«И сочтоша во всех полках 150 тысяч»: Сколько воинов не было в армии Ивана Грозного под Казанью в 1552 году? - Никита Васильевич Белов

чем через семь десятилетий после взятия Казани, не вызывает сомнений. Скорее всего, оно появилось под влиянием другого памятника воинской литературы Древней Руси — Киприановской редакции «Сказания о Мамаевом побоище» (XVI в.), в части, сообщающей об исчислении рати Дмитрия Донского после его перехода через реку Оку:

«Сказание о Мамаевом побоище»[24] 

И прешедшу всему воиньству его чрез Оку реку в день недельный, и назаутрие в понеделник сам перевезеся. <…> И повеле счести силу свою, колико их есть, и бяше их вящше (более. — Н. Б.) двоюсот тысящ.

Повесть о «Казанском взятии»[25]

И тако государь приказал бояром своим князю Петру Ивановичю Шуйскому да князю Михаилу Ивановичю Воротынскому со всеми рвзрядными дьяки, и сочтоша войска со всех полкех конных и пеших воинства 290.000. И повеле государь со всеми силами возитца на Луговую сторону.

Рис. 5. «И сочтоша войска во всех полкех конных и пеших воинства 290.000». Повесть о «Казанском взятии». Беляевский летописец, список 3-й четверти XVII в. (РГБ. Ф. 29. № 4» Л» 92 об.)

«Сказание о Мамаевом побоище» — одно из популярнейших литературных сочинений допетровской России. Оно сохранилось в сотнях рукописных списков XV–XIX вв. и, разумеется, было хорошо знакомо образованным книжникам. Заимствование и переработка процитированного выше фрагмента составителем Первоначальной редакции Повести о «Казанском взятии» представляются весьма вероятными ещё и потому, что в официальном книжном дискурсе Московской Руси два военных предприятия — Куликовская битва 1380 г. и Казанский поход 1552 г. — были очень тесно переплетены. Другими словами, казанские деяния Ивана Грозного зачастую соотносились с ратными трудами Дмитрия Донского[26]. Имя князя Дмитрия упомянуто в оригинальной, собственно «авторской», части Повести о «Казанском взятии»[27]. Стало быть, автор Повести прекрасно знал о связи литературных образов двух русских правителей. Перефразировав фрагмент «Сказания…», он всего лишь в очередной раз подчеркнул известную ему и понятную его начитанному окружению историческую параллель.

Мы вынуждены констатировать: уникальное известие о 150-тысячном войске, будто бы находившемся в распоряжении Ивана IV под стенами Казани, является опиской или сознательной редакторской правкой создателя Морозовского летописца, анонимного книжника третьей четверти XVIII в.

В ошибке, рожденной под пером редактора времени императрицы Елизаветы Петровны, нет ничего странного. Дело в том, что в допетровской Руси числа передавались на письме буквами древнерусского алфавита. Так, число 290.000 (/СЧ) при нечётком написании вполне могло быть принято за 150.000 (/РН). Мы не знаем, какая именно рукопись находилась под рукой «списателя» Морозовского летописца. Можно лишь предположить, что рукопись эта была далеко не лучшего качества. Свидетельство тому — огромное количество ошибок, содержащееся в тексте этого летописного памятника: его создатель «располагал не вполне исправными списками компилируемых произведений либо подчас не разбирал их текст»[28]. Повесть о «Казанском взятии» в Морозовском летописце буквально наполнена разного рода неточностями: сражение на Арском поле ошибочно датировано 22 августа (КВ), а не 2-м (В), название большой пушки «Кольцо» передано как «Конца», а имя знаменитого князя Курбского как «Супрской»…

Помимо банальной ошибки переписчика, нельзя исключить и иной вариант. Составитель Морозовского летописца не просто копировал имеющиеся у него под рукой источники — порой он творчески обрабатывал их, дополняя и редактируя по своему усмотрению. Если мы обратимся к истории бытования числа 150.000 в исторические сочинениях древней русской традиции, то увидим, что оно пользовалось особенной популярностью. В случаях, когда следовало подчеркнуть многолюдность того или иного войска, русские книжники — будь то летописцы, приказные дельцы или царские дипломаты а охотно прибегали к этому литературному тропу. Повесть о битве на Куликовом поле, «Казанская история», Псковская III летопись, Московский летописец, заметки об опричнине, речи послов Дмитрия Герасимова и Федора Троекурова — вот неполный список текстов XV–XVII вв., в которых читаются нарочито преувеличенные известия о 150-тысячной силе русской либо татарской армий[29]. Разумеется, за такими сообщениями не стоит ничего кроме гиперболы, литературного оборота. Ведь для средневекового автора было важно не сообщить своему читателю достоверные числовые данные, а лишь передать масштаб произошедших событий.

Русские книжники не были одиноки ни в стремлении преумножить на письме размеры воинских контингентов, ни в желании придать им полуторасоттысячное значение. Этим же числом с легкостью оперировали ещё античные историки: от Полибия, Диодора и Страбона до Патеркула, Кассия и Евагрия[30]. Не отставали от них и средневековые хронисты — будь то Зосим или Прокопий, Фредегар или Раймунд, Барбаро или Реннер[31]. Весьма показательным является пример покорителя ацтеков Эрнана Кортеса — не только грозного конкистадора, но и талантливого писателя. В двух реляциях императору Карлу V (1520, 1522 г.) Кортес четыре раза сообщает о 150.000 индейцев: дважды о вражеских и дважды — о союзных ему туземных войсках (в одном месте он для пущего правдоподобия уточняет свои данные: «более 149.000»)[32]. Надо ли говорить, что числовые выкладки Кортеса — не более чем дань литературной традиции?[33] И могут ли возникнуть какие-то сомнения в сугубо «книжном» происхождении подобных им известий других нарративов минувших эпох?.. Ответ, думается, очевиден.

Доверие историков Морозовскому летописцу: от Карамзина до наших дней

Теперь вернемся к показанию Морозовского летописца и скажем несколько слов о его судьбе. Приведённое Н. М. Карамзиным известие этого памятника о 150-тысячном «Иоанновом войске» было признано и безропотно усвоено позднейшими историками. Тому способствовал так авторитет великого русского историографа, так и весьма реалистичные (в представлении историков XIX в.) количественные данные; летописи. Особенно выгодно смотрелись они на фоне сведений других нарративных источников: 520.000 «Казанской истории» — воинской повести 1560-х гг.[34], и 400.000 голландского купца Исаака Массы, жившего в России в первые годы XVII в.[35]

Рис. 6. «И было в нашем полку вящей, нежели дванадесять тысящей, и пеших стрелцов и казаков аки шесть тысещей». Старейший список «Истории…» Андрея Курбского, конец XVII в. (РГБ. Ф. 299. № 639. Л. 475 об.)

Сомнений в верности летописного сообщения не возникало ещё и потому, что оно как будто частично подтверждалось сведениями князя Андрея Курбского, очевидца и участника взятия Казани. Сравнив показания «Истории…» Курбского и Морозовского летописца, другой классик исторической науки, Н. И. Костомаров, пришел к следующему заключению: «По известиям Курбского выходит, что все войско, бывшее под Казанью, простиралось от 120.000 до 130.000 человек. Разница между Курбским и Морозовским летописцем тысяч на двадцать или тридцать — не более, но как Курбский указывает свои числа только приблизительно и притоми