Маршрут - 21 (СИ) - Молотова Ульяна

Разрушенный город удивлял своей непостоянностью. Простенькие, серенькие, непримечательные пятиэтажки, чей архитектурный стиль утерялся во времени, были теперь неузнаваемы. Приятная скромность соседствовала со всей монструозностью природы, свободной от оков человечества. Деревья, выросшие как на дрожжах, буквально за десяток лет, ныне заслоняли собой разрушенные постройки. Трёхэтажные дома культуры с облупленными орнаментами, окрашенный в белый цвет с голубой волной городской бассейн, неказистое здание исполкома, районный профсоюз в вымпелах и флагах, аккуратный до того театр с порушенными колоннами и много чего ещё пыталось скрыть свою натуру за высокими соснами и тополями. В некоторых дворах даже стояли разбитые теплицы. Миша сказал, что больно много лишнего креатива у людей было тогда, вот и придумывали разные способы пропитаться.

Панельки — большая их часть — сложились, как карточные домики. Порушены они были не неуклюжим движением ребёнка, а сознательным решением вполне компетентных людей по всему миру, так или иначе, отдающих себе отчёт в собственных действиях. Но, может, и нет.

Определённые места компания сознательно обходила по наставлению Михаила. Он говорил о радиации и совершенно не верил девчонкам, что они без опаски ходили где угодно. Тоня же не сильно обращала на всё это внимания, ей было интереснее послушать самого Мишу.

— Осень очень люблю, прошлая такая красивая была, листопады, шуршащие листья под ногами. Жаль фотоаппарата у меня тогда не было. Вот только недавно нашёл, когда по городу мотался. Людей нет уж давно. Совершенно никого, так что и квартиры ничейные. Ходил от дому к дому, вот и наткнулся. «Искра» назывался, только вот модели не помню, одна из последних на тот момент, но я вам обязательно покажу, — Оля никогда не имела приязни к больно разговорчивым людям, однако сейчас и ей и Тоне было как-то без разницы. Всё лучше, чем самим языки напрягать.

— …Так он тогда с лестницы навернулся неудачно, а мы его вчетвером унести не могли, представляете? Такой огромный был, и главное, где он столько еды находил? Нет, мы, конечно, не голодали, но он точно килограмм под сто двадцать весил. И как он тогда себе не сломал ничего, грохот был такой, будто в штабе связку гранат подорвали. Как в армию попал? Человек — загадка. А сейчас Алексеич в лучшем из миров — помер. Лет пять назад. Передавали мне, что на танковую мину наступил. Сгубил его в итоге недюжинный аппетит или мина с ослабленным детонатором была, чёрт знает. Смотрит сейчас оттуда, — Михаил поднял голову в попытках разобрать что-то в очертаниях хмурого неба, — И злится на меня. Хотя, зная его, скорее сидит и с собственной нелепости ржёт. Видел я таких, весёлые и всегда на подъёме. А как бой, так отчаяннее всех бьются. Потом стараются ободрить кого, садятся рядом, руку на плечо и расскажут какую-нибудь глупость или анекдот там, что ты сам от неожиданности уже ловишь себя на смехе. Бывают же люди.

Тоне приходилось видеть и трупы, и взрывы, но первые, как правило, уже представляли собой лишь горстку костей, а вторые были далеко, когда девочки палили из танка в преграду или в стену какую. Разлетевшийся из-за взрыва на тысячу кусков живой человек, даже в воображении пугал до боязливой тряски головой.

— Вы в Бога верите? — Михаил шёл чуть впереди, но вдруг замедлился, отчего витающая в мыслях Оля чуть не врезалась в него.

— Михаил. Кхм, Миша, а почему интересуешься?

— Ага, почему мы в него верить должны? — ответила и Тоня.

— Точно, вам двоим это незачем. Я к тому, что вам очень повезло быть друг у друга, поэтому не верьте в такие байки, иначе обернётся вам боком. Мои же друзья и родные лежат в земле. От прадеда до племянницы. Всё, что осталось от них, — это память, и даже она порой врёт. Посмотришь вокруг и думаешь: какой Бог? Читал я библию, там много хороших идей — гуманистических, но ради чего? Какой конец? Рай. А на «бренной земле», нам предлагают страдать ради справедливости. Враньё, мы справедливости при жизни хотим, а другой мы не знаем и не узнаем. Даже если Бог есть, лучше умереть, думая всю жизнь головой, чем верить во что-то и по итогу, как и все, оказаться в ящике. Странная штука, эта смерть, да? — его шаг ускорился, стал шире. Тоня провожала быстро удаляющегося Михаила взглядом, — Мой дом! Ну же, идём-идём! Сейчас я вам всё покажу. Вы не бойтесь, целых зданий осталось мало, склад, штаб, да моя казарма, немного совсем осталось. Немного. В оставшиеся я уже давно не заходил, боюсь, что меня балка какая придавит, так и помру, ха-ха-ха!

