Гувернантка из Лидброк-Гроув - Виктория Анатольевна Воронина

- Веруем и чаем воскресения в вечной жизни чрез Господа нашего Иисуса Христа, вверяем Богу Всемогущему нашего брата Элвина, и предаем земле его прах, - раздалось под сводами храма. - Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху: в надежде на воскресение к жизни вечной во Христе Иисусе.

Но Христос воскрес из мёртвых, первенец из умерших, и мы знаем, что Он и нас воскресит, и наши смертные тела станут подобны Его славному телу.

Бархатный голос викария на время успокаивающе подействовал на мою неокрепшую детскую душу. Чувство горя уменьшилось, и во мне пробудилась неясная надежда, что я не окончательно рассталась со своим любимым отцом, и когда-нибудь мы непременно снова увидимся на небесах.

Однако прощальный стук гроба, столкнувшийся с мраморной плитой соседней могилы, отозвался в моем сердце похоронным звоном, а рано наступившие сумраки ненастного дня, несущие с собою вечерний мрак и душевное смятение, усилили мою тоску. Окончание похорон не только не принесло мне прочного облегчения, но увеличили мое отчаяние, поскольку в доме уже больше не находилось даже бренного тела моего отца и все вокруг напоминало о том, что его больше нет на земле.

По возвращении мачеха распорядилась слугам подать гостям горячий чай и свежую домашнюю выпечку. Чашка данного мне терпкого дымящего напитка согрела мои озябшие пальцы, но ничто больше не могло согреть моего сердца, заледеневшего от горя. На меня почти никто не обращал внимания, хотя выражение глубочайшей горести, вперемежку со слезами было ясно видно на моем детском личике. Джейн, заметив мои слезы, сурово велела мне вести себя прилично и держать себя в руках. Остальных взрослых занимал вопрос, что из себя представляют новые владельцы Хайгейт-Хауса и когда следует ожидать их приезда. Мне и моей мачехе Джейн дом, в котором я появилась, больше не принадлежал. Жена и дочь прежнего владельца поместья утратили всякое значение и представляли собою интерес для собравшихся господ не больше, чем старая сломанная мебель, которую предназначили на вынос. Только жена приходского священника Кэтрин Вуд обратилась ко мне с ласковыми ободряющими словами и сочувственно пожала руку вдове моего отца на прощание.

Будучи ребенком, я не очень хорошо понимала, что мой статус и общественное положение жены моего отца очень сильно изменились после смерти папы, но мачеха понимала это очень хорошо. Джейн Берн, основательно позаботилась о своем будущем, но вот для меня она мало что могла сделать.

Будучи женщиной весьма здравомыслящей, Джейн Берн без колебаний приняла брачное предложение вдового стряпчего, живущего неподалеку от нас по соседству. Ему срочно требовалась жена для воспитания трех его несовершеннолетних детей, и он был готов жениться на вдове джентльмена, которую хорошо знал. Казалось, Джейн на роду было написано становиться супругой вдовцов и отцов-одиночек, которым нужна была не она сама, а ее услуги. Разумеется, такое супружество по расчету не могло раскрыть всех богатых свойств ее натуры и пробудить ее сердце для любви. Но новый брак давал ей прочную крышу над головой и обеспеченное будущее. Мое же будущее оказалось покрыто мраком полной неизвестности.

Помолвка моей мачехи с мистером Чарьзом Мюрреем состоялась через несколько дней после похорон моего отца. Их венчание должно было состояться в день приезда Джейн в дом жениха скромно и с целью экономии без гостей. Недавняя вдова моего отца и нынешняя невеста Чарльза Мюррея доживала последние часы в поместье Линнов в атмосфере приготовления к новой жизни. Она активно собирала свои вещи и переписывалась со знакомыми, продолжающими посылать ей письма с соболезнованиями. Обо мне мачеха вспомнила только перед днем своего отъезда из Хайгейт-Хауса и послала за мной свою горничную Ханну для последнего разговора.

С робостью нелюбимого ребенка я вошла в бывший кабинет отца и нерешительно остановилась на пороге. Джейн писала очередное письмо, сидя за секретером, и она, не желая прерывать своего занятия, коротко велела мне:

- Эмма, сядь где-нибудь пока я не закончу.

Я села на низкую скамейку, обитую китайским шелком возле горящего камина и, от нечего делать стала разглядывать окружающие меня предметы. Мне редко приходилось бывать в этом кабинете, и я принялась с таким же любопытством рассматривать его, как если бы попала в комнату чужого дома.

Кабинет был наполнен уютом и обставлен со вкусом. Светлое окно с преградой в виде пурпурных бархатных занавесей надежно защищало его от осенней непогоды; большой обюссонский ковер приятно ласкал взгляд и грел ноги. Золотые корешки книг таинственно поблескивали при свете свечей в высоком шкафу, мягкие кресла приглашали посетителей кабинета сесть в них. Над ореховым секретером красовался овальный портрет моей матери – красивой брюнетки с изящной белой шеей и нежными улыбчивыми глазами. Джейн Берн хотела снять его со стены кабинета вскоре после своего приезда в поместье Хайгейт-Хаус, но мой отец кротко возразил ей, что он будет рад выполнить любую ее просьбу, но только не эту. И мне казалось, этот отказ не лучшим образом повлиял на их супружеские отношения. Портрет постоянно напоминал мачехе, что у нее была счастливая предшественница, которая в отличие от нее завладела сердцем ее мужа, и это обусловило ее неласковость в кругу нашей семьи.

После скоропостижной смерти отца мачехе уже стало не до того, чтобы обращать внимание на висящие на стенах картины, и я была очень рада тому, что изображение моей любимой матушки осталось на месте. Она словно молчаливо подбадривала меня своим любящим взглядом в эти трудные для меня минуты уединения с Джейн Берн, и мне стало легче на душе, когда я бросила на нее первый взгляд.

Я загляделась на нее, затем посмотрела на мачеху, продолжавшую писать письмо, и невольно сравнила их. Конечно, моя матушка была гораздо красивее невзрачной Джейн Берн, у которой были хороши только ее пышные золотистые волосы, но все же она привлекала к себе сердца людей, не внешней красотой, а выражением безграничной доброты и нежности. Будь Джейн не строгой и замкнутой, а такой же ласковой и нежной как она, отец полюбил бы ее – в этом у меня не было сомнений. Мой отец был на редкость открытым и добросердечным человеком, и он всегда испытывал нескрываемую симпатию к приветливым людям. У губ мачехи залегли скорбные складки и я, несмотря на свое малолетство, хорошо понимала ее печаль. Нерадостно из хозяйки богатого поместья стать супругой стареющего брюзгливого стряпчего со скромными доходами, имеющего к тому же неотесанных шумных детей, плохо поддающихся родительскому внушению.

Как только у