Богословская антропология - А. Скола

Литература для углубленного изучения темы:

H. Muhlen, La dottrina della grazia, in AA.VV., Bilancio della teologia del XX secolo, III, a cura di R. Vander Gucht e H. Vorgrimler, trad.it., Roma 1972, 161–210;

В этом контексте католическое богословие занялось в первую очередь пересмотром знаменитого тезиса средневековой схоластики, о том, что богословское proprium человека состоит в naturale desiderium videndi Deum [естественном желании видеть Бога][20]. Именно в этот период на первый план выдвинулись такие авторы как А. де Любак[21] и начала свой непростой путь так называемая «новая теология» – theologie nouvelle[22]. Было показано, что антропологические границы учебника – это рамки определенного истолкования Откровения, которое присутствовало в какой-то мере уже в самой схоластической традиции. В положительном плане происходило возвращение богословской мысли к живительным источникам Священного Писания и Предания в стремлении преодолеть всякую неполноту прочтения изначального ядра Откровения Иисуса Христа, рожденного, умершего и воскресшего propter nos homines et propter nostram salutem [ради нас, людей, и ради нашего спасения][23].

В результате стала очевидна малая пригодность используемых в антропологии теоретических инструментов, которые богословие некритически заимствовало из философии и предпослало Откровению. Как реакция на развитие современной мысли, наметилось некоторое дистанцирование от аристотелево-томистской традиции, которая в течение уже многих столетий считалась неотъемлемой частью богословской католической мысли и в конце 19 в. со всей авторитетностью была вновь утверждена в энциклике Aeterni Patris, давшей жизнь неосхоластической мысли[24].

Литература для углубленного изучения темы:

H. de Lubac, Il mistero del soprannaturale (Opera Omnia 11), trad.it., Milano 1978 (Paris 1965), 109–178; 231–308;

G. Colombo, Del soprannaturale, Milano 1997, 155–248; 335–361.

Потребность в новом философском инструментарии, учитывающем современное развитие мысли, привела к так называемому антропологическому повороту в богословии[25], который, несомненно, был попыткой систематической трактовки богословской антропологии. Здесь необходимо обратиться к К. Ранеру, игравшему ведущую роль в европейском богословии в период после Второй мировой войны[26].

Необъятное творчество этого немецкого теолога свидетельствует о его намерении заново пересмотреть все богословское знание, делая акцент на двух указанных выше моментах: внимании к субъекту с целью восстановления внутренней связи между человеком (desiderium videndi Deum) и даром благодати, а также учете результатов современной философии.

Помещая в центр своих размышлений понятие сверхприродного экзистенциала, служащее обобщающим и исчерпывающим антропологическим термином, К. Ранер с его помощью идентифицирует всеобщее состояние исторического человека. Действительно, человек всегда является объектом дарования Божией благодати и, вследствие этого, сверхприродная цель должна быть признана его изначальным элементом.

Категория экзистенциала указывает на то, что сверхприродное (благодатный дар участия в божественной жизни), будучи безвозмездным даром, постоянно присутствует в истории, поскольку Бог всегда выступает как начало трансцендентальной динамики человеческой свободы[27]. Отсюда следуют два фундаментальных вывода: человек не может отказаться от сверхприродной цели, не отказавшись от самого себя и, кроме того, поскольку сверхприродное измерение существует всегда, всякий человеческий поступок сам по себе является участием в этом измерении[28]. Трансцендентальный анализ немецкого теолога имел своей целью утверждение тесной связи человека и благодати, но он не кажется вполне убедительным, поскольку результат, к которому приходит исследователь, не решает проблему, послужившую отправной точкой. Ясно, что задача преодоления чисто внешнего описания связи исторических реалий человека с даром благодати не может считаться должным образом решенной, если неясно выражена историчность человека.

В действительности, эта неясность – необходимое следствие исходных посылок антропологии К. Ранера, для которого история есть объективация трансцендентальной истины, понимаемой как самораскрытие Бога[29].

