Дамы и господа - Людмила Третьякова

Никого не интересовало, что на сердце у девушки, недавно появившейся в Петербурге. Никто не знал, что несколько лет назад, буквально перед свадьбой, умер жених Авроры — ее первая горячая любовь. Так и не став женой, она словно оплакивала свое вдовство, прожив несколько лет в уединении, там, где умер любимый.

Конечно, это было неразумно. Время летело неумолимо. Вот ей уже двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь… Но красота ее не меркла. Поэты изощрялись в дифирамбах: «С твоим явлением, Аврора, бежала тень с угрюмых лиц». Но где же, где же «он»?

…Дверь кареты распахнулась.

— Ваше сиятельство, пожалуйте.

Слуга Семен, осанистый старик в нарядной ливрее, поч­тительно склонился. Глотнув сырого воздуха, Аврора чуть подобрала пышную юбку и ступила в тепло и свет своего нарядного особняка.

В вестибюле стояли снесенные сверху баулы. Не останав­ливаясь возле них, она, подойдя к лестнице, обернулась:

— Писем нет, Семен?

— Никак нет… — И тут же по-свойски добавил: — Да какие письма, помилуйте! И на что их писать? Они небось думают: маменька вот-вот самолично прибудут.

— И то правда! — радостно отозвалась Аврора и пошла к себе наверх.

Однажды на исходе мая, когда в Петербурге настало время белых ночей, Барятинские возвращались с бала, уст­роенного под конец сезона Белосельскими-Белозерскими.

Кавалеры приглашали Бетси наперебой, почти ни одного танца она не пропустила и, оказавшись в карете, почувство­вала ужасную усталость, на что и пожаловалась мужу.

— Ничего, сударыни, еще успеете отдохнуть, а мне по­спать, похоже, не удастся. Пораньше надо в полк, — сказал Барятинский.

Бетси задело, что муж ответил ей, глядя на Мари, ко­торая, прикрыв глаза, сидела в углу кареты. Не обращая внимания на ее утомленный вид, Бетси заговорила:

— Долго ли мне придется вывозить вас без всякой пользы? Не думайте, я заметила, как вы прятались за спины других, лишь бы не танцевать… Нет, каково, а? — обернулась она к мужу.

Тот молчал, смущенный бесцеремонностью жены, — та­кой разговор не следовало начинать при нем.

— Вы бы еще веером прикрылись! — не унималась Бет­си. — Я видела, как вас лорнировал молодой Паткуль, даже подходил к вам, верно, не без намерений. Вы же не сказали и двух слов. Дикарка! C'est le mauvais ton — это дурной тон! Если так пойдет дальше, я предрекаю вам полный крах.

Мари молчала. Возникла пауза. Чтобы жена вновь не принялась за свое, Барятинский, взглянув в окно, весело сказал:

— Скоро будем дома. Посмотрите, Мари, — Аничков мост! А кстати, знаете ли вы, милые дамы, забавную исто­рию с конями барона Клодта? Одно время об этом много говорили и смеялись, но барон мне рассказывал лично. Так что можно верить. Как-то раз он действительно скакал по Петербургу наперегонки с покойным государем Николаем Павловичем.

— Как это? — удивилась Бетси.

Мари, оборотясь к Барятинскому, приготовилась слу­шать.

— Представьте себе, однажды барон, направлявшийся в карете к Марсову полю, заметил рядом экипаж царя. Тот ехал очень неспешно и в том же направлении. Ну, само собой, обгонять их величество строжайше запрещено, о чем известно каждому. Между тем барон весьма торопил­ся. Кучер, зная это, оглянулся и вопросительно глянул на хозяина, мол, что прикажете делать? И тут, рассказывал мне барон, на него что-то нашло. Он возьми да прикажи: «Пошел!» Кучер щелкнул кнутом, кони рванулись вперед и вмиг обогнали экипаж Николая.

Мари несколько оживилась. Ее глаза, устремленные на князя, блестели, губы улыбались. Было видно, что она ждет продолжения рассказа.

— И вот, — после паузы заговорил Барятинский, — пошла форменная гонка: кучер царя, задетый за живое таким нахальством и вовсю орудуя хлыстом, послал свою пару вперед. Какое-то время лошади неслись вровень. И как неслись! Что было бы, захлестнись они постромка­ми или наткнись на какое-нибудь препятствие, и подумать страшно! Дальше — больше. Вдруг рядом с собой барон увидел Николая — тот прильнул к стеклу и, казалось, наблюдал, чья возьмет. Кони барона оказались бойчее и вырвались вперед. Лицо государя медленно стало уплы­вать назад. Опомнившись, барон приподнял шляпу, что конечно же могло быть истолковано не как приветствие, а как насмешка. Очевидно, так оно и получилось — барон увидел грозящий ему вслед государев кулак. Понятно, что барон, зная крутой нрав Николая, ходил потом как в воду опущенный и думал, что же ему делать, может, извинение написать? А тут как раз пришло время показывать царю, заказавшему скульптуры коней для Аничкова моста, уже готовые модели. И вот барона извещают о часе прибы­тия Николая. Вошел, рассказывал Клодт, мрачнее тучи. Ему ни слова. Взгляд выпуклый. Да будет вам известно, Мари, — обратился Барятинский к девушке, — что от это­го взгляда царя молоденькие фрейлины падали в обморок. И наш барон приготовился к самому худшему. Ходил-ходил государь, и так и сяк коней рассматривал. При полной ти­шине, лишь его шпоры грозно позвякивали. Наконец молча направился к двери, оглянулся, показал на скульптуры и рявкнул: «За этих — прощаю!»

Мари облегченно выдохнула и, забывшись, сложила перед собой ладони, словно собираясь аплодировать счаст­ливому концу. Но тут же спохватилась и снова притихла.

Елизавета Александровна, тоже внимательно слушавшая рассказ мужа, осуждающе произнесла:

— Вот был государь! Вот был хозяин! Царство ему небесное! — И перекрестилась в потемках кареты. — А теперь всюду беспорядок. От дворников и актрис до министров — все либеральничают. Государь Александр Николаевич, конечно, человек милый и добрый, но зачем же через край брать? Взял да вернул из Сибири преступников по декабристскому делу! Каково?

— Бетси, — мягко сказал князь, — помилосердствуй, они свое отстрадали. Даже покойный Николай Павлович под конец им послабление сделал. Их-то и в живых осталось всего ничего. Старики!

— Ах, подумайте, какие страдальцы! — передразнив интонацию мужа, отозвалась Бетси. — Не ты один, к сожалению, такой жалостливый. В столицах им жить не разрешили, однако и в Москве, и в Петербурге их видят. Некоторые выражают им сочувствие, а молодежь, эти горя­чие головы, даже восхищение. Хорошим это не кончится — вот увидишь.

Владимир Иванович не хотел продолжать спор с женой, считая это делом напрасным. А тут они и к дому подъехали.

Лето Барятинские проводили обычно в своем курском имении Марьино. Оно было превращено в райский уголок еще родителями князя. Однако Елизавета Александровна решила переделать комнаты и залы, остававшиеся в не­прикосновенности с конца XVIII века. Князю, выросшему здесь, эти затеи были не по душе. Многое из вещей и обста­новки помнилось едва ли не с пеленок, приобреталось отцом с матерью и являлось не только художественной ценностью, но и семейной реликвией. Но жена твердила одно: немодно, не нужно, мешает. И он махнул рукой, дав себе слово не участвовать во всех этих преобразованиях, а по существу, в разорении родного гнезда.