Мой учитель - Николай Фере

хозяйству был не только сведущим агрономом, но в такой же степени и чутким педагогом-

воспитателем.

Антон Семенович не скрывал трудностей работы, не скрыл он и своих сомнений в

моих силах: я был еще молод, только три года назад, в 1921 году, окончил вуз, а

педагогической деятельностью не занимался вовсе. Однако весна была не за горами, и он

сказал, что если я согласен работать, то необходимо не позднее середины апреля приступить

к делу в Ковалёвке.

Я раздумывал. Как ни молод я был, у меня хватило жизненной опытности, чтобы

отчетливо представить себе, какой нелегкий путь ожидает меня. А неприветливый приём

Антона Семеновича вызвал ещё опасение, что мне не удастся с ним сработаться. Мелькнула

мысль отказаться от дальнейших переговоров, но молодость взяла свое: она подсказала мне,

что пренебречь интересной работой под руководством талантливого человека только потому,

что эта работа трудна,— признак непростительной слабости.

В назначенный день, 14 апреля 1924 года, к моей квартире подкатила двуколка —

«бида»,— которой управлял паренек двенадцати — тринадцати лет.

Надо было ехать, но рой противоречивых мыслей снова овладел мною.

— А он поедет с нами? — доверчиво спросил маленький возница, показывая рукой на

моего пса Трубача, вертевшегося около биды.

– 5 –

Что мог я ему ответить? Сказать, что Трубач поедет, если хозяин поедет, а вот хозяин

сам не знает, что ему делать? Быть может, этот доверчивый вопрос паренька и решил мою

судьбу.

Отбросив всякую нерешительность, я весело сказал: — Конечно, едет, вместе с

хозяином!

Погрузив мой несложный багаж на двуколку, мы поехали в Ковалевку, минуя Трибы,

где в то время находился Антон Семенович.

По дороге паренек, передав мне вожжи, резвился с Трубачом, то забегал вперед, то

отставал и, только утомившись, присаживался в биду отдохнуть.

К вечеру, по весенней распутице, мы наконец добрались до Ковалевки. Моя работа в

колонии началась.

Весна уже вступила в свои права. Наши соседи начали пахоту и боронование, а кое-

кто и сев. Надо было и нам выезжать в поле без промедления...

На другой день, в восемь часов утра, возле конюшни собрались колонисты и

воспитатели. Еще не зная ни земельных участков, ни рабочей силы, ни оборудования, я сразу

же вынужден был начать распоряжаться — указывать кому что, где и как делать... Ясно, что

раздумывать о каком-то специальном подходе к ребятам было просто невозможно. Надо было

поспеть всюду: в одном месте — наладить плуг, в другом — отрегулировать сеялку, в третьем

— показать, как надо очищать семена, в четвертом — ускорить погрузку мешков с семенами,

в пятом — отмерить участок под бахчу, в шестом — помочь запрячь лошадь...

С первого же дня у меня установились по-деловому хорошие отношения с ребятами.

Может быть, это потому и произошло, что, весь поглощенный делом, я не вел никаких

специальных «педагогических» разговоров, а сам работал и требовал от ребят работать в

интересах колонии.

Сталкиваясь с ними повседневно, я видел, что в их представлении колония и

Макаренко — одно неразрывное целое. За глаза ребята часто называли Антона Семеновича

просто Антоном. Хотя и воспитатели и я боролись с этой фамильярностью, но искоренить ее

не удавалось. По правде говоря, эта борьба была только формальной. Нам никогда не

приходилось слышать, чтобы колонист, назвавший Макаренко Антоном, сделал это

пренебрежительно или с досадой. Наоборот, когда ребята говорили: «Наш Антон», — за этим

всегда чувствовались их уважение и нежность к своему наставнику.

Ребята видели и чувствовали, что колония, руководимая Антоном Семеновичем,

нужна прежде всего им самим, так как помогает каждому из них забыть свое тяжелое

прошлое и ясной, понятной дорогой ведет к хорошей, трудовой жизни. Поэтому и работали

они, как правило, хорошо.

Среди ребят второй колонии находился Молчаливый — один из тех трех колонистов, с

которыми я встретился прошлой осенью на берегу Коломака. Как-то мы вместе возвращались

с поля и разговорились об Антоне Семеновиче. Макаренко обещал Молчаливому разыскать

его мать и сестренку, от которых мальчик случайно отстал во время эвакуации в годы

гражданской войны.