Если богословие К. Ранера можно упрекнуть в неадекватном рассмотрении неотъемлемой от человека историчности,[30] то в чем причина подобной ограниченности? По-видимому, это связано с двумя обстоятельствами: Ранер слишком акцентированно и односторонне использовал классическую модель трансцендентальной философии и, кроме того, предпринял ревизию богословского знания, не преодолев рамок современного онтологического подхода.

Литература для углубленного изучения темы:

K. Rahner, Considerazioni fondamentali per l’antropologia nell’ambito della teologia, in MS 4,11–30;

A. Bertuletti, Il concetto di «esperienza», in AA.VV., L’evidenza…cit., 155–165.

– Преодоление ограниченности «антропологии учебников» рискует быть неполным без пересмотра ее предпосылок. Именно в этом состоит главный узел проблем, который следует постоянно иметь в виду при разработке адекватной богословской антропологии.

– Неслучайно, вплоть до шестидесятых годов, противопоставление природа – сверхприрода, хотя и рассматривалось критически, фактически продолжало оставаться концептуальным горизонтом богословской трактовки проблемы человека[31]. Как мы видели, такая постановка проблемы была связана с тем, что богословие должно было отвечать на вызов рационализма, отделяющего веру от разума и придающего последнему чрезмерное значение[32].

– Развитие богословской антропологии требует рассмотрения не только ее содержания, но, прежде всего, ее методологии. В этом состоит общая насущная потребность всего богословского знания, но для богословской антропологии эта задача представляется наиболее актуальной.

– Течения христианской мысли, предшествовавшие II Ватиканскому собору, отчасти подготовившие его и развитые в ходе его работы, выражали стремление преодолеть существующее положение вещей, глубоко укоренившееся в богословии и часто его тревожащее. Эта задача, решенная лишь частично, требует радикального переосмысления категорий разума и веры.

– Содержание двух главных трактатов, в которых, в основном, сосредоточилась богословская мысль Нового времени о человеке, в большой степени зависело от исходной концепции разделения веры и разума. Это стало результатом некритического принятия теологией Нового времени положения об абсолютности разума (его самодостаточности и тотальности).

– В сущности, преодоление современной ситуации в учении о человеке требует отхода от представления о тождественности истинности и рациональности, равно как и от идеи истины вне истории.

– Возвращение к богословскому видению антропологии предполагает совместное рассмотрение истины и истории: только тогда вопрос об истине человека соединится с богословской проблемой. Речь идет о том, чтобы показать, что рассмотрение истины как нераздельно связанной с историей вполне совместимо с верой, и более того, является подходящим инструментом оправдания последней[33].

– В этом смысле, дистанцирование от веяний Нового времени не исчерпывает задачу обновления, ставшую насущной для богословия в современную эпоху. Ограничиться этим значило бы выполнить только pars destruens дела, требующего, по крайней мере, не меньшей энергии для созидания и дальнейшей систематической работы.

2. Перспективы обновления богословской антропологии

а) Откровение как событие

II Ватиканский собор предложил понимание Откровения, решительно преодолевающее альтернативу между истиной и историей. Откровение истины в личности и истории Иисуса из Назарета было признано конкретной формой, в которой Бог сообщает Себя людям (DV 2–6)[34]. Собор освободил понятие истины от неисторичного и формального понимания, вернув присущую истине идентичность исторического события[35].

Исходя из ясно выраженного христоцентризма[36], Собор ведет к признанию истины как «события» в Иисусе Христе[37], позволяя увидеть глубокое единство абсолютности и историчности, свободы и необходимости, присущее понятию олицетворенной истины[38]. Поэтому можно утверждать, что «II Ватиканский собор освободил понятие истины от тенденциозно объективирующего неисторического понимания, возвращая ему его идентичность исторического события. Истина неотделима от события, иначе она формальна»[39].

Это высказывание Учительства Церкви, которое было бы невозможно без значительных усилий богословской мысли до и во время II Ватиканского собора[40], требует соответствующей теологической разработки. Действительно, необходимо трактовать истину, не умаляя роли события Откровения ни с точки зрения его абсолютной истинности (позволив ему исчезнуть в необратимом потоке случайных событий, лишенных абсолютного смысла), ни в аспекте его историчности (рассматривая абсолютное не внутри переменчивой истории, а как абстракцию «абсолютного» разума)[41].