Охота к перемене мест - Евгений Воробьев

— Оказывается, — признался Шестаков, — выполнять приказания намного легче, чем самому их отдавать. Командовать на «гражданке» трудней, чем в армии. Здесь не скажешь, как любил твердить горлопан старшина нашей роты бывшим студентам: «А если вы все такие умные, то почему не научились ходить строем?..»

Армейская практика, воспринятая бездумно, могла Шестакову сейчас не столько помочь, сколько помешать.

Он начал с самого простого — мобилизовал минуты, которые растрачивались впустую.

Чуть ли не извиняющимся тоном, но при этом категорично, отменил коллективные перекуры. А что прикажешь делать в это время некурящим? Пусть Маркаров, Садырин или Нистратов, если кому-то из них приспичило, курят, когда бригада работает. Сразу станет видно, кто глубокомысленно бездельничает, стараясь растянуть паузы между двумя затяжками.

Новому бригадиру предстояло повседневно искать и находить минуты, чтобы, по его словам, «спрессовать время».

Очень важно укрупнить монтаж конструкций на земле до их подъема. Здесь Шестаков часто нуждался в советах Михеича, Ромашко или опытного такелажника Погодаева.

Чем пристальнее он приглядывался к своим подопечным, тем явственней становилась их непохожесть друг на друга.

Кажущееся сходство характеров, столь желанное, удобное для бригадира, было поверхностным, мнимым и быстро улетучивалось.

Приходилось приноравливаться к каждому тем усерднее, чем меньше он походил на остальных.

Пока больше всего хлопот доставлял ему Садырин.

Через несколько дней после разговора о нем с Михеичем Садырин догнал Шестакова, когда тот торопливо шагал в управление: вызвали на оперативку.

Садырин — здоровяк с привлекательной внешностью: правильные черты лица, глаза чуть навыкате, с поволокой, вьющиеся волосы.

— Это я подал против тебя голос, когда выбирали бригадира. А ты, оказывается, молоток. Понимаешь, не сработался я со стариком. Он меня через каждые десять минут полоскал. Придирался.

— А ты меньше выпендривайся.

— Есть за мной такой грех, — охотно засмеялся Садырин. — Показать силу, чтобы все видали, — это я любитель. А просто так пахать — неохота...

Отныне Шестакова ежеутренне приглашали на оперативку к Пасечнику. На ней присутствовал и заместитель министра Валерий Фомич, командированный в Приангарск; он курировал строительство горнообогатительного комбината.

Шестаков проходил в бригадирах десять дней, а его уже трижды хвалил на оперативках сам Валерий Фомич. Неловко было слушать скороспелые комплименты начальства в свой адрес.

Галиуллин в той декаде плана не выполнил, и ему ставили в пример Шестакова. Шестаков же чувствовал себя невежественным мальчишкой рядом с Галиуллиным, было стыдно перед ним.

А что, если организовать соревнование между двумя бригадами? Это идея Валерия Фомича, монтажники узнали о ней перед тем, как прораб Рыбасов провел по этому поводу летучку в «третьяковке».

— Ребятки, дружней, ладошек не жалей! — дурашливо выкрикнул Маркаров и захлопал в ладоши. — Подхватим почин Валерия Фомича!

Рыбасов чувствовал себя в конторке намного увереннее, чем на строительных лесах. Он охотнее разговаривал с монтажником, если их разделял письменный стол.

Маркаров, глядя на Рыбасова и слушая набор расхожих слов, подумал: «Разве не парадокс? Сократовский лоб, глубокомысленное выражение лица, а семи пядей во лбу никак не насчитать...»

— Хвалят, хвалят нашу бригаду, а я слушаю и не радуюсь, — сказал Погодаев. — Ставить нас в пример? Мы же находимся в лучших условиях, чем Галиуллин! Мы топчемся на двенадцати метрах высоты, а они цепляются к самой верхней отметке. Наши конструкции и монтировать легче. Кроме того, у Галиуллина нет возможности укрупнять монтажные узлы на земле — вылет стрелы не позволяет, Варежкин кран может опрокинуться.

— Очень похоже на соревнование овцеводческого совхоза в Армении и парикмахерской в гостинице «Севан», — сказал Маркаров. — Где настриг будет больше — с одного клиента или с одной овцы? Опять подвело комплексное планирование. Не учли лысых...

Прораб Рыбасов потер ладонью лоб и зло посмотрел на Маркарова, заподозрив насмешку. Рыбасов двумя руками надел каску так осторожно и неуверенно, будто примерял ненадеванную шляпу и боялся ее помять.

Соревнование между бригадами, если они находятся не в равных условиях и не выработан поправочный коэффициент, может принести больше вреда, чем пользы. Шестаков это понимал. Соревноваться — помогать друг другу, а не вырываться вперед, отталкивая соперника локтями.

