Колотун - Том Кай

– Расскажи про Север, пап, – просил Глеб.

– Холодно и красиво, – начинал отец в который раз.

Он рассказывал про лютые, бесконечные зимы, когда из-за тумана кажется, что воздух плотный, словно скатавшаяся вата. Про жаркое лето, но стоит только поскользнуться и сковырнуть мох на земле – под ним окажется грязный лед вечной мерзлоты. Про дома, которые, словно сказочные избушки на курьих ножках, стоят на сваях. Про северное сияние, когда небо кидается зелеными, сиреневыми, красно-розовыми всполохами. Глеб слушал раскрыв рот. Отец казался сказочным персонажем, который был на краю земли и теперь рассказывает ему – девятилетнему Глебке – самые сокровенные тайны.

Иногда Глеб от удовольствия закрывал глаза и представлял себя водителем «БелАЗа» – огромной желтой машины, на которой он вывозит из бесконечной воронки в земле многотонные каменные глыбы. Эти глыбы превратятся в маленькие блестящие камушки, похожие на искорки звезд, что блестят сейчас над головой. Иногда Глебу казалось, что ему холодно, когда отец рассказывал о суровых северных морозах. Постоянный холод, от которого рвутся трубы отопления, глохнут машины. От этого холода белеют щёки и уши.

Но самым страшным Глебу казалось очутиться одному зимой в глухом лесу. Когда только холод и ты. Натянув одеяло до самого носа, Глеб придумывал, как будет выживать, как найдет в кармане коробóк, но в нём окажется только одна спичка. Глеб наломает звонкого хвороста с деревьев, чиркнет спичкой – пламя трепыхнется, но не погаснет. И тогда веселый костер разгонит в стороны холод, а потом… а потом появится папа и спасет Глебку.

Глеб был единственным ребенком в семье, поэтому, несмотря на постоянное отсутствие отца дома, внимания получил в избытке. Мать чересчур опекала Глеба. Случись какая драка в нормальной пацанячьей жизни, стоит только прийти домой с синяком, мама тут же бежит выяснять, кто именно поставил фингал ее Глебушке.

Из-за такой опеки за Глебом закрепилось обидное прозвище – Стукач. Хотя он ни разу никого не выдал и не говорил матери, кто поставил ему синяк или разбил нос. Но ей не стоило большого труда выяснить, кто обидел ненаглядное чадо. Всех малолетних забияк в деревне она знала, и особенных дедуктивных способностей для расследования не требовалось.

Все, что оставалось Глебу – это мечтать когда-нибудь доказать пацанам, что он не стукач. Или сделать нечто настолько выдающееся, что заставит всех относиться к нему по-другому. Пробраться в дом Фамаиды, да еще выкрасть колдовскую книгу – это точно заставит их уважать Глеба! А может быть, он будет котироваться даже больше, чем Валька!

Глеб спрятался под одеялом с фонариком. Нужно дождаться, когда в доме все уснут, и не проспать этот момент самому. В доме Фамаиды свет горел только в одном окне.

Ночью в Колотуне такая темнота, словно деревню завернули в покрывало. Ни одного фонаря. Иногда можно было заметить холодные огоньки кошачьих глаз. Где-то в лесу ухал филин.

Когда свет в доме Фамаиды погас, Глеб выбрался через окно. Не зажигая фонарика, пробрался огородом до забора, за которым стоит дом. В темноте, с погашенным светом и зашторенными наглухо окнами, он казался еще страшнее, чем представлялось. Глеб тут же вспомнил все слухи, что ходили по деревне о Фамаиде. Страх холодным, сырым комком застрял где-то в животе.

Глеб быстро, словно за ним кто-то гнался, пересек огород и лег в траву у высокого крыльца. От страха показалось, что шум дыхания и стук сердца раздаются на всю округу. Немного успокоившись, он поднялся на скрипучее крыльцо и прижался ухом к двери. За дверью было слышно, как в сенях жужжит большая сонная муха и поскрипывают от ветхости половицы.

Глеб аккуратно открыл дверь. В сенях густо пахло пылью, лавандой и мышами. На цыпочках он прокрался до двери в избу и зажмурился от страха, потянув за ручку. В избе пахнет по-другому. Похоже на запах осеннего леса, выкошенного луга или ароматного травяного чая, который так любит заваривать бабушка.