— Тонь, всё хорошо? — Оля потрепала подруге волосы на макушке.

— …

Огромный забор, обвитый колючей проволокой, простирался, кажется, на километры в обе стороны. Высота его была метра три, не меньше. Он казался неприступным, но множественные пробоины в нём выдавали обратное.

Война здесь давно кончилась, а пепел боёв унёсся далеко-далеко. Михаил, недолго думая, направился в казарму. Она выглядела, мягко говоря — так себе: три этажа, зелёные, обшарпанные стены, многие стёкла выбиты, неподалёку стоял одинокий «ЗИЛ», в кузове валялся многочисленный хлам. Однако при входе внутрь картина преображалась, видно, что Михаил ухаживал за местом своего фактического проживания. Полы вымыты, а стены даже покрашены в успокаивающий бежевый оттенок. За неимением начальства, легко отдаться самодеятельности, и Михаил этого совершенно не отрицал.

Одна из огромных комнат казармы, выделенная на солдат пятьдесят, была искусственно огорожена кирпичной кладкой. Теперь же спальня была метражом в пару десятков квадратных метров. Здесь располагалась куча барахла, которую Миша бережливо расставил по полочкам. Он ушёл в соседнее крыло за постельным бельём, пока девочки с разрешения принялись изучать это всё. Тут находились десятки детских игрушек и разных безделушек, деревянные кубики, зелёные солдатики, деревянные искусные лошадки. Железные машинки и БТРы. Много совершенно разных книг, руководства по той самой «эксплуатации», даже самоучитель по игре на гитаре. Модели самолётов, танков, самодельное радио, плюшевый рыжий кот и небольшая пчёлка с большими крылышками. Какие-то трубы, связки ключей. Странного вида приборы, рядом простые гаечные ключи, разного размера молотки и много чего ещё. В ящике на той же полке валялись сотни, если не тысячи железных деталей, от гвоздей до сварочных диодов. Если и говорить о барахолке, то она была здесь, а не у Оли в карманах. Были и несколько кружек. Тоня приметила одну эмалированную с вручную нарисованной на ней ромашкой. В дальнем углу, около окна, стоял письменный стол с кипой бумаг, датирующихся аж 1976-м годом. Оля не стала заострять на них внимание, списав всё на расторопность Михаила. Не привыкла она копаться в личных вещах и привыкать к этому не желала.

По правую сторону от входа стояла кровать, большая, из двух сдвинутых вместе солдатских коек, укреплённая парой досок снизу для пущей жёсткости. Шаги Михаила в такой тишине слышались за пару десятков метров по казарме. Он кое-как открыл дверь и кинул на соседствующий с кроватью стул новый комплект постельного белья.

— Сейчас всё сделаем, а ну, Оля, помоги мне… Так вы чего, всё ещё не переоделись? Да кидай ты всё на пол, только вот вчера мыл, — Михаил принялся стягивать пододеяльник и простынь с кровати. Оля, недолго думая, сняла верхнюю одежду и рюкзак, взялась за наволочки подушек.

— Мы же вернуться хотели, — Тоня немного нервничала.

— Вы тут первые за три года, а танк оставили, как я понял, на одной знакомой мне захолустной дороге. Никому не нужны ваши пожитки, тем более без топлива. Да и поздно уже, вам следует отдохнуть, — заключил Михаил, заправляя одеяло в чистый пододеяльник, что, будучи честным, выходило не очень хорошо. Казалось, пододеяльники — это извечная проблема любого общества.

Справившись с постельным бельём, Миша окинул девочек взглядом.

Одна из них повыше, в старой мужской рубашке и армейских штанах. Взъерошенные волосы. Тёмные, как Донбасский уголь и крепкие, как Уральская сталь. Чуток бледная и сухая кожа. Приятные, мягкие черты лица, с толикой строгости и простенький носик, без задоринки. Глаза цвета болота с мешками под ними и взгляд тягучий как трясина. Движения её рук были уверенными, но сохраняли грацию, присущую девушке, оттого порой становясь немного неуклюжими. Впрочем, всё это лишь напоминание о том, кто разрешает все возникающие у дуэта неурядицы. А вторая девочка была невысокой. С головы и до самой талии ниспадала пышная пшеница. Яркие голубые глаза, румяное лицо, одухотворённое жизнью и любопытством. Искорка, что никогда не покидала её взгляда. Вот она-то свободно махала руками, разбираясь с наволочками. Одну туда! Подушку сюда! Если бы могла, то обхватила бы в объятия вообще всю казарму, всей широтой своей души. Никакого стеснения. А главное, даже в таких условиях она старалась сохранять прекрасную, тихонькую улыбочку на лице.