Хорошие люди - Евгений Емельянов

Клавдий Сергеевич быстро растерял всех своих собутыльников; он стал раздражительным, угрюмым, но охота поговорить не исчезла.

Атмосфера в доме стала тяжелой, и Станислав с трудом переносил ее. Часто, еще не проснувшись до конца, Станислав начинал слышать отцовские «бурчания»; отец ронял недовольные фразы вокруг себя, совсем не думая о том, какое впечатление производят они на родных. Станислав накрывался с головой одеялом и старался не дышать, ждал, когда отец выпьет свои, ставшие обязательными, пол-литра молока и уйдет на работу. Но еще до того момента, знал Станислав, когда кружка молока появится на столе, отец шагами беспощадного ревизора пройдется по всему дому, и хриплый голос, то становясь громче, когда отец заходил в горницу, то затихая, когда отец скрывался в кухне или в сенях, будет долдонить — скучно и однообразно — о том, купила ли матушка гречки, хороша ли крупа, не забыла ли она покормить кур и т. д.

Или:

— Александра, сколько раз надо повторять, что полотенца сюда не вешают! Коло печи! Спалишь мне хату, поздно будет реветь!

— Опять у тебя, Александра, полы не мыты! Рука болит — обратись к врачу. А коли не хочешь к врачу, значит, ничего у тебя не болит и все ты выдумываешь, только причину находишь своей безалаберности. Тебя бы ко мне в цех, я бы из тебя сделал человека. Где это видано, чтобы в углах висела паутина?

— Я вымою полы, — тихо роняла мать. — Только не шуми ты, ради бога, детей разбудишь.

— А детям пора вставать, между прочим, восьмой час уже, хватит им дрыхнуть, в школу пора.

Станислав не мог не слышать стонущие вздохи матери; он испытывал большую вину перед ней; вина эта появлялась всегда, когда отец начинал ворчать и обвинять мать во всех существующих и несуществующих грехах. Часто Станислав давал себе слово в следующий раз встать на защиту матери, смело высказать отцу все, что думает о нем — и будь что будет. Но наступал новый день, раздраженный отцовский голос начинал звучать в комнатах, и Станислав, услышав его, прятал голову под одеяло.

А время бежало.

И пришел час, когда мать слегла, чтобы уже никогда не подняться. Все последующие вслед за этим месяцы и годы Станислав, Юрка, бабушка Варвара и отец ждали, что мать поправится, но их надежды не сбылись. Не помогли ни больница, куда ее несколько раз клали, ни самые современные лекарства, ни доктора.

Ухаживала за матерью бабушка, которая не знала покоя ни утром, ни днем, ни вечером. Однажды Станислав услышал от соседей: «Если бы не Варвара Петровна, туго пришлось бы „лектору“» (так называли отца за его страсть много говорить и все объяснять); дескать, не станет Вахтомин сам ухаживать за женой, он брезгует… Станислав подумал о том, что у людей сложилось неправильное мнение об отце, но, поразмыслив, он решил, что соседи во многом правы. Станислав в то время, как никогда, был настроен против отца, ибо тот не только не прекращал нравоучений, но и сделал их более несносными. Отцу не нравилось, что «весь дом пропах вонючими лекарствами и всякими другими запахами», не нравилось, что мать кушает из маленькой ложечки, и каша или бульон проливаются на простыни; он ворчал, когда видел, что бабушка Варвара трет на терке яблоко для «бедненькой Шурочки, которая и фруктов-то теперь как следует покушать не может».

— Матушка, да она отродясь не ела яблок.

— Ну, что ж, — спокойно отвечала старушка, делая свое дело. — И лекарства эти драгоценные она отродясь не потребляла. Яблоки как-никак витамины.

В другой раз бабка Варвара говорила:

— Ты бы зашел к ней, Клавдий, она хочет тебя увидеть…

— Да что мне делать там? Она расхристанная, поди…

— Укрыта, укрыта Шурочка, — старушка осуждающе покачивала головой.

Вздохнув и нахмурясь, отец входил в комнату к матери, бодрым голосом справлялся:

— Ну, как ты здесь, Александра? Скучно, небось, одной-то?

Мать чуть слышно отвечала:

— Как не скучно… Ты бы, Клавдий, радио, что ли, завел…

— Заведу вот… С получки… Да только нельзя тебе радио, вон и доктора говорят, что тебе вредно волноваться. А докторов надо слушать, они неправильного не посоветуют… — Отец топтался около постели матери, не зная, куда деть руки, бросал взгляд в окно, по привычке осматривал комнату, находил много такого, за что в другое время он бы учинил разнос, но сейчас молчал.

