремя кроссовками по каменистой тропе, пошла в мовню. Чинно, степенно. Без всяких шалостей, как