Времена смерти - Сергей Владимирович Жарковский

Неотошедшие части кокона удерживают его у креста.

Довольно долго он возит руками по своему телу, глубоко просовывая их под бахрому на краях разрезов. Мануальная разведка помогает понять, что на нём защитное гофрированное трико, на лице – наконец – маска, во рту – капа, а на правом локте – системная насадка, а подбородок весь в щетине. Он глубоко вдыхает носом. Хороший воздух, дышали и хуже. Никакой боли, слежавшиеся лёгкие раскрываются легко. Он выдыхает. Размявшийся кокон больше не может его удерживать. Невесомость плавно снимает его с креста и, переворачивая навзничь вниз головой, неторопливо несёт куда-то вперёд. Расслабленное тело немедленно принимает позу кучера.

Сейчас необходимо удалить из-за губ капу. Ногти отросли. Не поранить губы. Себя надо беречь, всякий ты очень ценен. Так учат нас Земля и всё, что с ней связано. Учат инструкциями, повелениями, культурной политикой и – оружием.

Пальцам он помогает языком, и вторая попытка удачна. Капа сразу навсегда исчезает, и сразу идёт слюна. Много слюны. Он и ощущал, и почти уже помнил, что много слюны – хорошо, правильно, штатно, но слюна липкая, тягучая, плохая на вкус, имеющая вкус, хочется выплюнуть её наружу, не глотать, но он глотает – „лучше внутрь её, чем лови её“. Стишок про невесомость, впрыгнув в голову, отвлёк и сбил с толку. Он „выронил листочек“ на какое-то время. Но это время не паниковал он, не напрягался, отвлекая панику и напряжение доступными для восприятия вещами, простыми движениями, честными мыслями. Воздух хороший, полный, влажный, ионизированный даже. Слюна сглатывается хорошо, хоть и противно. Конечности под контролем. Он трогал себя за щёки, разевал рот, сгибал и разгибал руки, сгибал и вытягивал ноги. Стащил с головы полумаску (собственно, глубокий колпак из медицинского пластика). Поднял веки, опустил веки, проанализировал результат. Зрение не на сто, объём, внутри которого человек находился, за секунду вИдения не сфокусировался, до переборок могло быть много, могло быть – рукой достать. Так. Сколько прошло времени. Вопросительный знак. „Плавают все, ибо таков закон…“ Со стишком пора что-то делать, не даст работать. Он медленно прочитывает стишок с начала до конца, ставит в последней строке восклицательный знак – и сразу понимает, что дальше. Точней, он совершает действие, осознавая, что понимает его по мере его совершения. Ребристый барабанчик системной насадки. Он давит на него. С чмоком присоска отделяется от кожи. Боль. Он поворачивает барабанчик, отрывая швейник прокладки от ткани рукава трико, тянет по направлению к ногам, выводя глубокую мягкую иглу из вены. Ему больно, больно, больно. Та боль, что возникла от удара света, была не боль. Вот боль. Первая боль, первое внятное „верхнее“ ощущение. И стишка как не бывало.

„Я проснулся. Река, дом на плоту, все сто тридцать „жил-плыл“ счастливых лет на реке, в пути – сон. Наркосон. Наркаут. Нет женщины, нет псов, охраняющих остров, нет самого острова в устье реки… Устье? То есть где она впадает в море? Меня зовут не Ваарл. Меня зовут Марк“.

Без аффектации он открывает глаза (просто – открывает их) и рассматривает место укола, приблизив локоть к лицу. Синяк, набухшая кровью вена, к коже прилипла и сокращается капелька. Боль отдаёт уже в кость. Он склеивает щепотью швейник, прижимает его к ране. Что-то происходит. Мир сдвигается, мир поворачивается, и вдруг Марк оказывается на полу, громко каркающе вскрикнув от удара и неожиданности. В момент подачи тяги его тело было вниз головой по отношению к палубе, но повреждений Марк не получил, закричав от неожиданности и испуга, и это есть первый звук, изданный им после реанимации… Ему повезло, как редко везёт космонавту в подобной ситуации. Момент подался опасный, за единицу, Марк сверзился почти с полутора метров на плечо – затылок – спину, но не травмоопасная консоль встретила падение ребром или гранью, а какая-то толстая, мягкая, словно ватином набитая, тканевая масса. И острое осознание везения становится первой его настоящей „верхней“ мыслью после воскрешения. Мог бы и сломаться. Второй мыслью становится: „Корабль, сука, предупреждать в отсеки на подачу тяги – где?!“

Марк долго лежит. Ждёт. Тяга стабильна, без боковых подач, освещение в отсеке цвет и интенсивность не меняет. Это надолго. Не вспомнить пока полётное задание точно. Но какая-то длинная коррекция, несомненно – разгон. Он рискует сесть. Понимает, что не заметил когда, но окружающий его объём больше не фонит, сфокусировался, ощутился и усвоился кубометраж, сто – сто десять кубов. Марк отмечает предметы, попадающие в поле зрения, и называет их про себя. Люк в воронке шлюзового адаптера. Швы фальшь-панелей. Светильники, один, два, три и дальше. Намордник распределительного щита. Шкаф. Ещё шкаф. Насест. Ещё один насест торчит из шкафа, сложенный. Вижу, дышу, ощущаюсь. Норма. Реанимант в порядке… Или нет? Почему молчит медсерв? Или я сам должен себя вербально обозначить, включить в контакт? Марк набирает рабочую порцию воздуха.

– Реанимант – медсерву, – говорит он и прислушивается, договорив. Без ответа. Нештат. Повреждение? Или так задано? Кто программировал наркаут? Он проверил уши. Нет, воска в ушах нет. Зачем мертвецу воск в ушах? Гуляй, вакуум.

– Реанимант – к связи медсерва! – удвоив громкость, повторяет он.

Без ответа.

– Ну, я не тётя Полли… – бормочет он тогда. – Проживу и сам.

Он подбирает под себя ноги, переходит в режим „на четвереньках“ и детализирует обстоятельства местоимения, поворачиваясь – на четвереньках – вокруг своей оси, предварительно отметивши условный полдень на цифрах марки, нанесённой на выходной люк наркобокса. (Цифры были 12-7.) В районе четырёх часов, буквально в метре по носу, – потерявший форму фланец на боку плащ-палатки, а спасла его во время падения, оказывается, ткань пакетного шлюза, к фланцу крепившаяся. На откинутой правой „штанине“ Марк сейчас, оказывается, и стоит на своих четвереньках.

„МАРК! ЗАЛЕЗЬ ВНУТРЬ!“

– Марк. Залезь внутрь, – прочитывает он и вслух.

Надпись. Полукругом от руки над верхней кромкой фланца, большими на оранжевом квадратами стёганном скате буквами белого светящегося цвета. „Марк. Но я – Марк. Я помню. Марк Байно. Большая вероятность, что призыв обращён ко мне. Знакомые буквы. Видал я такие“. Но не процедурное ведь действие белая марка на продавленном скате предлагает произвести. Плащ-палатке вообще нечего делать в отсеке. Не входит в состав оборудования наркобокса. Пожароопасно. Э-эх, да кто это так с ума сошёл?! Подкачал-то кто-то как! Надута-то палаточка! И на восхождении так была? Да наверное. „Чайковский“, конечно, корабль нового поколения, но! Вот так повезло-приехало: могли бы и погореть.