Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина - Мэтьюз Оуэн

У него было много друзей, но ни одному из них он не мог довериться. Чаще всего по вечерам он кутил на приемах, в барах и ресторанах, умудряясь при этом лгать почти всем из своего широкого круга знакомых и всех использовать. Фантастическое умение располагать к себе окружающих стало ключевым жизненным навыком Зорге. Благодаря обаянию ему удавалось оставаться в живых. Когда для наблюдения за Зорге в Токио командировали полковника СС Иозефа Мейзингера, известного как Варшавский мясник, разведчик повел его по злачным заведениям Гиндзы, в один момент превратив злейшего врага в своего собутыльника.

К тому же Зорге был смелым человеком. Фотографировал ли он тайком секретные документы, улучив несколько минут в кабинете германского посла, лежал ли в больнице с тяжелейшими травмами, попав в пьяном виде в аварию на мотоцикле и стараясь при этом изо всех сил оставаться в сознании, пока не приедет друг и не заберет у него из кармана компрометирующие документы, Зорге сохранял почти сверхъестественное спокойствие. Он всегда считал себя солдатом, с тех пор как в Первую мировую войну еще юношей служил в армии кайзера и до последних минут жизни на эшафоте, где он встал по стойке смирно и выкрикнул последние слова во славу Красной армии и советской компартии. Несмотря на пьяные загулы, он всегда вел невероятно активную жизнь: рано вставал, каждый день по несколько часов писал, читал и занимался разведработой. Даже в пьяном состоянии или в безвыходном положеии он оставался агентом и профессионалом. В некотором отношении он был даже джентльменом. В тюрьме он отказывался говорить о своих женщинах и ни разу не упомянул в разговорах со следователями своей постоянной японской любовницы. Допрашивавший Зорге следователь назвал его “величайшим человеком, которого мне довелось встречать в своей жизни”.

Зорге можно было бы в определенном смысле назвать интеллектуалом. Во всяком случае, он безусловно обладал недюжинным умом и знал свое дело. В тюремных записках он отмечал, что в мирное время стал бы ученым. Он жил словно герой спектакля одного актера, и его реальные зрители ничего не знали об аудитории, которой на самом деле предназначалось зрелище, – почти всегда недосягаемым кураторам из 4-го Управления штаба РККА. Трагедия Зорге состояла в том, что на пике его карьеры начальство усомнилось в его вере в коммунизм, посчитав его предателем, а он, к счастью, так и не узнал, что предоставленные им уникальные разведданные часто оставались без внимания.

Последнее слово, перед тем как мы приступим к рассказу о необычайной жизни Зорге, принадлежит Джону Ле Карре, написавшему замечательную рецензию на первую книгу о деле Зорге в Великобритании, опубликованную в 1966 году[1].

Ле Карре, который и сам большую часть жизни провел среди обитателей теневого шпионского мира, понимал Зорге лучше многих. “Он был комедиантом Грэма Грина и творцом Томаса Манна”, – писал Ле Карре:

Как Шпинель в “Тристане” Томаса Манна, он постоянно трудится над незавершенной книгой. В момент ареста она лежала у его кровати вместе с открытым томом японской поэзии XI века. Он разыгрывал роль представителя богемы: держал у себя в комнате клетку с домашней совой, пил и развратничал, добиваясь успеха. Он любил развлекать публику; люди (даже его жертвы) любили его; солдаты немедленно проникались к нему уважением. Он был настоящим мужчиной и, как и большинство самопровозглашенных романтиков, вне постели не находил женщинам применения. Он любил работать на публику, и, полагаю, его аудитория всегда состояла из представителей мужского пола. Он обладал мужеством, огромным мужеством, и романтическим пониманием своего предназначения: когда его коллег арестовали, он лежал в кровати и пил саке в ожидании конца. Он хотел научиться петь, и он не первый шпион из числа неудавшихся артистов. Один французский журналист писал, что в нем “шарм странным образом сочетался с брутальностью”. Порой в нем безусловно угадывался алкоголик. Как раз эти черты он и привнес в шпионское ремесло. А чем оно было для него? Я думаю, сценой; кораблем, на котором он бороздил свои романтические моря; нитью, связывающей воедино все его невыдающиеся таланты; клоунским воздушным шариком, которым он мог дубасить общество; и марксистским хлыстом для самобичевания. Этот чувственный жрец нашел свое истинное призвание; удивительным образом ему повезло родиться в свой век. Только боги его устарели[2].

