Фарфоровый переполох (СИ) - Завойчинская Милена

Даже странно. Я думала, он изнеженный и хрупкий, ведь не военный же, а скульптор, художник и творец. Зачем ему вот это… мужественное? А еще у него явно был не единожды сломан нос. И хотя его заживили лекари и форма не перекошена, но едва заметная кривоватая горбинка выдает, если присмотреться. Я знаю. У папы было так, и он мне рассказывал, что это не от рождения, а потому что нос ему ломали пять раз.

Лорду Тейлзу нос ломали не пять раз, наверное. Ведь он эльф, а они гибкие. Но раза три – точно.

А еще у него, как и у меня, зеленые глаза, но оттенка молодой травы. И очень светлые волосы, но не длинные, как у придворных, а стрижка, открывающая шею и уши. Не знаю, это такая мода или же ему просто так удобнее в работе с глиной и камнем. И эльфу идет такая прическа. Смотришь и понимаешь, это не щеголь, не тот, кто будет манерно гулять по парку. А тот, кто рубилом собьет лишнее с камня и найдет спрятанную в нем хрупкую девушку невиданной красоты. Или намесит глины, а потом вылепит из нее что-то…

Надеюсь, я ему не слишком усложню жизнь. Мне нравится этот чело… эльф. Может, сумка управляющей, которая должна была пробраться в кабинет своей хозяйки и вписать мое имя в свиток с именем одного из придворных магов, не так уж сильно меня и подвела? Вообще, она хорошая получилась. Я с ней полчаса еще шепталась, спрятавшись ото всех в чулане, прежде чем подкинуть обратно к кабинету леди Ильмы. Мне казалось, мы с ней, с сумкой, понравились друг другу. Она обрадовалась, что ожила. Я – что так удачно смогла ее умыкнуть, пока управляющая отлучилась.

Возле особняка нас встречали. Ждали возвращения хозяина с подопечной. Ну я и выбралась из кареты. Сразу после моего опекуна. Он, кстати, руку мне не предложил, галантность и вежливость не проявил.

– Господин, – поклонился нам дворецкий. Наверное. Тоже эльф, к слову, брюнет с аккуратной стрижкой. А глаза у него синие. – К приезду малышки все готово. Няня еще не приехала, но мы ждем ее уже к вечеру.

– Не надо няню, Мо́ррис, – страдальчески покосился на меня лорд Луис.

– О, вы привезли уже? А не слишком ли юна́ леди, чтобы работать няней? – выразил скепсис черноволосый эльф.

– Юна́… М-да… Моррис, леди Ю́на и есть та самая малышка. Юна, это мой дворецкий, управляющий, мажордом и все такое прочее. Со всеми вопросами к нему.

– О-о-оу… – протянул господин «все такое прочее».

– Здравствуйте, господин Моррис, – вежливо проговорила я и чуть-чуть склонила голову в приветствии.

– О-о-оу… – снова повторил он. Опомнился. Чопорно поклонился мне. – Леди Юна…?

– Сетос. Юна Сетос, – представил меня наконец целиком лорд Тейлз. – Моррис, забирай дитя… девушку… эм-м… леди. Проводи в ее покои. И сделай все, что надо… Ну, вы сами разберетесь. А мне пора в мастерскую.

И сбежал. Бросил нас и шустро нырнул в кусты. Из чего делаем вывод, что в мастерскую можно попасть с улицы и там есть отдельный вход.

Что ж. Я попала в богатый дом, в котором нет хозяйки, а быт ведут исключительно холостяки. Это ощущалось во всем. Такое неуловимое чувство и понимание отсутствия женской руки. Хотя чисто, прибрано, полы натерты, зеркала сияют, цветы политы, камины вычищены… В общем, чисто, но по-холостяцки уныло. Как в берлоге. Так мама всегда говорила, когда мы оказывались в гостях у неженатых или овдовевших лордов.

Папа только закатывал глаза, но спорить не пытался. Наверное, потому, что однажды мама навела уют и порядок в его холостяцкой берлоге. А он сначала ворчал. Привыкал, привыкал, а потом привык.

Дома было уютно. Когда у меня еще были дом и родители.

Я сморгнула подкатившие к глазам слезы. Часто заморгала. Нет, я не стану плакать. Все прошло, боль не забылась, но притупилась.

– Ну, не так все и ужасно, – сконфуженно пробормотал Моррис.

