Наполеон. Афоризмы - Наполеон Бонапарт

Амбиции для человека то же, что воздух для природы: лишить духовный мир амбиций, а физический воздуха — и прекратится всяческое движение.

Пороки так же необходимы обществу, как грозы атмосфере. Если нарушается баланс между добром и злом, исчезает гармония — и тогда быть революции.

Любой, кто совершает добродетели только в надежде снискать славу, близок к пороку.

Красивая женщина радует глаз, мудрая — радует сердце; первая — украшение, вторая — сокровище.

Среди ищущих смерти лишь немногие находят ее в тот час, когда она могла бы оказаться им полезной.

Монарху следует позаботиться о том, чтобы богатства не были распределены слишком неравномерно; тогда у него не будет необходимости ни содержать бедняков, ни защищать богачей.

Я был богатейшим монархом Европы. Богатство заключается не в количестве драгоценностей, а в пользе, которую из них извлекают.

Если монарх уличен в одном проступке, общественность приписывает ему все остальные; клевета ширится, давая пищу для анекдотов; литературные вороны кружат над трупом, гниль пожирает его; сотни голосов подхватывают невероятные и скандальные обвинения, временами принимаемые на веру потомками. Это клевета Базилио, что летит подобно лесному пожару.

Написано слишком много; я бы предпочел меньше книг и больше здравого смысла.

Монарх и премьер-министр должны любить славу. Некоторые спорят, что это ни к чему: они препираются подобно лисице, у которой отрезали хвост.

При высадке в Египте я был удивлен, когда не нашел ничего от былого египетского великолепия, кроме пирамид и куриных вертелов.

Есть очень много льстецов, но очень немногие из них умеют похвалить сдержанно и к месту.

Однажды история поведает о том, какой была Франция во времена моего восхождения на трон и какова она была, когда я диктовал законы Европе.

Любая связь с преступником пятнает трон преступлением.

Всегда удивлялся, что убийство Пишегрю приписывалось мне; он был ничем не лучше прочих заговорщиков. У меня был суд, чтобы осудить его, и солдаты, чтобы расстрелять. Я никогда не делал бесполезных вещей.

Падение предрассудков выявило источник власти; короли больше не могут распоряжаться собственными способностями.

Утвердив Почетный легион, я объединил все классы общества одним интересом; это стойкий механизм, который надолго переживет мою систему.

В правительстве не должно быть никакой частичной ответственности: это лишь плодит ошибки и потворствует игнорированию законов.

Французы так любят величие, что им даже нравится, как оно выглядит.

Главное преимущество, которое я извлек из ситуации на континенте, заключалось в том, что я отличал своих друзей от врагов.

Меня не удивляет судьба Нея и Мюрата; они умерли, как и жили, — героями; такие люди не нуждаются в надгробных речах.

Я дал новый толчок предпринимательству, чтобы оживить французскую промышленность. Десять лет во Франции наблюдался прогресс. Она пришла в упадок, только когда вернулась к своему прежнему плану колонизации и займов.

Я совершил ошибку, вторгнувшись в Испанию, ибо не знал духа этого народа. Гранды призвали меня, а толпа отвергла. Эта страна недостойна монарха из моей династии.

В день, когда свергнутые правители вновь занимали трон, они утрачивали остатки благоразумия. И было непохоже, что они еще хоть когда-либо к нему прислушаются.

Со времен изобретения книгопечатания на царство было призвано Просвещение, но на деле власти управляют так, чтобы обуздать его.

Если бы революционные атеисты не ставили все под сомнение, их утопия была бы не так уж и плоха.

Девятнадцать из двадцати стоящих у власти не признают морали; но в их интересах убедить мир, что они хорошо распоряжаются своим могуществом; это делает их честными людьми.

Нивозские заговорщики не писали на своих стрелах, подобно противникам Филиппа: «Я целюсь в левый глаз правителя Македонии».

Коалиция одержала грандиозную победу, когда отправила в отставку всю старую армию. Она не боится новичков; она их еще не испытала.

Когда я отказался от мира под Шатильоном, союзники не видели ничего, кроме моего неблагоразумия, и думали, что это удачный момент, чтобы противопоставить мне Бурбонов. Я не хотел быть обязанным за трон милости иноземцев. Моя честь осталась незапятнанной.

Вместо отступления под Фонтенбло я мог бы драться: моя армия была по-прежнему сильна; но я никогда не хотел проливать французскую кровь в своих личных целях.

Когда я высадился в Каннах, там не было ни заговорщиков, ни заговоров. Я пришел с парижскими журналами в руках. Эта экспедиция, которая вошла в историю как рискованная, была совершенно разумной. Мои ворчуны[] были плохо одеты, но в их груди бились бесстрашные сердца.

Вызов брошен Европе; государства второго и третьего порядка, не защищенные главенствующими странами, исчезнут с лица земли.

Мне сказали, что великий критик Фьеве судит обо мне более придирчиво, чем естественный философ{2}. Чем более он разоряется о моем деспотизме, тем более меня уважают французы. Он — наименее значительный из ста двадцати префектов в моей империи. Я не знаю, что он имеет в виду под своей «административной перепиской».

Философские определения ничуть не лучше определений теологических.

Ривароль нравится мне гораздо больше своими эпиграммами, нежели своими убеждениями.

Мораль — искусство гадательное, как наука о цветах; но она является характеристикой высшего разума.

Даже самые величественные вещи могут быть извращены и представлены в самом дурацком виде. Если бы Скаррона подрядили переводить «Энеиду», получился бы бурлеск по мотивам Вергилия.

Политическая свобода, если разобраться, это басня, выдуманная правителями, чтобы усыпить бдительность управляемых.

Чтобы люди могли быть по-настоящему свободными, управляемые должны быть мудрецами, а управляющие — богами.

Сенат, который я назвал охранительным, вместе со мной подписал отречение от власти.

Я свел военное искусство к стратегическим маневрам, которые давали мне превосходство над моими противниками. В конце концов они приспособились к моему методу. Всему истекает срок.

В литературе невозможно сказать ничего нового; но в геометрии, физике и географии все еще может быть какой-то прогресс, если он будет продвигаться хотя бы по шагу в столетие.

Социальная система, треща по швам, страшится своего надвигающегося падения.

Победа всегда достойна награды, будь она достигнута личным везением или приложенными усилиями.

Моя система образования была единой для всех французов; не законы созданы для людей, но люди — для законов.

Меня сравнивали со многими выдающимися людьми древности и современности; на самом деле я несхож ни с одним из них.

Ни одну музыку я не слушал с таким удовольствием, как татарский марш Мегюля.

Мой план высадки в Англии был серьезен. Ничто, кроме событий на континенте, не остановило бы меня.