Бесхитростная вера в Антона Семеновича так и сквозила во всех словах Молчаливого,

когда он рассказывал об этом.

— Антон Семенович все может сделать, если пообещает!1

Я узнал от Молчаливого, что Вихрастый стал уже командиром отряда в Трибах, а

Цыган из колонии убежал. Однако Молчаливый тут же уверил меня, что Цыган обязательно

вернется к Антону Семеновичу:

— Ему теперь без нашей колонии не жизнь!

Многие колонисты инстинктивно угадывали основную цель и смысл всех

педагогических усилий своего строгого воспитателя. Но то, в чем так хорошо разобрались

1 А.С.Макаренко позже действительно выполнил свое обещание Молчаливому разыскать его родных.

– 6 –

ребята, осталось непонятным горе-ученым и многим педагогам того времени, еще

отравленным идеями буржуазной педагогики. Они не видели и не хотели видеть ту новую

педагогическую правду, которую так чутко отыскивал в самой советской жизни Макаренко.

Но об этом я расскажу после.

Недаром Антон Семенович предупреждал меня, что я должен быть не только

агрономом, но и воспитателем. Однажды, а разгар посевной страды, он прислал мне из

первой колонии записку с просьбой обязательно принять участие в назначенной им

политбеседе, даже если мое отсутствие неблагоприятно отразится на выполнении

сельскохозяйственных работ.

Темой беседы была знаменитая речь В.И. Ленина на III Всероссийском съезде

комсомола.

— Я уже не первый раз беседую с вами на эту тему, — начал Антон Семенович, - но

среди нас есть новые работники, и мне кажется необходимым еще раз остановиться на этом

замечательном творческом документе марксизма, излагающем основные теоретические

вопросы воспитания молодежи в духе коммунизма.

Он с увлечением излагал содержание ленинской речи и обратил наше особое

внимание на два утверждения Владимира Ильича:

«Надо, чтобы все дело воспитания, образования и учения современной молодежи

было воспитанием в ней коммунистической морали».

«...на место старой учебы, старой зубрежки, старой муштры мы должны поставить

уменье взять себе всю сумму человеческих знаний, и взять так, чтобы коммунизм не был бы

у вас чем-то таким, что заучено, а был бы тем, что вами самими продумано...»

Я понял тогда, что в этом именно и заключались основные принципы той

педагогической системы, которую неустанно разрабатывал Макаренко, принципы всей его

повседневной педагогической деятельности. Он хотел, чтобы и наши действия зиждились на

этих же основах.

Потом разговор, естественно, перешел на тему сегодняшней беседы, и Антон

Семенович высказал мысль о том, что, устраняя былую бессмысленную муштру в

воспитательной работе, мы должны сохранить некоторые внешние формы старой

дисциплины, наполнив их принципиально новым содержанием.

— Добиться этого нелегко,— говорил он,— но нужно. Без строгой дисциплины не

обойтись.

Так как объём сельскохозяйственных работ во второй колонии непрерывно

увеличивался, приходилось ежедневно перебрасывать в Ковалевку значительную часть

колонистов из Трибов. Это было хлопотно, сопряжено с излишней потерей времени и сил, а

кроме того по дороге ребят невольно вводили в искушение хуторские сады, огороды и бахчи.

Очень скоро посыпались жалобы. Владельцы «соблазнов» начали устраивать засады в часы

движения отрядов. Колонисты восприняли это как открытие военных действий против них, и

«война» началась. Пришлось Антону Семеновичу энергично вмешаться в этот конфликт, и

любители чужих арбузов, яблок и прочих даров земли на некоторое время были лишены

права работать во второй колонии, а вместе с тем и удовольствия выкупаться в реке Коломак,

через которую дважды переправлялись колонисты по пути в Ковалевку и обратно.

«Война» с хуторянами ускорила давно намеченное Антоном Семеновичем

объединение обеих колоний в единый, целостный коллектив. Без этого невозможно было

добиться правильной организации всей воспитательной работы. В августе — сентябре 1924

года хозяйство в Трибах было ликвидировано, и весь коллектив воспитанников и