Душегуб - Сергей Жилин

Местный полицейский, как я узнала из разговора. Дарнс или Данерс… честное слово, имя как-то вылетело из головы.

Возле ступеней участка валяется громадный чёрный пёс, грызущий кость. Слюнявая морда на секунду обратилась ко мне, но тут же интерес растворился. Хорош сторож…

Ступени местами подлатаны свежим раствором — борются со временем, не то, что у нас, в Карнбёрдже. Там всё медленно гниёт и разваливается, а все только махают руками. Над дверью величаво выпячивается самодельный деревянный герб, на котором чья-то рука изобразила щит со звездой и надпись «На страже порядка». Судя по хорошему состоянию, сделан недавно.

Я толкнула тяжёлую тёмную дверь и вошла в участок. Пол устлан жёлтым и красным кафелем в шахматном порядке, краски плиток ещё не до конца выцвели. Бледно-голубые стены местами вымазаны штукатуркой — словно карта неведомых островов в дальнем море. Под потолком висит перекошенная люстра, вдоль стены справа стоят разношёрстные стулья, слева на полстены раскинулся стенд с правилами городка — такие же расположены в магазине, у бара и в сторожке на северном въезде в город.

На одном подоконнике цепляется за жизнь небольшой цветочек в горшке.

В стене напротив три двери: одна ведёт в комнату для допросов, которой почти не пользуются, вторая ведёт к кабинетам, которые переоборудовали в жилые комнаты для сотрудников. Последняя дверь, обшитая ржавыми стальными листами, ведёт к камерам. Местная маленькая тюрьма.

За невысокой стойкой сидит шериф Гавары — Тим Симонс, он же Стальной Тим, он же Тим-четыре-колеса. Последним прозвищем пользуются редкие недоброжелатели, которым шериф оперативно вправляет мозги.

Тиму ему уже за семьдесят, он родился незадолго до Недоброго Утра. Правда, если не смотреть на морщины, седину и сухую кожу, других признаков преклонного возраста обнаружить не удастся. Тим человек волевой, в здравом уме, уверенный в себе, физически силён, напорист и строг. Другие шерифами не становятся.

Одет в лёгкую клетчатую рубашку и кожаный жилетку. На груди приколота большая звезда, начищенная до блеска. Раньше это был какой-то военный орден, но теперь Тим использует его как шерифский значок.

Квадратная челюсть, худые щёки, кривой нос, глубоко посаженные глаза почти не видны под кустистыми бровями. Суровое лицо Тима обрамляют длинные седые волосы. На голове — шляпа… как их там называют… ковбойская что ли…

Тим активно спорит с каким-то высоким грузным мужчиной в длинном бежевом пальто. Вглядевшись в лицо, я узнала старого знакомого — Марка Феррана. Он тоже полицейский, один из шести подручных Тима. До смерти Энгриля их было семеро…

Марк высотой почти два метра, широк в плечах, сутул и косолап. Может показаться, что он неуклюж, что ж, так и есть. Одет в своё древнее-древнее пальто, серый свитер, чёрные брюки и, разумеется, громадные ботинки. С его размером ноги подобрать подходящую обувь трудно, так что приходится изнашивать до дыр то, что есть.

У Марка круглое лицо, большой нос, полные губы, над верхней распустились веером густые усы, волосы совсем короткие и какие-то жидкие. Крошечные ушки и глуповатые глаза создают образ этакого увальня, вот только Ферран, напротив, довольно умён, да ещё и фантазия у него в порядке. Правда вот, болтун жуткий.

Навалившись могучими ладонями на стойку, Марк общается на повышенных с начальником. Тот злобно колотит правой рукой по столу, а левой нервно сжимает подлокотник инвалидной коляски.

— И кому ты поручишь дело? Максимилиану? Сэму? — яростнее налетел на Тима Марк. — У тебя не так много людей, да и то все неопытные!

— Они хотя бы полицейские!

— Тим! Не заставляй меня повторно вдалбливать доводы в твою упрямую башку!

— Это ещё неизвестно, у кого башка упрямее! — ткнул шериф узловатым пальцем в собеседника.

В бессильной злобе Марк опустил глаза и шумно выдохнул. Затем их дрожащие взгляды вновь сцепились, как два диких барса. По лбу Феррана от напряжения потёк пот.

— Признайся, что ты просто упёрся в принципы, — уже спокойнее продолжил непростой разговор Марк. — Я же сказал, что все материалы лягут тебе на стол — делай с ними, что хочешь! И какая тебе разница: буду работать над этим делом я или другой?

— Ты подашь дурной пример безмозглым, — прокряхтел Тим. — У меня и так город на ушах стоит, а тут ещё ты! Герой выискался…

Задумчиво почесав подбородок, шериф небрежно глянул на меня и долго рассматривал, пока не выдал в пустоту:

— Ладно, Марк, будь по-твоему. Людей не хватает, так что можешь поработать на полицию. Справишься — подумаю над тем, стоит ли возвращать тебе значок. А кто это здесь?

Лениво повернув голову в мою сторону, Стальной Тим дал понять, что адресует вопрос именно мне. Моментально обернулся и Марк, черты лица его расслабились и расцвели. Он, в отличие от начальника, быстро меня узнал, и его глаза неопределённо дёрнулись.

— Я Кейт, — громко ответила я, не сходя с места, — Кейт Бри. Мне передали, что мой дядя был убит…

— И, к сожалению, это правда, — угрюмо склонился над бумагами Тим. — Тело нашли утром.

Шериф достал из ящика маленькую звёздочку, задумчиво повертел руках, после чего принялся что-то писать на клочке бумаги:

— Ты ведь хочешь знать, что произошло, Кейт? — прогудел он, споро орудуя карандашом.

— Вроде того.

— А об этом тебе поведает Марк. Вот, — протянул инвалид здоровяку записку и звёздочку, — ты на испытательном сроке, что-то вроде стажёра. Если распутаешь дело, может быть, я тебя восстановлю. А теперь иди расскажи всё нашей гостье. Каждый вечер приходишь с отчётом!

Молча выслушав наставления, Марк сгрёб значок с запиской, отвесил сдержанный кивок и побрёл к выходу.

— Идём, — сказал он мне.

Оставив усталого и несколько озлобленного шерифа, мы покинули участок. Псина на улице вновь на секунду заинтересовалась нами, чтобы с безразличием проурчать и продолжить бороться с костью.

Стоило отойти пару шагов, как Марк криво улыбнулся и мощно приложил громадной ладонью по плечу:

— Ну, рад тебя видеть, Кейт! Сколько прошло? Лет двенадцать?

— Пятнадцать, вообще-то — проворчала я в ответ, потирая ушибленное плечо.

— Пятнадцать… Долгий срок.

— Ага, не короткий.

— Ты сильно изменилась. Я помню тебя ещё совсем девчонкой. Во сколько ты уехала?

— Мне четырнадцать было.

— Энгриль после этого сильно сник…

Или сделал вид. За всю сознательную жизнь я никогда не чувствовала, что была нужна дяде. Скорее была обузой, на которую Энгриль смотрел и думал: «Что же с тобой делать?». Когда я уехала, он должен был вздохнуть спокойно.