От Пушкина к Бродскому. Путеводитель по литературному Петербургу - Валерий Попов

Крылов лучшую половину жизни прослужил в Публичной библиотеке, дослужился до статского советника, был богат, но главное – его все знали и любили, он был для всех «дедушка Крылов», мудрый, веселый – как на памятнике в Летнем саду.

Как почти у каждого русского, у него были грехи – главным его грехом было обжорство. Его часто звали в гости, и с изумлением все наблюдали, с каким аппетитом – и главное, сколько съедает он! В последние годы он уже был весьма тучен, передвигался с трудом. По слухам, именно из-за своего непомерного аппетита он и скончался, объевшись блинов. Даже и в смерти его есть что-то басенное, напоминающее знаменитую его басню «Демьянова уха».

ТЮТЧЕВ

После такого мощного персонажа, как Крылов, можно немного передохнуть, пройтись дальше по Невскому вдоль Гостиного Двора, поглазеть на товар, выставленный в витринах. И, немного передохнув, стоит, пожалуй, перейти Невский у высокой розовой башни бывшего Зеркального телеграфа, по которому раньше передавали новости, и оказаться на четной стороне, возле двух симметричных старинных доходных домов, принадлежавших прежде Армянской церкви, видной между этими домами в глубине двора. Невский знаменит еще и тем, что на нем расположены храмы самых разных церковных конфессий, и почти у каждого храма имелись свои доходные дома по обеим сторонам. На домах армянской церкви две мемориальные доски. Здесь жили Федор Иванович Тютчев, гениальный русский поэт, и Михаил Михайлович Сперанский, великий реформатор нашего государства.

Тютчев – еще одна великая и загадочная фигура русской литературы. Мы знаем его как одного из самых тонких, проникновенных русских поэтов – но это лишь одна ипостась удивительной личности. Стихи он писал как бы мимоходом, не придавал им значения, не стремился публиковать. Закончив университет, он поступил на государственную службу, в коллегию иностранных дел, и к концу жизни дослужился до тайного советника, чина очень высокого. Он не просто служил, он был обуреваем государственными идеями и политическими страстями, страстно ненавидел революцию, охватившую Европу, и противопоставлял Европу православной, консервативной России, писал страстные публицистические статьи – на одну из них даже обратил внимание император Николай I и похвалил ее. Как его внутренний мир отразился в стихах? Тютчев остро предчувствовал революционную катастрофу и трагически воспринимал окружающий мир – как остров света, окруженный бесконечной ночной тьмой. Поэтому столь же трагичны, хоть и прекрасны, его стихи о любви – и любви он предрекает скорую и неизбежную гибель:

О, как убийственно мы любим,Как в буйной слепоте страстейМы то всего вернее губим,Что сердцу нашему милей.

И как раз трагическое обострение чувств делает любовные стихи Тютчева столь пронзительными и незабываемыми. Именно ощущение скорой гибели мира порождает столь яркие картины природы, восхищающие нас, запоминаемые нами с детства на всю жизнь.

Зима недаром злится.Прошла ее пора.Весна в окно стучитсяИ гонит со двора.…Взбесилась ведьма злаяИ, снегу захватя,Пустила, убегая,В прекрасное дитя.Весне и горя мало.Умылася в снегу,И лишь румяней сталаНаперекор врагу!

Я помню это стихотворение с самых ранних лет – бабушка читала его мне в самом начале, едва я стал что-то понимать, – и помню нашу общую радость: мы с ней смотрели в окно и видели начало весны.

Несмотря на трагическое миросозерцание Тютчев прожил долгую насыщенную жизнь, полную бурных страстей. Дважды был женат и оба раза на немках – Элеоноре и Эрнестине, имел много детей. Старшая его дочь Анна вышла замуж за известного писателя Аксакова и оставила весьма интересные воспоминания об отце.

В самом конце жизни Тютчев полюбил молодую Денисьеву, подругу дочери. Любовь эта продолжалась четырнадцать лет, до самой его кончины. У них было несколько детей. И именно благодаря этой страсти, безусловно – взаимной, Тютчев написал свои лучшие стихи.

Последние годы он прожил в доме у Армянской церкви на Невском проспекте, где могли жить, разумеется, только люди весьма успешные – при этом страдания не оставляли его. Умер он в 1873 году и был похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря, расположенного на нынешнем Московском проспекте.