И тут я поняла, что мы добрались до моей комнаты. И это мечта малявки лет пяти, наверное. Розовые стены, розовые шторы, розовый балдахин кровати и розовое покрывало. Ковер тоже розовый. С радугой.

Я аж икнула. И перевела ошарашенный взгляд на дворецкого. Его самого слегка перекосило от избытка разных оттенков розового, малинового, фуксии. Но видно, что чело… эльф старался.

– Немного… много розового, – констатировала я.

– Да, – скорбно признал он.

– И что будем делать? – деликатно поинтересовалась я.

Ну очевидно же, что взрослой девушке тут жить невозможно.

– А может?..

– Не может… – покачала я головой.

Мы постояли, рассматривая все это… такое… принцессочное, как в сказках.

– А если?.. – кивнул куда-то внутрь Моррис.

– Мне может стать нехорошо, – честно предупредила я. Ну потому, что реально же подташнивать начало. – А я еще немного рыжая. И вот.

Да, мои рыжие волосы в этом безумии выглядели не слишком хорошо.

– Предлагаю начать со штор и балдахина, – предложила я.

– Надо звать слуг, – смирился господин «все такое прочее».

– А можно я сама?

– Леди владеет бытовой магией?

– Не совсем, но с ними справлюсь.

Лорд Луис ругался. Страшно и громко. И нецензурно. Надо же… Но я ведь не виновата! Я действительно хотела оживить только шторы и балдахин, чтобы они сами снялись и свернулись.

Но что-то пошло не так.

Как обычно.

И моего опекуна в холле встретил розовый ковер с нарисованной на нем радугой. Ковер почему-то непристойно бранился низким прокуренным голосом. Вообще не понимаю, как такое могло произойти. Вероятно, ковровых дел мастера тошнило радугой от розового цвета, когда он ткал этот предмет интерьера.

А по коридору второго этажа бродил пуфик с розовой обивкой. Он бросался к людям, словно собачонка, терся о ноги и почему-то мурлыкал. Никогда раньше я не встречала мурлыкающую мебель. Даже такую, которую оживила бы я сама.

Шторы и балдахин вели себя более пристойно. Они только немного полетали под потолком. Молча! Но потом устали, сложились и с грохотом шлепнулись на обеденный стол в столовой. Там я их смогла расколдовать, и они снова стали просто шторами и просто балдахином. Мы даже не попались лорду Луису. Моррис не в счет, подумаешь, побегал немного, пытаясь их поймать шваброй.

Немного неловко вышло с кроватью и трюмо. Эти внушительные предметы мебели пытались покинуть комнату, требовали выпустить их на прогулку. Возмущались произволом. Кровать женским голосом говорила всякие скабрезности дворецкому. Моррис краснел, бледнел и в какой-то момент сделал движение, словно хотел обеими руками заткнуть мне уши. Я же слушала внимательно, запоминала. Кровать-то оказалась опытная, бывалая, служила верой и правдой не одному поколению…

– Развратники… Ах, какие же развратники тут бывали. А позы-то, позы! И сколько пыла и страсти! А вот помню еще, связал магистр леди. И как давай ее пытать…

Моррис утащил меня за руку, не дал дослушать.

Он вообще оказался крайне впечатлительным. Но кроватью он впечатлился больше, чем трюмо. Оно просто капризно требовало то отшлифовать ему дверцу, то смазать желобки для лучшего скольжения ящиков, то протереть зеркало. И выпустить его, прекрасное, в свет, ведь оно хочет танцевать.

Я честно пыталась утихомирить их, но слишком переволновалась, устала с дороги, снова была голодна. Так что вечер в холостяцкой берлоге лорда Луиса Тейлза был вовсе не тихий и не томный.

Моррис уже даже злиться и психовать перестал. Он только периодически прикрывал глаза и начинал медленно дышать. Наверное, считал в уме. Слуги бегали сначала в ужасе, потом в возбуждении, потом в веселье.

А я даже бегать уже не могла. Когда мой опекун, пообщавшись с ковром-матершинником, пришел к нам с Моррисом… Мы с дворецким печально сидели на диванчике – единственном объекте, который почему-то не остался оживленным, а принял исходную форму, как только выбрался в коридор.

Вот грустили мы с дворецким на этом розовом диванчике, привалившись плечом к плечу, и обнимали розовые игрушки. Я – зайчика, Моррис – котика.