Как жить сегодня. Письма о духовной жизни - Алексей Осипов

Приехала из Ленинграда жена старшего сына больной — Е. В., но она недолго погостила. Е. Ве больная рассказывала о своем видении. Видела она, как в комнату вошли семь старцев, одетые в схиму. Они окружили ее с любовью и доброжелательством и сказали: “Пусть она его молитвами увидит свет!” Николай Николаевич запретил говорить “его молитвами”, а Е. В. утверждала, что больная говорила именно так. Это явление повторилось несколько раз.

Тогда больная сестра обратилась к Н. Н. с просьбой об исповеди и Причастии.

Она не говела сорок лет. Просьбу больной Н. Н. выполнил сам, и видения прекратились. В душе больной совершился перелом: она стала добра и кротка со всеми. Стала ласкова. [Эта перемена чрезвычайно поразила домашних и всех знавших ее.] Н. Н. рассказывал, что после Причастия она рассуждала с ним о том, что если бы это галлюцинации были, то почему же они сразу прекратились после Причастия Святых Тайн и повторялись несколько раз до него? Ум ее работал до последнего вздоха. Она сказала, что если бы она выздоровела, то первая ее дорога была бы в церковь, в которой она не была сорок лет. Сознание у нее было ясное, и она много думала и говорила: “Каждый человек должен умереть в вере отцов!”»

Эту историю рассказывал и сам батюшка, но передавал только следующие слова старцев: «У вас в доме есть священник, обратись к нему». Вероятно, были сказаны и те, и другие слова, но батюшка умолчал об одних, а Е. В. забыла или ей не были переданы другие.

С открытием церквей батюшка приступил к священнослужению. В 1944 году епископом Калужским Василием он был назначен настоятелем Благовещенской церкви города Козельска, где и служил до 1948 года.

Здесь он жил на квартире у одних монахинь и вел очень аскетичный образ жизни. По воспоминаниям многих, общавшихся с ним в этот период, он был невероятно истощенным. Батюшка все свое свободное время проводил в чтении слова Божия, молитве и изучении святых отцов. Проповеди батюшки были всегда глубоко духовными и отличались особой силой и убедительностью. Это привлекало к нему верующих.

Отец Никон имел духовное общение с жившим в Козельске старцем — иеросхимонахом Мелетием (Барминым; †12 ноября 1959), последним духовником Шамординской обители. Это был человек святой жизни, особый, исключительный. Старец Мелетий был последним постриженником преподобного Амвросия Оптинского, который постриг его в 1891 году, в год своей кончины.

Отец Мелетий также какое‑то время провел в лагерях. Он был большим молитвенником, отличался крайним безмолвием, был очень немногословным. Спросят его: «Батюшка, ну как жить?» А он отвечает: «Всегда молитесь», — и все. Вокруг него царил особый благодатный мир, покой. Человек, пришедший к нему на исповедь расстроенным, умиротворялся.

С отцом Мелетием общался и отец Рафаил, и другие священники; у него окормлялись шамординские сестры, которых было очень много в Козельске; множество людей приезжало к нему из других мест. Отец Мелетий скончался в глубокой старости, ему было около 96ти лет. Могила его находится в Козельске.

В 1948 году отца Никона переводят в город Белев, затем в город Ефремов, далее — в Смоленск. Из Смоленска епископом Сергием он в том же 1948 году был направлен в захудалый в то время приход — в город Гжатск. Батюшка так и говорил: отправили в ссылку. Очень не понравилось ему здесь сначала. Неприветливо встретили его. Трудно было и в материальном отношении.

Денег он вообще никогда не имел, так как раздавал их. Имущества у него не было никакого. В Гжатск он приехал, имея старую теплую рясу одного оптинского иеромонаха, столь же старый теплый подрясник, который он через некоторое время сжег ввиду полной его ветхости, летнюю рясу с двумя — тремя подрясниками и книги. Вот и все его имущество, если не считать еще двух — трех алюминиевых столовых приборов. Он никогда не придавал значения всем этим внешним вещам. Точнее же сказать, он был решительным противником всякой роскоши, красивости, мягкости и т. п., ибо видел во всем этом материал для развития в человеке тщеславия, праздности и самолюбия. Его одежда всегда была сшита из простого материала самой обычной портнихой и поэтому выглядела иногда довольно неуклюже. Но он был этим доволен.

Батюшка любил рассказывать следующий эпизод из жизни преподобного Пахомия Великого. Когда в одном из монастырей, над которыми преподобный начальствовал, братия поставила очень красивые ворота и с восторгом стали показывать их преподобному Пахомию, тот приказал привязать к верху ворот веревки и тянуть до тех пор, пока ворота не перекосились. Братия огорчилась, но преподобный ответил, что монаху нельзя привязываться к тленным вещам. Батющка всегда и во всем строго придерживался этого правила.

