Охота к перемене мест - Евгений Воробьев

Каждый мог полюбоваться искусством крановщицы, она ловко ловила плитой косые лучи послеполуденного солнца.

Варежка с нетерпением поглядывала на монтажников, которые замешкались наверху, но не торопилась убирать многотонный зонтик, отбрасывающий тень на Шестакова.

— Зря стараешься, — прокричал Галиуллин Варежке. — У него тут временная прописка. Отбыватель...

— Кто, кто?

— Отбыватель. Ему бы только отбыть время до института.

— Крахмальной скатертью дорога.

— Для будущих студентов наша стройка — проходной двор. И твой холодок, Варежка, — Галиуллин недовольно глянул на резкую тень от плиты, — его не удержит. Хоть вы его и бригадиром выбрали. Анекдот! Вся моя бригада смеется!..

— Ты что-то нос задрал, Галимзян. Развел культ личности в своей бригаде. «Моя бригада!», «Мы, галиуллинцы!» А новый бригадир еще даст тебе прикурить.

— Я некурящий, — отмахнулся Галиуллин, тщетно пытаясь прикурить от зажигалки: наверное, бензин испарился от жары.

— Держи! — Варежка величественно бросила спички; предварительно сунула в полупустой коробок гаечку, чтобы увеличить летные данные коробка.

Наконец-то и бригадир Шестаков понял, откуда взялась тень.

Он приветственно помахал Варежке. Такая симпатичная личность, жаль только — груба в разговоре.

Тут же последовал разрешающий жест Галиуллина, и плита поплыла к месту назначения...

3

Шестаков стал бригадиром неделю назад, когда у Михеича, по его признанию, захандрило сердце.

В тот день Михеич лежал, не снимая картуза, на скамейке в непрочной тени возле конторки, известной на строительстве под названием «третьяковка».

Сюда, требуя дорогу сиреной, пробралась машина с красным крестом.

— Осиротил я бригаду. — Михеич вздыхал, держась за сердце. — Основной механизм подвел...

Врач проверила пульс, сделала укол. Если не полегчает — придется в больницу. Но при всех обстоятельствах больному нужно отлежаться.

— Меньше резких движений, — строго предупредила врач, закрывая чемоданчик; она явно хотела напугать больного. — Забудьте, что вы когда-то поднимали тяжести и бегали по лестницам. Будете бегать — быстро добежите до больницы.

Да, пока человек здоров, он не чувствует своего здоровья, а когда надолго заболевает — успевает притерпеться к болезни... В старое время его болезнь называли грудной жабой, а теперь покрасивше — стенокардия, коронарная недостаточность. А многое ли изменила новая терминология? Жаба, она жаба и есть. И еще наблюдается мерцательная аритмия. Тоже называется красиво...

Михеич кладет под язык валидол, если не помогает — хватается за нитроглицерин; тот мгновенно расширяет сосуды, снимает спазмы.

Сердечники знают капли Зеленина, капли Вотчала, а вот как зовут благодетеля, который сумел во взрывчатке распознать лекарство? Не прижилось его имя в медицине. Сколько больных обязаны ему своей хрупкой жизнью! Всего тринадцать копеек берут в аптеке за нитроглицерин. Какой-то сложный эфир, там и глицерин, и азотная кислота. Стеклянная трубочка набита крохотными белыми таблетками, и каждая из них может спасти человеку жизнь... А наполнить пустую кислородную подушку и того дешевле: гривенник. Человек на десять копеек кислорода надышался и жив остался.

Михеич еще не успел эвакуироваться со строительной площадки, а уже был озабочен тем, как после возвращения обживется в новой роли «короля земли» — без права подыматься на монтажные высоты. Когда-то на ленинградской телебашне его уважительно называли «королем воздуха».

Горько иметь профессию, если под старость не можешь оставаться наставником своих учеников. С земли наблюдать за парнем, который и цепью застраховаться надежно не умеет! Столько тонкостей, секретов еще не раскусили молоденькие! А Михеич теперь — без права курсировать по лестницам. Как старый часовщик, который ослеп, или кузнец, разбитый параличом...

Было время, ему завидовали и ребята помоложе, считали двужильным. В спорте это называют вторым дыханием и скоростной выносливостью.

Когда строили Дворец культуры и науки в Варшаве, а монтаж пассажирского лифта запаздывал, Михеич, по подсчетам прораба Пасечника, подымался ежедневно на общую высоту в сто пятьдесят этажей. А ведь ему тогда уже перевалило за сорок лет.

