Киллер с пропеллером на мотороллере - Алексей Тарновицкий

— Мы не бздим с Трезоркой на границе… — бормотал один.

— Половцы, мно-о-ого половцев… — отзывался второй.

Я мало что понимала в шахматах, но отчего-то была совершенно уверена, что и партии разыгрывались постоянные, с одними и теми же автоматическими ходами и весьма небольшой вариативностью… — последнее доказывало, что речь идет все же о полуавтоматах с некоторой, хотя и весьма ограниченной, свободой воли.

Когда моя практика закончилась — конечно же, пьянкой, потому что Троепольский принципиально не упускал ни одного повода «погудеть», — завлаб Грачев позвал меня в кабинет и, многозначительно подняв белесые бровки, сообщил о наличии в штате свободной единицы.

— Подумайте, Сашенька, — сказал он. — Мы тут абы кого не приглашаем, только своих. А вы — своя, это вам любой подтвердит, от Веры Палны до Зиночки. Так что, если хотите, я организую персональную заявку в ваш институт. Защитите диплом, вернетесь сюда мэнээсом.

— Кем?

— Младшим научным сотрудником. Начнете со ста двадцати, а там пойдет…

Я не хотела быть мэнээсом, полуавтоматом со списками и половецким Трезоркой. Я была свободным киллером, киллером с пропеллером на мотороллере. Но что-то в моем горле щелкнуло, и я с ужасом услышала, что отвечаю завлабу нечто вполне автоматическое:

— Большое спасибо, Грачев. Да, я хочу. Организуйте вашу заявку. Буду очень благодарна.

А потом, автоматически возвращаясь домой на трамвае того же номера, я автоматически успокаивала себя одним из стандартно-автоматических соображений: не беда, ничего не случилось, до распределения еще далеко, всегда есть время передумать. Но в глубине своей программы робот женского рода Александра Романова, то есть я, прекрасно осознавала, что ни хрена этот робот, то есть я, не передумает. Да и зачем передумывать? Свободный режим, нормальная зарплата, приличные сотрудники, невредный начальник… Начну со ста двадцати, а там пойдет. Буду приходить к половине двенадцатого, а ближе к вечеру бухать вместе со всеми. И какой-нибудь Трезорка-Троепольский по пьяни нагнет меня на стол в каморке Веры Палны, и я буду вполне довольна этим обстоятельством. А затем, или даже параллельно тому, я найду себе какого-нибудь муженька, хотя не откажусь и от развлечений в каморке под Трезоркой.

Со временем приставка «младший» сменится на «старший», и я стану этакой Зиночкой с внуками, авоськами и все тем же трамваем. А потом во мне неисправимо проржавеет какой-нибудь важный агрегат, и я перестану совершать совокупность автоматических действий, обозначаемую словом «жизнь». И два могильных полуавтомата, раскорячившись над ямой, опустят туда ящик с не подлежащим починке роботом, то есть мной. И если мой ящик громыхнет, ударившись о дно по причине соскользнувшего полотенца, то кто-нибудь наверняка автоматически припомнит: «Плохая примета!.. Теперь пойдут косяком!..»

А так? А так они что — не идут косяком?!

Потом выпал обильный снег, и сразу стало полегче, стало чище. А может, это я мало-помалу оклемалась.

В начале февраля неожиданно позвонила Вера Пална.

— Сашенька, как дела? Мы тут по тебе скучаем. Грачев совсем пожелтел.

— Пусть печень лечит, — посоветовала я.

Секретарша рассмеялась.

— Нельзя лечить то, чего нет. Слушай, Саша, тут на тебя персональную заявку готовят, надо какое-то собеседование пройти. Ящик-то у нас режимный, сама понимаешь. Ты как насчет следующего вторника в десять? Мы, если что, справку для института дадим.

Я с удивлением обнаружила, что рада звонку. Рада возвращению туда, в лабораторию, в уютный полуподвал в Мариинском проезде.

— Не надо справки, Вера Пална, я сейчас на дипломе. Свободна, как птица. Во вторник, так во вторник

За четверть часа до назначенного времени я спустилась по стоптанным в полукруглые лунки ступенькам. Грачев встретил меня, как родную. Мы еще обменивались последними новостями, когда в кабинет заглянула Вера Пална, накрашенная пуще прежнего.

— Сашенька, ты уже здесь? Пришел этот… мужик из отдела кадров.

Кадровик оказался аккуратным молодым мужчиной лет тридцати в модной спортивной куртке, вязаной шапочке-гребешке с надписью «Адидас» и легких, не по сезону, туфлях. Улыбка у него была самая располагающая — жаль только, глаза в ней совсем не участвовали. Есть такое определение — «рыбий глаз» — светлый до водянистости, невыразительный до прозрачности.

— Александра Родионовна? — Он протянул мне сухую крепкую руку. — Очень приятно. Сергей Владимирович. Можно просто Сергей. Сережа.