Много различных неприятностей и суеты житейской пережил батюшка в Гжатске. «Но эта суета, — говорил он перед смертью, — дала мне возможность увидеть: ничего не можем мы сами сделать доброго».

В духовном отношении, по словам батюшки, гжатский период жизни многое ему дал. А главное, он понял, пережил здесь состояние начального, как он сам говорил, смирения.

«Вот Игнатий Брянчанинов, да вознаградит его Господь, все время говорит об этом. Его вы теперь не понимаете. Все у него внутри насаждает мысль о смирении. Что же такое смирение? У меня к пониманию смирения был такой переход. Однажды мне пришла мысль, совершенно отчетливая и ясная: а что такое все наши дела, все наши молитвы, наше все? Надо взывать, как мытарь: “Боже, милостив буди мне, грешнику!” Сердце вот тут‑то у меня и поняло, поняло, что самое существенное — это милость Божия. Это было понятно не умом, а сердцем. И вот с этих пор я стал обращать в себе эту мысль, жить этой мыслью, молиться этой мыслью, чтобы Господь не отнял, а развил ее.

Это и есть начальное смирение — начальное, подчеркиваю, — [сознавать] что мы сами — ничто, а творение Божие, мы — создание Божие только. Поэтому, чем нам гордиться, что нам противопоставлять Богу? Хотя Господь почтил нас величайшим достоинством — быть сынами Божиими, но это — дар Божий. Потом, призывая, искупил нас для того, чтобы восстановить, усыновить Себе, но и это — опять дар Божий. Грешим, грешим — Господь прощает, это — дар Божий. А у нас что? У нас своего — ничего. Вот это должно войти в сердце человеческое. Не умом нужно понять, а сердцем.

Человек должен в каждой молитве, как бы он ни вдохновился, какое бы восхищение в молитве Господь ни дал человеку, он должен молиться в основе, как мытарь: “Боже, будь милостив мне, грешному”. Все, и даже вот это вдохновение — все это есть дар Божий. Нет в нас ничего доброго, все — от Господа. Словом, как говорил Давид, я — блоха во Израиле, я — червь, а не человек. Что думаете, для красоты что ли эти слова он говорил? Нет. Они исходили из этого состояния, о котором я говорю. К этому искренно надо прийти и из этого состояния должна исходить всякая наша молитва. Это и есть начальное смирение, именно начальное. Отсюда исходит еще другое, о чем я должен сказать, как о самом важном. Человеку необходимо почувствовать не умом, и не только сердцем, а всем своим существом, с головы до пят, непостижимую ни для человеков, ни для Ангелов любовь Божию. Он должен благодарить Бога, славословить Его, преклоняться пред Ним, пред Господом, за Его великую милость и любовь. Он должен бы желать не только быть распятым рядом с Ним и перенести все, но быть растерзанным на куски, и не только растерзанным, а терзаемым всю жизнь. Вот как он должен себя чувствовать. А мы, окаянные, не можем и малейшей скорби терпеть, даже самой малейшей.

Поэтому первыми словами молитвы и поставлены Церковью слова: “Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе”, то есть “Слава, благодарение Тебе, Господи, за Твою милость, за Твою любовь, за снисхождение, за то, что Ты, Господь, Творец вселенной, пред Которым трепещут все Ангелы, снизошел до того, что позволяешь нам называть Тебя своим Господом и обращаться к Тебе, молиться Тебе”.

Все Господь делает для человека, для его радости, для его спасения, даже для его удовольствия. Все делает Господь, лишь бы это было в пользу, а не во вред человеку. Поэтому нечего бояться, нечего страшиться скорбей. Все Господь сделает, может избавить от всего. Для нашей пользы только не все делается. Поэтому нам надо преклоняться пред Господом (вот и нужны для этого свои отдельные комнаты), благодарить, славословить, молиться Ему от всей души…

Понятно? Умом понятно, а сердцем еще далеко вам понять. А чтобы понять сердцем, во — первых, обязательно надо молиться уединенной молитвой. Обязательно! А потом, жить поевангельски, каяться в грехах. Ибо человек должен не только понять, но почувствовать, что мы мытари, что должно обращаться к Богу, как мытарь. Не просто к этому придешь. А приходит человек многократным падением, нарушением заповедей Божиих. Раз пал, встал, покаялся. Опять пал. Опять встал. И в конце концов поймет, что погибает без Господа.