Глава 1

“Со школьной скамьи на бойню”

Вас вырастили на имперских амбициях, выпустив в мир с чувством элитарного превосходства, – нос ледяным сердцем. У ребенка с ледяным сердцем, внешне остающегося здоровым очаровательным пареньком, в душе зияет огромная пустошь, томящаяся по посевам[1].

Рихард Зорге родился в 1895 году в Баку, самом богатом, самом коррумпированном и самом жестоком городе Российской империи. Веками здесь в болотистых низинах вдоль берега Каспийского моря нефть и газ фонтанами били из-под земли, внезапно воспламеняясь и внушая страх и благоговение. Однако в стремительно развивающийся город эту зловонную заводь превратили два брата из Швеции, Людвиг и Роберт Нобели, когда в 1879 году на первой бакинской скважине заработали их буровые установки. К этому источнику изобилия в город со всей России потянулись рабочие, архитекторы и торговцы, а заодно – проститутки, революционеры и аферисты. Баку быстро превратился в город “распущенности, деспотизма и невоздержанности” для богатых[2]. Для рабочего класса, вкалывавшего в нездоровых условиях нефтяных трущоб, он был сумеречной зоной, “дымной и мрачной”[3]. Даже губернатор Баку называл его “самым опасным местом в России”. В памяти молодого писателя Максима Горького “нефтяные промысла остались… гениально сделанной картиной мрачного ада”[4].

Да, возможно, это был ад, но с оговоркой, что эта преисподняя извергала потоки денег. Высокое жалованье и прибыльные акции в быстро процветающих нефтяных компаниях привлекли в дымный прикаспийский город толпы иностранных нефтяников. Одним из них был Вильгельм Рихард Зорге, буровой инженер из небольшого саксонского городка Веттина. Ему был 31 год, когда он приехал в Баку в 1882 году, до этого проработав несколько лет на нефтяных месторождениях Пенсильвании. Зорге устроился в филиал предприятия Нобелей – Кавказскую нефтяную компанию[5]. Удачу пытал здесь и купец Семен Коболев, перебравшийся из Киева в Баку, чтобы использовать открывавшиеся здесь возможности. В Баку родилась его дочь Нина[6]. В 1885 году, когда ей было 18 лет, она познакомилась с Вильгельмом Зорге и вышла за него замуж[7]. Их союз нефти и торговли сложился в антураже настоящей капиталистической преисподней.

Закоулки Баку, где жили рабочие компаний Нобелей и Ротшильдов, были “завалены гниющими отбросами, трупами собак, тухлым мясом, фекалиями”[8]. Город буквально задыхался в собственных сточных водах. Нефть “сочилась отовсюду”, вспоминала Анна Аллилуева, жившая здесь десять лет спустя со своим зятем-революционером Иосифом Сталиным, а “деревья не выживали в отравленном воздухе”[9]. Однако, как зажиточные иностранцы, живущие здесь не в первом поколении, семья Зорге не соприкасалась с грязью, насилием и разгорающимися революционными страстями города. Они занимали красивый двухэтажный кирпичный дом в процветающем предместье Сабунчи к северо-западу от Баку. А в городе, “точь-в-точь как где-нибудь на американском Диком Западе, было полным-полно бандитов и грабителей”[10], как вспоминал писатель Лев Нуимбаум (Эссад-Бей). Зато Сабунчи был тихой гаванью буржуазной респектабельности, где вдоль просторных улиц росли акации и вскоре появится первая трамвайная линия. Дом Зорге до сих пор стоит на том же месте. Теперь это ветхие трущобы, приютившие десять семей беженцев. Вокруг – неказистые сараи, где хранятся детали от мотоциклов и без умолку кудахчут куры.