Трэвис Мак-Ги - Джон Макдональд

Лишь два года спустя он понял, что может вполне доверять мне, а до того наше партнерство больше походило на вооруженный нейтралитет. А поводом для сближения послужила Гуля. К тому времени ей было уже семнадцать. Она умудрилась произвести из величайших фуроров в наших краях. А центром был я. Взрослому трудно даже представить, куда может завести романтическое воображение подростка. Когда она смотрела на меня, ее глаза округлялись, а взгляд томно тяжелел. Она краснела, бледнела, краснела снова. Она умолкала на середине фразы, забыв, о чем говорила. Она спотыкалась и налетала на шкафы, баки, деревья и ограды. Она ходила за мною повсюду, как собачонка. И если бы при этом она была угловатым, неуклюжим подростком с торчащими вперед зубами и раскосыми глазами! Тогда все было бы проще. Но она была девушкой во всем блеске первого цветения юности, смуглой, гибкой, прелестной, с огромными голубыми глазами. Полный список достоинств, способных вскружить голову кому угодно. Это тревожило ее отца и делало меня мишенью для насмешек по всему побережью. Вон идет Мак-Ги со своим фан-клубом.

Намерения Гули были чистыми и бесхитростны: она хотела выйти за меня замуж. Прямо сейчас. Она была готова сделать все, что угодно, чтобы доказать мне, что она уже настоящая, взрослая женщина.

Когда ее "ухаживания" стали уж слишком настойчиыв и я стал всерьез сомневаться в ее благоразумии, я загрузил свою "Молнию" всем необходимым и отбыл вниз по Уотервею. Я уже вышел в залив и миновал Майами, когда столкнулся с какой-то неспешно плывушей штукой, еще не успевшей затонуть окончательно, но уже совершенно неопознаваемой: на три четверти она была уже под водой. Чиркнув вдоль корпуса, она, видимо, вследствии сотрясения, вдруг попыталась всплыть, так при этом врезав мне по лопасти руля, что та приняла по отношению к копрусу несколько странное положение. Возникла такая чудовищная вибрация, что я был вынужден выключить двигатель. Моя "Молния" не слишком шустра даже на обоих своих маленьких дизелях, но в моем распоряжении были отлив и сильный западный бриз. Меня понемногу сносило ветром, и под конец я уже проклинал все на свете, а особенно такой способ передвижения, как вдруг заметил несколько островков прямо посреди залива. Прилив почти скрывает их, пристань они ненадежная, и поэтому не имеют даже названия, а отмечены только в лоциях. Как мог, вырулил на них и в сумерках, вцепившись двумя баграми в берег, благополучно причалил. Вытащив поврежденный руль и запасной, я решил, что займусь этим засветло и взялся за нехитрый ужин. Я как раз делал вожделенный глоток из любимой фляги, когда в дверях камбуза появилась мокрая фигурка Гули: огромные темные глаза и нежная полуулыбка на устах.

- Здравствуй, мой дорогой, - выдохнула она. - Удивлен?

Не то слово. Мы проговорили весь вечер. И весь вечер я пытался внушить ей, что я не хочу иметь ребенком ни невесту, ни хозяйку, ни что бы то было подобное. И тем более не желаю устраивать ту радостную возню с воплями и сладострастными стонами, о которой она клянется не рассказывать никогда-никогда ни одной живой душе, слово чести. Ее негодующим выкрикам и сердитому бормотанию не было конца, она раскраснелась и разозлилась. Около полуночи я дозвонился до ее отца и объяснил ситуацию. Я чувствовал, что он не слишком-то верит в историю со сломанным рулем. При сложившихся обстоятельствах в это и вправду было трудно поверить. Он сказал, что был уже близок к тому, чтобы вызывать полицию. Он спросил, когда я вернусь, и я назвал приблизительнок время. Он сказал, что лучше всего будет, если я подброшу Гулю до Полуденного Ключа. Я скаазал, что меня это вполне устраивает, что вызвали новый взрыв ее негодования, выкриков и слез.

Но к утру, выплакавшись вволю, она умолкла, став тихой и какой-то бесцветной. К завтраку она сварила кофе ужасающего вкуса и крепости. Я перегнал "Молнию" к песчаным отмелям и там поставил новый руль. Когда работа была окончена, Гуля, сидевшая все это время на песке, перебралась на нос и устроилась там, свернувшись в клубочек, маленькая и несчастная. Но даже будучи маленькой и несчастной, она все равно была восхитительна. Было что-то особенное в изгибе плавного перехода от бедер к талии, в линии спины и изящных плеч. Я невольно чувствовал некий отголосок похоти и сожаления, глядя не нее. Но нельзя сказать, что я действительно сожалел о своем бездействии. Полагаю, в мировой поток оголтелого секса я не способен вложить сколько-нибудь значительную долю. Я предпочитал классику.

В десять утра мы были у Полуденного Ключа. Левеллен расхаживался взад и вперед по пирсу. Я обошел его и велел Гуле прихватить свою голубую сумку и вытряхиваться, а с концами я справлюсь уж как-нибудь сам. На самом деле, я не собирался причаливать. Я только подогнал "Молнию" впритирку к пирсу, и Гуля немедленно выпорхнула - прямо в объятия любимого папы. Все рабочие дока, случившиеся поблизости, с любопытством следили за развитием событий. Ручаюсь, что Гуля обдумывала каждую деталь "возвращения блудной дочери" всю дорогу до Ключа. Она на минуту отняла лицо от отцовской груди и, вытянув в мою сторону указающий перст, ясным, высоким голосом объявила:

- Папа, знаешь, что он делал со мной! Знаешь, что сделал Трэвис?! Всю ночь, всю ночь напролет он тра...