Этаж-то, если иметь в виду физическую нагрузку при восхождении, — понятие условное. Одно дело — перила, нормальные ступени, лестничные площадки, другое дело — вертикальные трапы. Поручни жгут морозом сквозь рукавицы, ветер сбивает дыхание... Ты уже искупался в поту, у тебя уже от усталости цепляется ребро за ребро, ты уже до того напрыгался по лестницам, что небо кажется с овчинку. Лезешь иногда с багажом — инструменты, моток кабеля, которого не хватило сварщику, теодолит, провод с лампой, чтобы подсветить для ночной смены подмости.

Радиосвязь-то на высотных стройках до сих пор никудышная, черт бы побрал наших тугодумов. На стройке как? То одно на земле позабыли, то другое на верхотуру не подняли, о третьем нужно напомнить, четвертое проверить...

Где он свое сердце израсходовал? В ленинградской сырости, в тропическом зное Индии, в арктической стуже? Сто пятьдесят этажей на дню — это ему плюс... Семь верст до небес, и все лез.

А шестьдесят годков стукнуло, точнее сформулировать — брякнуло, — и стал считать ступенечки.

Придется заново учиться ходить по лестницам. Подниматься со ступеньки на ступеньку следует только на выдохе, затем остановка по требованию, вдох, снова ступенька на выдохе...

На площадку вызвали прораба Рыбасова, но он застрял на каком-то совещании, раньше его приехал Пасечник. А начальник участка в отпуске.

Пасечник был обеспокоен сердечным приступом Михеича, а не в меньшей степени тем, что бригада осталась без хозяина. На земле-то хозяйничать мог и прораб Рыбасов. Он сидит за столом в «третьяковке», как падишах в своей резиденции, а на верхотуре показывается раза два в месяц, не чаще. Зато ему из окошка хорошо видны Доска почета и щит с устаревшими показателями соревнования.

Кончался обеденный перерыв, и Пасечник решил продлить его, провести накоротке тут же, в «третьяковке», собрание бригады. Он распорядился, чтобы вызвали и крановщицу Варвару Белых. Хотя формально она числится в тресте Строймеханизация, но прикреплена к бригадам Михеича и Галиуллина, знает каждого как облупленного. Кроме того, будет представлять нашу советскую власть.

На последней сессии горсовета крановщица Варвара Белых пропесочила Пасечника за то, что он тянет с установкой в тайге ретрансляционной башни. Жители Приангарска давно терпеливо ждут, когда наконец засветятся их голубые экраны. Варежка назвала контору Пасечника «Телеелемонтаж», вызвав смех в зале. Пасечник обиделся: кличка пошла гулять по городу. Но спустя время понял, что Белых, при обычной своей запальчивости, была, в сущности, права...

Михеич перебрался в конторку, устроился на диванчике. Курить всем строго запретили.

Стены конторки вперемежку с плакатами по технике безопасности оклеены цветными репродукциями картин из Третьяковской галереи. Журнал «Огонек» выписывали Галиуллины; Зина вырезала картинки, а наклеивал Галимзян. Пусть все любуются! Правда, экспозиция местной «Третьяковки» несколько своеобразная. Рядом с Иваном Грозным, убивающим сына, изображен синий баллон с кислородом. Чья-то черная рука бьет по нему молотком и зубилом, а баллон предостерегает: «Остановись — взорвусь!» Картина «Грачи прилетели» висит рядом с плакатом «Ты не птица» — изображен сварщик в момент, когда он сорвался с лесов.

Варежка наскоро причесалась, пестрая косынка, чистенький комбинезон, за поясом перчатки, руки гладкие, чистые — чем не белоручка? Пот со лба она, по рабочей привычке, вытирала запястьем руки.

По стене, прямо перед ее глазами, шел крестный ход, картина Репина. Когда Варежка смотрела на засуху в Курской губернии, ее еще больше допекала духота.

Она повела себя в «третьяковке» как хозяйка.

Заботясь о Михеиче, открыла настежь дверь и окно напротив двери.

Легкий, точнее сказать, наилегчайший ветерок — намек на его дуновение — залетел в «третьяковку». Одна-единственная капля свежести брызнула с невидимой и неслышной Ангары.

«Третьяковка» сегодня превысила свою проектную вместимость. Варежка выставила Садырина и еще двоих за дверь — пусть стоят там, наполовину заочники.

Несколько парней сидели в майках. Погодаев и вовсе голый до пояса — у него мускулистый торс, мускулистые руки; загар плохо пристает. На коленях лежит куртка, которую он выменял у студента стройотряда, сбежавшего с железнодорожной станции Затопляемая.

Больше всех наслаждался возможностью посидеть вот так, без брезентовых доспехов, сварщик Кириченков. Когда он варит, лицо закрыто щитком, воротник наглухо застегнут, рукава перехвачены в обшлагах резинками. Случалось, брызги металла прожигали ботинки, залетали в дырочки для шнурков. Если хочешь уберечь ноги от ожогов — надевай сапоги.