Танки идут ромбом - Анатолий Ананьев

Ни о майоре, ни о Цареве, ни о Саввушкине, ни о ком не хотелось сейчас думать Володину; снова, как и утром, его охватил приступ гадливости: "Нахлестался, как дурак. И верно, что - пе-ехота!" Пятерней пригладил волосы, лениво потянулся и прилег на ободранный скрипучий диван. Чтобы как-нибудь избавиться от неприятного ощущения, взял со стола "Правду" и - в который раз сегодня! - прочел сообщения с фронтов. "Поиски разведчиков". Поиски! Завтра и про нас напишут так: "В районе Белгорода предпринимались поиски разведчиков..." Повернулся на бок и столкнул с дивана ногой сапожную щетку. Поднял ее, повернул в руках: вот чего не хватало ему сегодня - щетки! Именно сапожной щетки! Володин чуть не вскрикнул от радости. Сейчас он навощит сапоги - и на развилку!... Решение пришло мгновенно, и он уже не пытался ни отменить его, ни как-либо изменить, даже не искал оправдания перед собой, - ведь только вчера дал клятву не ходить туда! - просто почувствовал себя свободно и легко, и эту легкость хотелось продлить как можно дольше. Когда вошел старший сержант Загрудный доложить, что Царев и Саввушкин уже отправились на задание, Володин не стал его слушать, попросил принести махорки.

- Закурить? - переспросил Загрудный.

- Пачку. Неужели забыл?

Старший сержант по-бычьи упрямо посмотрел на лейтенанта:

- Ребята не одобряют...

- Что не одобряют?

- Зачем она вам, девчонка эта...

- Вот что, Загрудный, - резко сказал Володин. - Не лезь в мои сердечные дела. Хочешь уважить, принеси, что прошу, а нет - сам достану.

Сначала тропинкой за огородами, потом краем оврага Володин шел к развилке.

Может быть, впервые в жизни он чувствовал себя так хорошо и бодро, может быть, впервые в жизни так жадно смотрел на окружавший его мир и впервые, созвучный его душе, этот удивительный мир открывал перед ним свою красоту. Он видел все разом и видел каждую травинку в отдельности, любовался тем, что было рядом, у ног, и в то же время не мог оторвать взгляда от перелесков и холмов на широком, как размах, горизонте; прислушивался к звукам угасающего дня и прислушивался к себе, как бы проникал в глубь себя; и ему казалось, что все вокруг и он сам до краев наполнены счастьем. Смешным и нелепым сном казалась ему теперь прошедшая в пьяном чаду ночь. Нет больше того Володина, взъерошенного и пьяного, а есть другой - чистый и звонкий; и оттого, что между тем и другим лежала теперь черта и эту черту провел он сам одним решительным росчерком, - именно это и радовало его сейчас. Было приятно идти краем оврага, слышать пение иволги и знать, что все прошлое - прошло, а будущее - будет; и еще знать, что есть на свете белокурая Людочка, которая, наверное, очень ждет.

Людмила Морозова дежурила на посту. Когда Володин, обогнув пригорок, вышел на дорогу и увидел ее, еще не зная, а только догадываясь, что это она, сердце взволнованно забилось. Он остановился и смотрел теперь только на нее. Смотрел неотрывно, проникаясь нежностью. Все в ней казалось милым: и кирзовые сапоги с широкими голенищами, и узкая защитного цвета юбка, и гимнастерка с офицерскими карманчиками, туго обтягивавшая грудь. Сейчас она стояла неподвижно, опустив флажки, и смотрела на восток: там, за ее плечами, на тонущей в синеве равнине, чернели, как точки, бог весть когда сметанные стога.

Володин ждал: сейчас Людмила заметит и окликнет его, улыбнется, кокетливо запрокинет голову, и пилотка скользнет по мягким белым волосам.

Он вздрогнул, услышав за спиной хрипловатый голос сержанта Шишакова:

- Пришел? Ну что ж, коли пришел, садись, потолкуем.

Говорил Шишаков степенно, и хотя Володин еще не оборачивался и не видел его, по шелесту отрываемой газеты и по тому недружелюбному тону, каким произнес сержант слова, понял, что у старика сегодня плохое настроение. Володин достал приготовленную для встречи махорку и все так же, не оглядываясь, как бы говоря этим: "Бери и уходи!" - протянул пачку за спину.

- Ишь ты, сибирская, - заметил старик слегка потеплевшим голосом. - А нам вчерась опять саратовскую давали. И то ладно, и то спасибо. Да что дали-то, осьмушку на три дня! Хоть кури, хоть смотри, а при нашей службе сколько за день пройдет да проедет всякого народу? Каждого угости. Попросит, где ж отказать? Достаешь... Ты, лейтенант, присаживайся, потолкуем.

Было слышно, как Шишаков разгреб сапогами траву и, покряхтывая, по-стариковски тяжело и грузно сначала припал на колени, затем сел и вытянул ноги. Долго еще сопел и мостился, усаживаясь поудобнее, ладонью стряхивал что-то с гимнастерки и сладко причмокивал губами. Володину неприятно было слушать возню старика; он знал, что если сейчас повернется, увидит в радостно дрожащих руках знакомый огромный кисет, увидит багровое рыжеусое лицо с прищуренными от удовольствия глазами, сгорбленные покатые плечи с наискось пришитыми погонами и на погоне - прилипшую засохшую макаронинку. В прошлый раз он видел такую макароннику - надо же умудриться забросить ее на погон и ходить не замечая. Нет, Володин не хотел оборачиваться, уже одно то, что Шишаков был рядом, досадно коробило лейтенанта. А девушка продолжала стоять к ним спиной и любоваться надвигавшимися с востока сумерками. За черными стогами, за уже померкшей в сизом тумане дубовой рощей засыпала тревожным сном родная земля.

- Садись, - снова пригласил Шишаков. - Разговор есть.

Ладонью на ощупь выбрав место, Володин нехотя сел.

- Так вот дела какие, - с минуту помолчав, продолжал Шишаков. - Ты, лейтенант, вот что, ты лучше не приходи сюда больше. Слышь, добром прошу.

Подавляя в себе неприязнь к ворчливому старику, Володин обернулся и как можно спокойнее спросил:

- Что случилось?

- Не ходи, не положено сюда.

- Скажи толком, что произошло? Шишаков поднял брови, внимательно посмотрел в юное лицо лейтенанта.

- Хороший ты человек, рад бы для тебя и поступиться, но - приходить больше не приходи. Я, брат, порядок люблю. Порядок, он везде нужен. Даже и в семье и то без порядку не бывает. Ты вот приводишь сюда, а я, можно сказать, грех на душу беру. А на кой черт мне под старость грех этот? Я, брат, на службе, и у меня свое начальство есть. Случай что, кого к ответу? Меня. Где ты, скажут, сержант Шишаков, был? Куда смотрел, скажут, сержант Шишаков? Не тебя ли, старого дурака, предупреждали? Давай-ка отвечай теперь! А каково мне хлопать глазами, а?

- Ничего не понимаю.

- Тут и понимать нечего. Сказал не ходи - отрезал. Вот и весь разговор, Шишаков достал кисет, свернул новую цигарку. - Сегодня утром ротный наш приезжал. Говорит, на двенадцатом посту и на седьмом троих комиссовали по беременности. Куда, спрашивается, отделенный смотрел? Теперь лычку с него снимут. А у меня в отделении - сколь уже месяцев? - ни одного случая. Ротный к награде обещал за отличную службу, а ты мне все подпортить можешь.