Я Распутин. Книга 3 - Алексей Викторович Вязовский

молебен немного всех успокоил, заплаканных княжон увели спать, когда примчался бледный Герарди и прямо в руки передал Николаю конверт.

В нем было письмо, составленное из букв, вырезанных из газет.

“Завтра в полдень подписать публично, в присутствии репортеров и послов, конституцию кадетов и передать всю власть избранной Думе. Ребенок будет передан обратно через три дня в полдень на одном из вокзалов. В противном случае… Время пошло”.

Царь поначалу просто не поверил.

— Нет, нет, этого не может быть! — и бросил лист, на который я с таким трудом ночью наклеивал буквы, прямо на пол.

Потом начал кричать. Лицо самодержца так покраснело, что я испугался — вот хватит его удар и власть передавать будет просто некому. Но нет, Николай выдержал первый приступ. Суета слуг, обморок Аликс, которая подобрала письмо…

Вот кому реально поплохело — начальнику штаба Отдельного корпуса жандармов Саввичу. Схватился за грудь, еле успели подхватить под руки.

— Никто! Слышите, никто — помазанник ткнул в конверт — Не должен узнать об этом. Всех слуг, нянек изолировать. Казаков запереть в казарме…

— Какой позор — рядом тихо вздохнул Федерикс, вытирая пот со лба платком

Следом разъяренный царь наорал на полицейских за то, что они до сих пор не смогли найти никаких зацепок.

— Может, привезти собак из питомника в Петергофе? — потерянно пролепетал Герарди.

— Если вы сами ни на что не способны, везите хоть собак, хоть кошек! Найдите Алексея! Сегодня же!

Полицейские гурьбой покинули кабинет, от греха подальше. Остались только мы с Федериксом да император, который неожиданно придвинул стул к окну, сел и прислонился к стеклу лбом.

— Если бы они попросили выкуп… Но конституция! Нет, России без самодержавия не выстоять…

— Ваше Величество… — начал было барон, но Николай только махнул рукой.

— Подите прочь!

Министр ушел, а я вот нет. Сел рядом, положил руку на плечо царя. Было ли мне его жалко? Было. Но Россию было жальче.

— Подпиши, бумага стерпит

— Ты еще тут?

— Где же мне быть?

— Я окружен предателями… — Николай закрыл лицо руками — Все бесполезно.

— Манифест от 17-го — продолжал нашептывать — Считай, та же конституция. Ну будет еще одна бумажка, большое дело. Как вернут Алексея и ежели похочешь, порвешь ее и всех делов. Жизнь сына важнее!

Царь отнял руки от лица, посмотрел на меня долгим взглядом.

— Великие князья не позволят подписать… да и маман

Как же ему тяжело даются решения. До последнего всегда тянет.

— Ежели сына по частям начнут присылать? Тогда что?

Николай побледнел, в глазах показались слезы. В кабинет зашла Аликс. Царица зачем-то переоделась во все черное, будто уже кого-то хоронить надо. В глазах у нее плескалось безумие. Сейчас она устроит Никсе… Надо валить.

— Пойду молится, чтобы Господь ниспослал мне видение о цесаревиче.

Николай и Аликс подняли на меня глаза. Видок у меня, надо думать, был еще тот — нечесаные с утра патлы, круги под глазами

— Прикажите в часовню никого не пускать.

Меня довели до двери с красивыми резными крестами, пропустили внутрь и затворили. Теплый свечной дух и запах ладана подсказал мне, что делать — я взял несколько свечей из ящичка, зажег их от лампадки перед иконой и поставил перед алтарем, а сам лег крестом на пол.

И заснул — организм от этой нервотрепки как выключился.

Сколько спал, не знаю, но свечи прогорели до конца и в темноте светились только огоньки лампад.

В коридоре мне навстречу поднялся Старков — молодой парень-лакей, знакомый мне с первого визита во дворец.

— Веди, Прохор. Было мне видение.

Новость пожаром пролетела по всему дворцу и по дороге я слышал, как шепчутся две горничные:

— Батюшка Григорий Ефимович всю ночь в молениях провел.

— Спаси бог, спаси бог…

Николай и Аликс сидели на диване, обнявшись и дремали, склонив головы друг к другу — наверное, так и не легли.

— Жив царевич, было мне видение, — сказал я, присев перед ними и взяв обоих за руки. — То правильно, что конституцию подпишешь — спасешь сына

— Где Алексей?!? — спросила царица.

— То мне неведомо, но где-то рядом, чувствую с ним связь.

*****

Думу от Манифеста о даровании конституции разорвало, как того хомячка от капли никотина. Тут, понимаешь, один парламент за другим разгоняют, на депутатов кричат, а Николай вдруг лично приезжает в Таврический дворец и в присутствии репортеров, сенаторов, послов, подписывает Манифест.

В последний момент все чуть не сорвалось по второму кругу. Владимир Александрович буквально бросился в ноги царю, отговаривая его и хватая за руки. Великий князь чуть ли не плакал, умоляя Николая повременить и дать время полиции. Царь нашел меня взглядом, я лишь покачал головой.

Под вспышки фотоаппаратов, мы прошли в зал заседаний, помазанник подписал Манифест, отдал его Головину.

Надо было видеть лица депутатов. История о похищении царевича так и не вышла за пределы Царского Села — никто ничего не понимал. Началась давка на балконе, где находились репортеры и публика, потом она перекинулась в зал — все хотели посмотреть, а что именно подписал Николай.

Надо было срочно публиковать и манифест, и конституцию. Но у нас был первый документ и только черновик второго.

Октябристы бушевали, Пуришкевич орал с трибуны, Шульгин и Балашев мутили в кулуарах, но явно согласованной позиции не имели. Все были в страшной растерянности. Слишком крутые перемены и никто к ним не был готов.

Заседать исключительно нашим с кадетами блоком я посчитал неправильным. Все-таки у октябристов полторы сотни голосов, да и начинать такое дело ссорой со Столыпиным не стоит. Последний, кстати, сам заявился на собрание, сел справа у стола. Как министр внутренних дел он, естественно, знал о событиях в Царском, но помалкивал.

— Заседание Сеньорен-Конвента Думы объявляю открытым — откашлялся Головин, посмотрел вопросительно на меня. На столах у всех лежал проект Конституции кадетов, отдельно