— Выздоравливай, Александра. Мы все ждем — и матушка, и Стасик; и Юрий, и я… — Он наклонялся, легонько целовал ее в щеку и медленно шел к дверям, тяжело вздыхая.

Теперь все это осталось позади, и если в долгие зимние дни Станислав часто впадал в меланхолию, то сейчас, когда расцвела земля, когда отец предоставил вдруг сыновьям полную свободу действий, настроение у Станислава было если не радостное, то вполне пригодное для того, чтобы беззаботно смеяться шуткам товарищей, гонять мяч на школьном стадионе или на задах деревни, за поскотиной, и не думать о том, что дома ждет раздражительный отец, который заготовил для сыновей очередную лекцию на тему о призвании советского человека, о его обязанности выполнять долг перед обществом.

Правда, отец редко когда появлялся в доме вечерами; с некоторых пор он начал пропадать где-то до глубокой ночи. У него появились, как он сам объяснил, очень важные дела. Но утром, когда Станислав и Юрка пробуждались, голос отца по-прежнему звучал в комнатах, как ни в чем не бывало, только теперь он был менее раздражительным, чем обычно; отец ходил по комнатам, громко разговаривал с «матушкой» о различных пустяках, в том числе и о таком:

— Двадцать тысяч, матушка, на дороге не валяются. За такую громаду денег я могу кое-что получше приобрести.

— Так ведь я чего и говорю-то, — слышался голос бабушки Варвары. — Как бы знать, где упасть, можно было б и соломки подложить. В том районе, люди говорят, консервный завод строить собираются…

— Правильно говорят люди, — соглашался отец. — Потому-то и жалко такую уйму денег ухлопать на этот дом…

Воцарилось молчание, послышался вздох, а потом бабка Варвара с неудовольствием сказала:

— Как хочешь, Клавдий. Твоя жизнь, тебе и решать об ней. А я какая советчица? Так, сбоку припека.

— Ты, матушка, обиды свои брось, — опять же после паузы сказал отец, — я к тебе обращаюсь, как к опытному человеку. Я же хочу сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы…

Весна в этом году хоть и задержалась, была щедрой на количество солнечных дней — ярких и очень теплых. В свободное время Станислав и Юрка уходили за деревню и до наступления темноты гоняли мяч. Белобрысый Юрка, хоть и мечтал стать бегуном на длинные дистанции и совсем не мечтал о футболе, с удовольствием принимал участие в игре. Юрка говорил: все равно же приходятся бегать, правда? С мячом или без мяча, лишь бы бегать… Станислав же с некоторых пор бредил футболом.

Весна приносила с собой много радостей, а когда Станислав сдал за восьмой класс все экзамены, он был почти счастлив, потому что теперь у него появилось очень много времени для того, «чтобы оттачивать свое мастерство». Станислав любил футбол, хоть и не любил много бегать. Он считал (и всем доказывал это), что носиться по полю, как угорелый, совсем не обязательно. Своим сверстникам он втолковывал, что в футболе, конечно, тоже надо уметь бегать быстро, что особенно важна «взрывная» скорость, чтобы уметь убежать от противника, да еще убежать с мячом. Но, — добавлял он, — техника решает все. Финты — вот что главное! И умение бить по воротам.

Но вдруг отец призвал сыновей к себе, усадил их за стол и произнес такую речь:

— Значит, так, уважаемые спортсмены. В самое ближайшее время, но не позднее конца июля — начала августа мы перебираемся в село. Хватит вам ходить в школу к черту на кулички, вы будете жить рядом. Согласны?

— Согласны! — ответил Юрка.

— А ты, Станислав?

— Я как все.

Станислав не испытал большой радости, услышав сообщение отца. Почти сразу Станислав подумал о футбольной команде, которая останется без центрального нападающего. И наверняка начнет продувать матч за матчем.

— Ты чего физиономию скривил, будто кислых яблок нажрался? — повысил голос отец. — Ты что, думаешь, я не вижу, что у тебя на уме? Привык безответственно гоняться за футболом, вместо того, чтобы заняться общественно полезным трудом. Ты чего скривился?

— Я…

— Об них заботишься день и ночь, хочешь, как лучше, ночей не досыпаешь, куска не доедаешь, а они физиономии свои воротят, когда им дело предлагаешь.

— Папа, я не ворочу физиономию, — сказал Станислав. — А в футбол мы всегда играли. Каким же делом нам еще заниматься? Скажи — и мы займемся…

Отец продолжал буравить сына глазами-щелочками, ронял недовольные слова:

— Займетесь вы, как же. От вас дождешься. Воды — и той из колодца принести не можете, все матушке приходится одной делать.