ГОСТИНИЦА «ЕВРОПЕЙСКАЯ»

Продолжаясь дальше, Невский пересекается Михайловской улицей, ведущей к дворцу великого князя Михаила, где ныне Русский музей. На Невский и Михайловскую выходит гостиница «Европейская» – самый шикарный отель и ресторан, в мое время усердно нами посещаемый. В ту уникальную пору шестидесятых полная свобода духа счастливым образом сочеталась с тоталитарной жесткостью цен – и мы могли тогда не только чувствовать свободу, но и как следует отметить ее. И Бродский, и Довлатов, и Горбовский, и Соснора, и Кушнер успели это счастье вкусить. Может, поколение шестидесятников и вышло таким нахальным и многого достигло потому, что юность наша пировала не в подворотне, а в лучшем ресторане Санкт-Петербурга?

А пока, минуя «Европейскую», где прежних успехов нам уже не достичь, мы проходим мимо голубого с белым старинного дома Энгельгардта, где бушевали когда-то балы и маскарады, знаменитые на весь Петербург – в истории они остались благодаря драме Лермонтова «Маскарад», которая идет на сценах до наших дней.

ДОМ ЗИНГЕРА

Мы проходим вдоль дома Энгельгардта, в котором теперь вход в метро, и на нас кидается ветер с канала Грибоедова, бывшего Екатерининского. Широкий мост покрывает протоку под ним (там, в темноте и тесноте, я однажды надолго застрял на катере с друзьями). За мостом – огромный «Дом книги» с острым прозрачным куполом, увенчанным глобусом. Это, пожалуй, самый литературный дом не только в Питере, но и в России. Здесь, начиная с двадцатых годов прошлого века, были самые лучшие издательства, и по лестницам и этажам тут бегали еще молодые и красивые Алексей Толстой, Маршак, Шварц, Заболоцкий. Зощенко, Хармс – всех не перечислишь! Заболоцкий писал: «Летел по небу шар крылатый, и имя Зингер возносил».

Дом этот построен в пышном духе модной тогда архитектурной эклектики архитектором Сюзором для немецкой компании «Зингер», производящей и продающей замечательные швейные машинки. В каждом доме была она – нежные воспоминания о швейной машинке связаны у меня с бабушкой, ловко вынимающей и со щелчком вставляющей в бок машинки хитро сплетенный из никелированной стали блестящий челнок, непонятным образом пропускающий через себя швейную нитку. Помню восторг от гениального этого изобретения, к тому же красивого – машинка была так же торжественна, как рояль.

В годы Первой мировой «Зингер» – то ли за реальную, то ли вымышленную поддержку немецкого шпионажа – был вытряхнут из дома и из страны – но машинки служили еще долго. Потом здесь многие десятилетия находился «Дом книги», главный книжный магазин, и много издательств, среди них – «Советский писатель», при котором выросли почти все петербургские писатели 50–60-х годов. Сейчас литература вытеснена из этого дома, дом отреставрирован и стал как новенький, как тогда, когда здесь торговали швейными машинками, и буквы «Зингеръ» снова сверкают, торжествуя победу коммерции над литературой.

Глядя, как буквально под первоначальную старину реставрируются здания и дворцы на Невском, я испытываю довольно сложные чувства. Не осталось в «доме Зингера» ни следов замечательных двадцатых, ни примечательных шестидесятых, когда здесь сперва в литобъединениях, а потом в издательствах бушевали Голявкин, Битов, Конецкий, Довлатов, Штемлер, Арро и многие другие. Не было их? Так же как Заболоцкого, Введенского, Олейникова? Название «Дом Зингера» возвратилось, но от прежней его богатой литературной истории остался лишь книжный магазин, Дом книги, – всегда, впрочем, заполненный покупателями – и это радует.

ЗОЩЕНКО

Неподалеку от Дома книги и другой памятник истории литературы – дом чуть подальше по каналу – канал Грибоедова, 9, надстроенный в советское время специально для писателей. «Недоскреб», как называли его живущие тут писатели. Здесь жили Заболоцкий, Каверин, Форш, Шишков. Здесь жил Михаил Зощенко, пожалуй, – самый популярный русский писатель советской поры.

Зощенко не был «приезжим», как некоторые прочие гении, он родился в Петербурге – на Петроградской стороне, на Большой Разночинной улице, в многодетной семье художника. Однако корни семьи – на Украине, в Полтаве. И Зощенко в некоторых вариантах своей биографии указывает местом рождения Полтаву. Зачем? Писателям вообще свойственно присочинять. Если уж они выдумывают целые романы, то почему же немножко не присочинить и жизнь? Вероятно, своим выдуманным рождением в Полтаве Зощенко хотел усилить свое сходство с Гоголем, которого он обожал.