Но именно по этой фразе и тону, которым она была заявлена во всеуслышание, Тед Левеллен догадался и о полной моей невинности, и о том, что его дочь горит желанием отомстить мне за это. При первых же словах Гули я поспешно отчалил и с облегчением смотрел на уже широкую полосу воды, разделяющую нас. Но широкая ладонь Теда мягко, но очень вовремя заткнула рот негодующей дочери, и та затихла, уткнувшись ему в плечо. Тед одарил меня извиняющейся улыбкой, пожал плечами и увел девочку с пирса.

А вскоре она, уже восемнадцатилетняя, уехала в колледж.

И вот, годы спустя, в пяти часовых поясах от Лодердейла, она наконец-то очутилась в моих объятиях. Но минуту спустя словно очнулась и поспешно и неуклюже высвободилась. Чуть-чуть покраснела, улыбнулась и быстро заговорила:

- Только одна сумка? И все? Ну, конечно. Я вспомнила. Ты всегда не любил обремененности вещами. Связывают и все такое. Надеюсь, ты еще не нашел, где остановиться? Да ты и не сможешь, если не зарезервировал места. Когда я нодоем тебе своей болтовней, скажи мне об этом, ладно? Мне самой никак не остановиться.

- Заткнитесь, Линда Левеллен Бриндль, моя дорогая.

- О, благодарю.

- Что у тебя случилось? Скажешь прямо сейчас или позже?

- Сейчас. Иди сюда.

Она подвела меня к окну. Заставила почти прижаться лбом к стеклу. Отсюда, с высоты всех этих этажей была видна гавань с лесом мачт на стоянках. Гуля показала мне, откуда отсчитывать. Седьмая с краю. Там тихонько покачивалась на волнах "Лань", чуть меньше, чем в полумиле и двенадцатью этажами ниже.

- А где Говард? - спросил я.

- Живет на яхте.

- А ты - живешь здесь?

- Уже месяц. Это студия моей лучшей подруги. Она уехала на континент, ее мама умирает от рака.

- Так. Дай-ка я сам. А я здесь, видимо, для того, чтобы спасти брак?

Она отошла от окна и опустилась на тахту, покрытую апесьлиново-оранжевым пледом. Поднесла руки к горлу, переглотнула.

- Не совсем так, Трэв.

- Что тогда?

- Возможны только две вещи. Только две. Первая: я сошда с ума. Или Говард хочет убить меня.

Мысль была и в самом деле безумная.

- Говард? Дж. Говард Бриндль, господи боже мой!

Она глянула на меня с мрачной торжественностью и я увидел две маленькие слезинки, дрожащие в ее глазах.

- Я пыталась убедить себя, что вернее первое. Я предпочитаю думать, что я сумашедшая. Но я не могу! Впрочем, говорят, что сумашедшие все не могут поверить в свое безумие, так что я не исключение. Но я просто не могу...

Она ткнулась лицом в ладони и разрыдалась по-настоящему, сгибаясь все сильнее, вздрагивая всем телом. Каштановые волосы рассыпались по спине.

О'кэй, Мак-Ги, мастер спасения-на-водах, спасай теперь жизнь дамы. Выбор у нее небогат. Безумие или смерть.

Говард Бриндль? Говард?

Давай, Гуля. Выкладывай. Все, как есть.

2

Я направился прямо в гавайский яхт-клуб, который размещался в самом конце длинного пирса. Служащий внимательно изучил мой членский билет Бискайского Королевского клуба и почтительно вытянулся. Да, сэр, разумеется, любой член Бискайского Королевского имеет право на все привилегии членов местного клуба, сэр.

Я сказал, что хочу лишь посмотреть, нет ли в порту моих флоридских друзей. Он отослал меня к смотрителю порта, а тот развернул передо мной огромную подробную схему подвластной ему территории стоянок и предложил посмотреть. К занятым местам стоянок были прикреплены кнопками ярлыки находившихся там яхт с описанием, имени владельца, сроком и тому подобным.

Нельзя сказать, чтобы я никого не знал. Но три большие яхты я знал не слишком хорошо, а четвертую не знал вовсе. Чем больше стоит яхта, тем большей команды она требует. Как у старого Маккимбера, ныне покойного. Он держал на яхте команду до шести человек. Сто пятьдесят футов. Семьсот тысяч сверкающих долларов на ходу и минимум сотня тысяч в год на зарплату и текущие расходы. Но зато он побывал всюду, где хотел: Португалия, Ривьера, Греция со всеми островами, Папеэте, Акапулько. Он мог жить на яхте, в гостинице на побережье, где угодно. Он мог снятся с якоря в любой час дня и ночи. И всегда в сопровождении одной из своих дам: высокой, ослепительной блондинки. Но он никогда не пускался в круизы. Это его нервировало, говорил он. Ему не нравилось просыпаться среди ночи от непрерывного покачивания, скрипа и скрещета.