Но у него не хватило смелости высказать все это Рыбасову и отказаться от обязательств до той поры, пока не будут выработаны точные условия.

А у Пасечника не хватило смелости возразить на оперативке Валерию Фомичу, когда тот неумеренно расхваливал Шестакова.

Пасечник признался в этом Галиуллину, когда они, два члена парткома, встретились до начала заседания.

— Пойми, Коля, я вовсе не обижен, что мне поставили в пример Шестакова. Но зачем демонстративно расхваливать малоопытного бригадира? Только для того, чтобы щелкнуть меня по носу? Ударить при всех по самолюбию? Сомневаюсь, что это идет на пользу тому, кого походя смешивают с дерьмом. А начинающий может о себе возомнить лишнее.

— Шестаков парень разумный. Хочу думать, у него голова не закружится.

— Допустим. — Раздражение сделало Галиуллина непривычно словоохотливым. — Но зачем молодому человеку прививать самоуверенность? Кому нужна эта министерская прививка? К чему это науськивание одного на другого? Какие такие у Шестакова достоинства, которым я должен у него учиться? Только потому, что в июне он перевыполнил план на столько-то процентов, а я этот план, — ты, Коля, отлично знаешь почему, — на столько-то процентов недовыполнил?

— Процент, процент — полминистерства за процент!

7

Как обычно в выходной день, ноги привели Чернегу в магазин «Культтовары». Он стоял, прислонясь к прилавку, перебирая лады баяна, прислушиваясь к чистоте звука.

У Чернеги большие не по росту руки, они подошли бы верзиле. Но как эти руки чутко, ласково касаются перламутровых кнопок!

Завмаг и продавцы встречали Чернегу, как старого знакомого. Своей душевной игрой он звучно рекламирует товар, и уже несколько баянов продали после того, как Чернега провел «пробные испытания».

Самому Чернеге пока не удалось накопить денег на баян, а в рассрочку их не продавали...

Путь Шестакова на почту тоже лежал мимо «Культтоваров». Неужто так хорошо слышен баян через раскрытую дверь магазина? Но мелодия доносилась с другого конца улицы, там гуляла молодежь.

Когда бетоновоз прогромыхал и отдалился, Шестаков услышал обрывок частушки и узнал хрипловатый голос Варежки:

Я девчонка недотрога,А дотронусь — обожгу...

Частушку заглушил баян. Проникновенно вздыхали мехи; кажется, в городе объявился баянист почище Славки Чернеги.

Но тут праздношатающаяся компания повернула обратно, Шестаков увидел на груди у одного из парней транзистор и усмехнулся.

Шестаков вошел в магазин, он интересовался грампластинками. Сегодня особенно многолюдно, привезли новые грампластинки эстрадной музыки, песенки Высоцкого. Околачивался среди слушателей и Садырин.

— Дай десятку до получки, — попросил он у Чернеги, когда заорал проигрыватель, а Чернега положил баян на прилавок.

С первых дней появления Чернеги в бригаде Садырин вел себя с ним нагло. Он расценил доброту Чернеги как слабость.

— Не дам. Ты уж пять рэ заиграл.

— Ту пятерку я потратил на твою симпатию.

Чернега молчал.

— Больше пятерки она не стоит.

Чернега промолчал и на этот раз.

— А на десятке, пожалуй, мы с ней сторгуемся.

— Не смей, гад, человека пачкать!

— А то? — Садырин воинственно подошел вплотную.

Чернега повернулся спиной и вышел из магазина. Садырин за ним.

— Дай десятку, — снова потребовал он.

Чернега не ответил, и Садырин, нахально улыбаясь, полез к нему в карман. Чернега оттолкнул его, карман новой куртки с треском разорвался.

Чернега бросился на Садырина, ударил по лицу и получил в ответ размашистую оплеуху.

Когда Шестаков, привлеченный шумом и свистками дружинника, вышел из магазина с пластинкой в руке, драчуны уже собрали вокруг себя любопытных.

Чернега лез напролом. Видимо, насмотрелся где-то всяких приемов самбо и дзю-до, но пользовался ими неумело и каждый раз получал от Садырина богатую сдачу.

Не будь в руке злосчастной пластинки, Шестаков кинулся бы их разнимать. Ему очень захотелось набить Садырину морду,.

Но позволено ли бригадиру рукоприкладство? Не уронит ли он свой авторитет?

Пока Шестаков искал глазами, кому бы отдать пластинку, и решал — пострадает его авторитет или не пострадает, подбежал дружинник.

— Побойся бога, Садырин, — крикнул кто-то из зевак.