Глеб включил фонарик. Сноп света выхватил из темноты добротную русскую печку, в которой еще тлели угли. Глеб удивился, что печку топили. На улице стояло лето, но самое странное, что ни днем, ни вечером он не видел дыма из трубы. Он заглянул в другую комнату, шаря светом фонаря по стенам, где висели старые фотографии и портреты каких-то людей. Коллодионные портреты давно уже умерших людей. Глеба всегда пугали такие фотографии. В них особый, черно-белый воздух. На них не бывает улыбающихся людей. Эпоха медлительных фотоаппаратов, когда людям приходилось сидеть неподвижно несколько минут, пока светочувствительный элемент проэкспонируется. Безжизненные фотографии без чувств, без эмоций. Просто отпечаток времени, когда всё было медлительным и неспешным. Словно сама жизнь замедлила ход.

Свет фонаря скользнул по нехитрой деревенской мебели, которая из-за старости казалась живой. Наконец Глеб увидел тот самый черный шкаф, где должна была храниться книга. Глеб открыл шкаф, доверху забитый какими-то тряпками и одеждой. Стал шарить под одеждой на полках в поисках книги и наконец нашел, что искал.

Книга оказалась огромной. Глеб удивился ее тяжести, сел на пол и стал разглядывать добычу, забыв от любопытства, где он находится.

Основательный, толстенный переплет. На ощупь похоже, что из кожи. В центре круг. В круг вписаны раскрытые ножницы. Глеб повертел книгу в руках, понюхал.

Он открыл книгу на середине. Пожелтевшие от времени страницы в свете фонарика казались еще древнее, чем есть на самом деле. Язык, которым написана книга, на первый взгляд понятен, но когда начинаешь вчитываться, понимаешь, что смысл многих слов ускользает. «При выполнении ритуала держи мысли в чистоте», – прочитал Глеб. Под текстом рисунок: книга, туго обмотанная нитками, в середине которой зажаты ножницы. На следующем рисунке изображена рука, держащая за нитку, привязанную к кольцам ножниц, книгу на весу.

Глеб перевернул страницу, чтобы рассмотреть следующий рисунок, и в этот момент почувствовал на плече чью-то руку. Он только один раз испытывал по-настоящему сильный страх, когда они с мамой поехали в город, в детский магазин, за железным самосвалом. Народу оказалось много, и в какой-то момент мама упустила сына из вида. На пару минут Глеб остался один среди толпы. Мир тогда показался настолько огромным, шумным и опасным, что Глеб от страха поднял дикий вой, благодаря которому был быстро найден матерью. Страх остаться одному в толпе оказался настолько сильным, что Глеб еще несколько дней после этого заикался. Но страх, который обрушился на него сейчас, нельзя сравнить ни с чем. Удушающий мистический ужас, парализовал тело и способность думать. Мир сжался в одну точку и ухнул куда-то в район солнечного сплетения, обдав холодом всё тело.

– Вот засранец! – услышал Глеб трескучий голос Фамаиды.

Бабка схватила его за ухо жесткими, костлявыми пальцами и потянула вверх. От страха он почти не чувствовал боли.

– Ты зачем сюда залез?

– Я… я просто… просто… отпустите, – тоненько запищал Глеб.

Бабка выпустила многострадальное ухо и включила в избе свет. Глеб на мгновение ослеп, но быстро проморгался.

Освещенная комната уже не казалась такой зловещей, как в темноте. И шкаф вовсе не черный. Обычный, цвета мореного дерева с треснувшей в мелкие паутинки лакировкой.

– Нравится? – спросила Фамаида, указывая на книгу.

– Я не хотел.

Глеб бросил книгу на пол.

– Нельзя книги на пол бросать! – Фамаида подняла тяжелый томик и сдула с него пыль. – Пошли чаем, что ли, напою, а то дрожишь, как заяц.

Глеб уселся на стул за высоким, грубым столом с отполированной временем столешницей. Он в первый раз осмелился посмотреть на бабку и не узнал ее.

Вместо длинной старой юбки землистого цвета – широкие штаны с замысловатым узором. Глеб видел такие на картинках в книге о Ходже Насреддине. Вместо потрепанной зеленой кофты в разноцветных заплатах и ватной засаленной жилетки – просторная рубаха в цвет штанов с похожим узором. Волосы собраны в тугой конский хвост, перетянутый синей лентой. Глеб удивился, насколько преобразилась Фамаида. Из ветхой, почти воздушной старушки она превратилась в крепкую пожилую женщину с идеальной осанкой и широко расправленными плечами. Даже лицо, которое всегда выглядело как высохшая на солнце глина, преобразилось. Глаза светились жизнью, блестели лукавством, словно время вообще не коснулось их.

Фамаида сняла с печки большой железный чайник, поставила на стол две пиалы вместо чашек и хрустальную вазочку, доверху наполненную шоколадными конфетами.

– Ну, рассказывай.

Фамаида вкусно швыркнула чаем.

– Что рассказывать? – насупился Глеб.

– Зачем залез, зачем книгу спер?

– Чтобы Вальке доказать. Вы мне ничего не сделаете?