— Можно просто Саша, — в тон ответила я.

— Ну и славно… — Он окинул взглядом пустое рабочее помещение. — Как-то тут не слишком многолюдно.

— Сотрудники в командировках, — важно пояснила я. — Если вам нужен кто-то конкретно, можно справиться у Веры Пал…

— Не нужен, не нужен… — прервал меня кадровик — Это я так ляпнул, не подумавши.

Он снова улыбнулся и подмигнул понимающе: мол, не забивайте мне баки, Александра Родионовна, знаю я эти ваши командировки…

— Зато никто не помешает, — сказала я. — Сделать вам кофе? Туг есть растворимый. Или чай.

Но кадровик вдруг поднял вверх палец, словно осененный внезапной идеей.

— Знаете что, Саша? Я предпочел бы поговорить в неформальной обстановке… — Он еще раз скользнул взглядом по комнате. — У меня такое впечатление, что мы будем смущать тех немногих… э-э… работников, которые… э-э… не пребывают в командировке. Все-таки я из отдела кадров, сами понимаете. Не хотелось бы мешать здоровому производственному процессу.

— В неформальной обстановке? — переспросила я. — Это как?

Кадровик заговорщицки качнул головой.

— А вот пойдемте, сами все увидите… Пойдемте, пойдемте.

Мы вышли на улицу, и февраль немедленно отхлестал нас по щекам зарядом колкой снежной крупы. Мороз был нешуточный, за двадцать градусов. Я покосилась на тонкие штиблеты кадровика: пожалуй, неформальность начиналась именно с них — по крайней мере, неформальность отношения к зимней погоде.

— Вам не холодно, Сергей? В таких туфельках…

Он улыбнулся:

— Это не страшно, Саша. Мы ведь не пешком пойдем… — Кадровик шагнул в сторону и распахнул передо мной заднюю дверцу стоявшей у тротуара черной «Волги». — Садитесь, не бойтесь. Садитесь, садитесь…

Я попятилась от неожиданности. Что за дела такие? Мужчина вытащил из-за пазухи удостоверение в красненьких корочках, помахал им и сунул назад в карман:

— Вот. Садитесь.

Это становилось интересным. Подобного вывиха моя автоматическая программа явно не предусматривала, но я не чувствовала ни капельки страха. Наоборот — в моей жизни наконец-то происходило что-то непредсказуемое. По крайней мере, пока. Пока. Покойный оперуполномоченный капитан Знаменский очень любил это слово.

— Чем это вы у меня перед носом помахали, Сережа? — поинтересовалась я, делая еще один шаг назад. — Сейчас вроде не лето, веера ни к чему. Дайте-ка посмотреть, кто вы да что вы. Я ведь, знаете, к незнакомым мужчинам в машину не сажусь. Мама не велит.

Кадровик переступил с ноги на ногу: по-видимому, мое поведение выходило за рамки стандартной реакции обычной гражданки-полуавтомата. Поколебавшись секунду-другую, он снова вынул удостоверение, раскрыл и протянул мне. Слева на краснокирпичном фоне красовалась фотография моего нового знакомца, круглая печать и большой остроконечный щит с гербом и тремя крупными буквами КГБ. Справа…

— Старший лейтенант Свиблов Сергей Владимирович, — прочитала я вслух. — Оперуполномоченный Управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области. Владельцу удостоверения разрешено хранение и ношение огнестрельного оружия… Вы ведь не застрелите меня, Сережа?

— Там видно будет, — пошутил он и стукнул ногой о ногу. — Саша, прошу вас, садитесь. Так и простудиться недолго.

— А я вас предупреждала, — заметила я, влезая в теплое «волжское» нутро. — В таких туфельках да на оперативную работу…

Сидевший впереди шофер саркастически хмыкнул. Свиблов захлопнул дверцу, обошел машину и плюхнулся на заднее сиденье рядом со мной.

— Поехали, Коля. В контору.

Ехали молча. Я не задавала вопросов. Как говорил чех Сатек, мой любимый Святой Сатурнин, люди думают, что всякое знание умножает печаль, но это не так Печаль умножается только преждевременным знанием. Вряд ли он додумался до этого сам. Хотя кто знает: он явно большой умник, мой Сатурнин… Я вдруг вспомнила о нескольких днях, проведенных нами вдвоем в пустом здании школы в Минеральных Водах. Вспомнила брошенные на пол матрасы и кислое вино, которым мы запивали поцелуи — чтобы не было слишком сладко, говорил Сатек… Вспомнила абрикосы, которыми мы заедали вкус нашего близкого и неизбежного расставания — чтобы не было слишком горько, говорил Сатек… Он вообще много говорил и не всегда по делу. «Ты моя императорка, — говорил он, — императорка Александра Романова…» Я вспомнила это все, и у меня защемило в животе. Вот Сатека-то я, наверно, любила по-настоящему, если до сих пор щемит…